— Нет! — Ленка заступает ему дорогу.
— Я что-то слышу, — замечает Августа.
Генриетта широко распахивает дверь, её силуэт колеблется во мраке.
— Проходите! — низким трепетным голосом говорит она, — проходите. Прошу…
Они гуськом проходят в мрачноватую комнату с эркером, тускло освещённую свисающим почти до стола красным абажуром. Тяжёлый буфет орехового дерева угрожающе нависает над Ленкой, его дверца делает резкий выпад в их сторону и тут же вновь со скрипом захлопывается.
На круглом столе выстроились на скатерти с бахромой четыре чашки с тёмными ободками застарелой заварки и ущербными краями и подозрительного вида печенье. В стаканчике из-под карандашей точно по центру стола дымится ароматическая палочка.
— Вот, — говорит Ленка, — вот тортик, Генриетта Давыдовна.
Коробку с тортом она держит перед собой, как щит.
— Ах, какая прелесть, — говорит Генриетта, не сводя при этом глаз с Добролюбова.
— Enshante, — галантно произносит Добролюбов.
Августа издаёт какой-то неопределённый звук.
— Присаживайтесь, — воркует Генриетта, — присаживайтесь, я сейчас…
Она, игриво взмахнув подолом, уносится на кухню.
— За чаем пошла, — почему-то объясняет Ленка.
— Как можно пить из этих чашек, — стонет Августа. — Ты посмотри! Там же на дне культурный слой!
— А тут очень мило, — снисходительно замечает Добролюбов.
— Тут хороший обмен с космосом, — машинально поясняет Ленка.
— Да, — кивает Добролюбов, — отличная энергетика… Давно уж я так…
— Вот видишь, Додик, а ты упирался… А библиотека? Ты только погляди…
В мрачных шкафах, чьи стеклянные дверцы задёрнуты изнутри зелёными занавесками, громоздятся корешки книг. Ленка дёргает на себя ближайшую дверцу.
— Заперто… — бормочет она.
Она делает ещё несколько попыток, и наконец один из шкафов со скрипом распахивается.
— «История российского балета», — читает она вслух, — «Энциклопедия моды»;
«Чётки» Ахматовой, между прочим, Додик, первоиздание… «…я надела узкую юбку, чтоб казаться ещё стройней»… «Как избавиться от целлюлита»… ну, правильно.
«Раздельное питание», «Ева всегда молода», «Кама сутра»…
— Ага, вот эту открой, — говорит Августа, заглядывая из-за Ленкиного плеча.
— «При выборе невесты отвергай ту, которая сморкается, плачет или с громким хохотом выбегает за дверь», — Ленка недоумённо пожимает плечами, — это что-то не то. "И ещё ту, в имени которой есть буква «Эль». У тебя есть в имени буква «эль», Августа?
— Дальше, дальше посмотри…
Входит Генриетта, ухватив обеими руками мрачный пожилой чайник с горбатым семитским носом.
— Чайку, — нежно говорит она.
— Да, — кивает Добролюбов, — да, пожалуйста.
Он рассеянно поправляет локон и не сводит глаз с Генриетты.
— Варенья? — шепчет Генриетта. — Положить варенья?
— О, да…
— Я не могу кормить свой организм вот этим, — бормочет Августа, — он протестует.
— Мы сейчас уходим… Додик!
Додик машинально глотает варенье, не отводя взгляда от Генриетты, и её лицо заливает нежный оттенок флёрдоранжа.
— Уходите, — Генриетта поворачивает голову к Ленке, кожа на шее у неё натягивается… Она делает резкий выпад корпусом, точно хочет столкнуть Ленку со стула.
Ленка с грохотом выбирается из-за стола.
— Генриетта Давыдовна, — говорит она, — так мы…
Генриетта тоже вскакивает и медленно надвигается на Ленку, вытесняя её во тьму коридора.
Августа следует за ними, поминутно оглядываясь.
Поэт Добролюбов режет торт.
— Всё… — Генриетта дрожащей рукой откидывает цепочку засова, — прошу!
— Генриетта Давыдовна, — Ленка всем телом наваливается на дверь, не давая ей распахнуться, — вы же обещали…
— Дорогая, — доносится из комнаты голос поэта Добролюбова, — ты скоро?
— Что я обещала?
— Боря… Гершензон…
— Потом…