Лиам не заслуживал быть здесь. Он потратил годы своей жизни в горькой изоляции, воюя с миром.
Она не была Джессой. И никогда не сможет стать Джессой. Никакие уговоры, мольбы или дьявольские сделки никогда не вернут Джессу.
Лиам потерял ее, потерял своего брата-близнеца.
Линкольн, с его громким смехом, общительным характером, шумный и веселый, он совсем не походил на Лиама. Линкольн, который всегда был рядом с ним, даже в их детстве, в годы, потерянные из-за пьяного, буйного отца.
Даже разделенный сотнями миль и годами отчуждения, его близнец всегда оставался рядом с ним.
И Джесса, его сердце, первая и единственная женщина, которую он любил.
Лиам плакал. Он плакал о том, что сломалось внутри него и что он никогда не сможет исправить. Обо всех случаях, когда он подводил людей, которых должен был защищать больше всего. Об эгоистичных ошибках, упущениях и самоотречениях, которые позволили ему уйти от мира, изолировать себя от горьких разочарований, но также и от радостей, побед, маленьких моментов, которые значили все.
Слезы лились свободно, без стыда, когда он склонился над неподвижной Ханной, надавливая на ее грудь, заставляя вдохнуть воздух в легкие.
Ханна еще не ушла. Ханна лежала здесь, в его объятиях, прямо сейчас.
Хрупкая и одновременно невероятно сильная девушка, гораздо сильнее, чем он считал. Она была смелой и решительной, стальной хребет под этой кротостью, этим страхом.
После всего, через что она прошла, после всего, что этот садист Пайк сделал с ней, она все еще цеплялась за надежду, в ней все еще жило добро.
Лиам не понимал этого. Он стал озлобленным и циничным. Из-за того, что с ним сделали, из-за того, что он сделал. Он не понимал этого, но он уважал ее — уважал. Заботился о ней так, как он думал, никогда не сможет.
Она заслуживала жизни. Заслужила найти свой путь в этом обреченном мире, заслужила шанс снова стать собой.
Он вливал в нее свое дыхание, вливал свои желания и потребности, свое горе и печаль, последний мерцающий уголек надежды.
«Вернись. Вернись ко мне».
И тогда это случилось. Тело Ханны выгнулось под ним. Она закашлялась, ее грудь сжалась. Глаза распахнулись. Она судорожно вдохнула, задыхаясь.
Лиам откинулся на пятки. Оседая на пол от облегчения.
Она медленно моргнула, ее глаза сфокусировались на нем. Туман рассеялся. Душа вернулась в тело, привязываясь к Земле.
Призрак радостно залаял. Пес прижался к ее лицу, словно проверяя, действительно ли она здесь. Она подняла одну руку и коснулась его шеи. Он стоял у изголовья матраса, неся вахту.
Лиам проглотил комок в горле. Потер лицо тыльной стороной руки.
— С возвращением.
— Разве я… — слабо спросила Ханна.
— На минуту мы с Призраком подумали, что ты… — Он сделал паузу, не в силах продолжать. Слишком много эмоций бурлило в нем — облегчение, благодарность и что-то еще, что-то глубокое, сильное и слишком тревожное, чтобы это назвать. — Я думал, что потерял тебя.
Она протянула дрожащую руку к его лицу, на долю секунды коснулась его щеки, ее пальцы обжигали его кожу.
— Ты вернул меня.
Его пульс участился.
— Ты сама себя вернула.
Ханна обдумывала его слова какое-то мгновение, тяжело дыша, затем кивнула. Она снова жива, но он ничего не сделал. То, что вернуло ее к жизни, исходило от нее самой, изнутри Ханны.
Ее лицо исказилось, мучительная боль искривила черты. Следующая схватка настигла Ханну. Жизнь толкалась, пробивая себе путь в мир, не терпя отказа.
— Ты готова? — спросил Лиам, расположившись между ее ног.
Ее взгляд остановился на нем.
— Готова.
Глава 56
Ханна
День двенадцатый
Это случилось. Время пришло.
Ее лицо заливали слезы и пот. Боль наполняла Ханну, переполняла, вызывая острое желание тужиться, выталкивать это нечто, давящее на нее. Она тужилась яростно, изо всех сил, чтобы произвести на свет этого ребенка, несмотря ни на что.
Ребенок должен выйти, и она рожала, толкала его, делала это. Добивалась его появления.
Не существовало никакой возможности избежать родов. Огромное давление превратилось в приливную волну. Ханна вцепилась в простыни скрюченными пальцами, ее деформированная рука согнулась и впилась в матрас, но она даже не чувствовала этого, испытывала только боль, потребность.
Она выгибалась, стонала, плакала и тужилась, напрягаясь изо всех сил, прилагая всю свою волю ради одного: выпустить ребенка.
Казалось, что ее разрывают на части, но на этот раз Ханна знала, что это не так. Такова часть процесса — открыться, чтобы выпустить жизнь, пропустить ее через себя.
Она приняла эту мучительную боль вместо того, чтобы бороться с ней.
Ханна выбрала это, так же как решила продолжать плыть против этого теплого, бесцветного моря, против всей этой серой пустоты. Выбрала бороться за возвращение в это место, принять боль, горе и страх, продолжать идти.
На самом деле она не была воином, не была сильной, храброй или могущественной. Она просто упряма, и, возможно, в конце концов, именно это и помогло. Ее упрямый отказ сдаваться, никогда, ни в чем. Даже сейчас.
И тут Ханна почувствовала его появление. Ребенок рождался, не выскользнул из нее легко, а боролся за каждый дюйм, и она подумала: «Борись, дитя, борись».
Боль сжимала ее, жгла, разрывала, терзала, а Ханна тужилась, тужилась и боролась с ней, вместе с ней.
Внезапно боль отпустила. Ребенок вышел.
Ее веки дрогнули. Красная дымка перед глазами медленно рассеялась. Ханна упала обратно на матрас, совершенно обессиленная.
Она почувствовала Лиама между ног и поняла, что он подхватил младенца.