- Как же нет? - строго сказал он. - Да, - вот у меня в кармане бутылка - хо!
Не подобает здесь пить.
- Это - верно! - забормотал он, подумав. - Нужно выйти на двор, - это верно!
- Что ж вы будете - сидя читать?
- Я? А я... не буду, читай ты... я - не в себе... да! "Попраша мя врази мои весь день яко мнози борющия мя с высоты" - а по сему я несколько выпил...
Он сунул книгу в живот мне и, наклонив голову, тяжело закачал ею.
- Умирают люди один за другим, а на земле всё ж таки тесно... умирают люди, не видя добра себе...
- Это не Псалтырь,- сказал я, посмотрев книгу.
- Врешь!
- Глядите.
Он отмахнул крышку переплета и, водя свечою над страницей, прочитал красные буквы.
- Окто-их...
Очень удивился.
- Октоих? Это... как же? Ну-ну, вот что случилось... Ведь и величина другая - Псалтырь - коротенький, толстый, а это... это с того, что я торопился...
Ошибка словно отрезвила его, он встал, подвинулся к покойнику и, придерживая бороду, наклонился над ним.
- Извини, Василь... что ж делать?
Выпрямившись, откинул руками назад длинные космы, вынул из кармана бутылку и, воткнув горлышко в рот себе, долго сосал вино, свистя носом.
- Хошь?
- Я спать хочу, выпью - свалюсь.
- А и вались...
- А читать?
- Кому здесь нужно, чтоб ты бормотал слова, которых не понимаешь?
Сел на лавку, согнулся, взял голову в руки и замолчал.
Июльская ночь уже таяла, тьма ее тихо расползалась по углам, в окно веяло утренней росистой свежестью. Свет двух свеч стал еще более бледен, огни их были как глаза испуганного ребенка.
- Жив был ты, Василь,- ворчал дьячок,- было у меня куда ходить, а теперь - некуда мне идти, бо помер последний человек... Господи - где правда твоя?
Я сидел у окна, высунув голову на воздух, курил, подремывая, и слушал тяжелые жалобы.
- Сглодали жену мою они и меня сожрут, как свиньи капусту... Верно это, Василь...
Дьячок снова вынул бутылку, пососал вина, вытер бороду и, наклонясь над покойником, поцеловал его в лоб.
- Прощай, друже...
Обернулся ко мне, говоря с неожиданной ясностью и силой:
- Простой это был человек, незаметный в людях, как грач средь грачей, а был он не грач - белый голубь, и никто того не знал, только я... да!.. И вот - удалился он "от горькие работы фараони", а я - жив, но при смерти душа моя, "истягоша ю и оплеваша врази мои".
- Большое горе у вас?
Он ответил не сразу и глухо:
- Горя у всех больше, чем надо... и у меня столько ж! Твое дойдет до тебя.
Споткнувшись о свою же ногу, он навалился на меня, говоря:
- Петь мне хочется, а - нельзя того, побудишь людей, станут лаять. Ну, всё ж таки очень хочется петь! И негромко загудел в ухо мне:
Кому повем печаль мою?
Кому я скорби воспою?
Кто р-рук-ку...
Жесткие волосы бороды щекотали мне шею, я отклонился.
- Не любишь? Ну, чёрт с тобой, дрыхни...
- Да вы же щекотите меня бородой...
- Что ж - обриться для тебя, сахар?
Он сел на пол, подумал, посопел и сердито приказал:
- Ну, читай, а я лягу спать. Да гляди не убеги с книгой, это книга церковная! Дорогая. Знаю я вас, голодранцев! Что вы бегаете везде, зачем ходите? А - в конце концов - ходите куда тянет! Иди и ты. И скажи - погиб дьячок, скажи кому-нибудь хорошему, кто пожалеет. Диомид Кубасов, дьячок,это я,- совсем и без возврата...
Он заснул. Раскрыв книгу наугад, я читаю:
- "Невозделанная земле, возрастившая всех питателя, разверзающа руку и благоволением своим насыщающа всякое животное..."
"Всех питатель" лежит предо мною, обложенный сухими пахучими травами, я смотрю сквозь дрему в его темное загадочное лицо и думаю о человеке, который не одну тысячу раз прошел по своей полосе на этой земле, в заботе о том, чтобы мертвое претворилось в живое. Возникает странный образ: по степи, пустынной и голой, ходит кругами, всё шире охватывая землю, огромный, тысячерукий человек, и, следом за ним, оживает мертвая степь, покрываясь трепетными сочными злаками, и всё растут на ней села, города, а он всё дальше ко краям идет, идет, неустанно сея живое, свое, человечье. Уважительно и ласково думается обо всех людях земли: все призваны таинственной силой, в них живущей, победить смерть, вечно и необоримо претворяя мертвое в живое, все идут смертными путями к бессмертию, поглощает людей сень смертная и - не может поглотить.
Бьются в сердце разные мысли, радостно и холодно от веяния их крыльев, хочется о многом спросить кого-то, кто может ответить бесстрашно, честно и просто.