За дверями карцера послышались характерные звуки, прекрасно знакомые каждому заключенному, – стучали миски и бренчал в котле с тюремной похлебкой черпак. Менза насторожился и приподнял голову, прислушиваясь к тому, что делается в коридоре тюремной галереи. Латур беспокойно заворочался и сел, прикрывая скованными руками покрасневшие, слезящиеся глаза. Тонк вышел из угла и неслышно прокрался ближе к двери, вытянув шею и выставив вперед ухо, поросшее сивыми волосками. Ривс остался безучастно сидеть у стены.
– Будут кормить? – прошепелявил разбитыми в драке губами Менза, но ему никто не ответил. Все слушали: затихнут шаги разносчиков пищи перед их дверями или нет? Ну если не похлебка, то дали хотя бы воды, чтобы промочить пересохшее горло и промыть ссадины на лице.
Щелкнул, поворачиваясь в замке двери карцера, ключ. Двери распахнулись и появились два уголовника с мисками и котлом, в котором плескалось горячее варево. Не выдержав, Тонк облизнулся – дадут, дадут поесть и, значит, хотя бы на время приема пищи, снимут наручники!
Надзиратель, сопровождаемый двумя солдатами тюремной охраны, приказал заключенным встать и по одному подойти к нему. Недовольно бурча в седые усы о мягкосердечии господина начальника, пожалевшего отъявленных негодяев и убийц, он снял наручники с запястий сидевших в карцере и отступил в сторону.
Уголовники ловко сунули каждому в руки по миске, плеснули в них похлебку и, раздав ложки, вышли.
– На еду десять минут, – предупредил надзиратель.
Приступать к трапезе Менза не спешил – сунув ему в руки миску, раздававший пищу уголовник подмигнул, незаметно проведя пальцем по краю алюминиевой посудины. И теперь хозяин казино «Горбатый бык» растирал намятые наручниками запястья, на которых остались багрово-синие следы и, внимательно наблюдая за солдатами и надзирателем, ждал момента, когда они перестанут обращать на него внимание.
Тонк, как опытный заключенный, понял, что нужно Мензе, и нарочно закашлялся. Того мгновения, когда стражи повернулись к нему, оказалось достаточным для китайца – быстро проведя рукой по краю миски, он нащупал маленький шарик записки, прилепленный изнутри хлебным мякишем, и спрятал его между пальцами.
Выхлебав варево, Менза сел к стене, привалившись к ней спиной, – все равно его модный, хорошо пошитый костюм давно потерял свой первоначальный вид: брюки пузырились на коленях, пиджак порван в драке, на жилете не хватает половины пуговиц, а рубаха заляпана кровью. Чего уж тут думать о костюме?
Собрав миски, надзиратель и солдаты вышли, предварительно надев наказанным наручники.
– Плохо наше дело, – опять вставая в угол, посетовал Тонк. – Могут припаять за соучастие в убийстве на всю катушку.
– Ты за что сел? – поднял на него слезящиеся глаза Латур.
– Тоже за соучастие, – криво усмехнулся Тонк. – Участвовал в захвате заложников в государственном учреждении. А ты?
– За то, что писал статьи против прежнего президента, а новый побоялся продолжения, – хрипло рассмеялся Латур.
Пока они разговаривали, Менза размял хлебный шарик и, помогая себе зубами, расправил записку. Быстро пробежав ее глазами, сунул клочок бумаги в рот и проглотил.
– Эй, подойдите сюда, – негромко позвал он товарищей по несчастью. – Надо кое-что перетереть без чужих ушей.
Заключенные придвинулись ближе, оглядываясь на глазок в двери карцера, но, похоже, надзиратель был слишком занят раздачей пищи и на время забыл про наказанных.
– Что еще? – опускаясь на корточки рядом с хозяином казино, недовольно проскрипел Тонк.
– Есть возможность бежать, – шепотом сказал Менза...
Поле для гольфа уходило к синевшей вдалеке роще, уже чуть тронутой желтоватым тленом осени, – так, на синеве, какой издали казалась еще сочная зелень, проглянуло одно, пока еще не слишком большое желтоватое пятно, почти сливающееся с общим фоном. Но оно скоро разрастется, вызолотит деревья недолговечной позолотой, готовой слететь под порывами холодного ветра и моросью дождей. А сейчас ласково пригревает солнце, роскошным ковром стелется трава и близится пора «индейского лета», которое во Франции принято называть «бабушкиным». Разноцветные фигурки игроков кажутся пестрыми бабочками или луговыми цветами, разбросанными по полю шаловливым ребенком, и приятно сидеть в тени веранды клуба в шезлонге, наблюдая за перипетиями игры в сильный бинокль.
Поудобнее пристроив протез, Филд почтительно слушал пожилого джентльмена, с которым он недавно встречался на другом берегу океана в маленькой старой церкви святой Троицы, спрятавшейся в ущелье улицы между двумя небоскребами.
– Мы еще раз обсудили ваши предложения, – покручивая покрытыми коричневыми старческими пятнами пальцами, с изуродованными полиартритом суставами, колесико настройки резкости бинокля, кривил губы лысый джентльмен, – и считаем, что следует напомнить о необходимости удачи затеянного вами предприятия.
Последние слова он особо выделил, и Кристофер понял, что в случае непредвиденных осложнений пожилой джентльмен и стоящие за ним люди захотят остаться в стороне. И им это, вне всякого сомнения, удастся.
– Надо подумать о путях отступления, поскольку полную гарантию может дать только всемогущий Господь, – джентльмен опустил бинокль и рассмеялся дребезжащим смешком, повернув к Филду загорелое морщинистое лицо, с хитро прищуренными глазами.
Кристофер открыл было рот, чтобы сказать, что Хон, который собственно придумал всю затею и начал претворять ее в жизнь с упорством маньяка, искал в каждой стране, где ему приходилось работать, возможность создания диктатуры. Его идеалом со времен юности был Мартин Борман, и сам Джеймс мечтает стать теневым диктатором, возведя на престол послушную его воле марионетку. Поэтому он, ничуть не задумываясь, без всякой жалости отодвинет Греди и любого другого, кто посмеет встать поперек дороги. И здесь не сыграют роли ни старая дружба, ни родственные узы, ни любовь – все поглощает неутоленная жажда власти! Тем более теперь, когда, по мнению Хона, плод созрел и готов упасть в подставленные ладони, когда найдена страна и люди, способные воплотить его замыслы в жизнь. Нет, он никому не даст себя остановить.
Но стоит ли об этом говорить пожилому джентльмену, давно забывшему, сколько на самом деле он имеет денег на банковских счетах, сколько их вложено в различные предприятия в разных концах света, сколько золота приносят ежедневно черные, желтые и белые рабы его корпораций, собирающие на заводах машины, станки, самолеты, оружие, добывающие руду, плавящие металл и мозги в конструкторских бюро? Наверное, нет. И Филд закрыл рот, не произнеся ни слова.
– Сегодня хорошая погода, – лысый джентльмен поправил плед, лежавший на коленях, и прикрыл глаза.
– Хорошая, – поддакнул Филд, не зная, как сказать о том, что он и сам долго думал над возможными вариантами неудач и предпринял кое-что, должное обезопасить тех, кто желает остаться в стороне. В том числе и его самого.
– Я чувствую, старый лис Кристофер хочет мне нечто сказать? – не открывая глаз, улыбнулся джентльмен.
– Вы не ошиблись. – Филд достал из стоявшего рядом с его шезлонгом дипломата тоненькую папку и осторожно положил ее на колени джентльмена, покрытые пушистым пледом цветов воинственного шотландского клана Мак-Грегоров.
– Что это? – провел по ней ладонью старик.
– Необходимая документация на непосредственного исполнителя акции Джеймса Хона, – наклонившись ближе к уху джентльмена, сообщил Филд. – Здесь анализы ранее проведенных им операций, любезно подготовленные моими старыми друзьями, справки о состоянии его здоровья, данные проверок службы безопасности, всевозможные характеристики, еще со времен обучения в университете. Кажется, там просматривается один весьма любопытный ход...
– Да? – бледно улыбнулся старик.
– Я подготовил предложения по этому поводу, – отодвинулся Кристофер, наблюдая, как пожилой джентльмен не спеша достает очки в тонкой золотой оправе, надевает их на мясистый нос и открывает папку, начав просматривать привезенные Филдом материалы с конца.
Ветер чуть шевелил листки в руке старика, перекликались игроки на поле, белой искрой взлетал мяч, посланный в очередную лунку мастерским ударом клюшки; солнце немного сместилось и теперь пригревало ноги пожилого джентльмена, заботливо укрытые пледом.
– Хорошо, это подходит, – закрывая папку, сказал тот. – Мне нравится: просто, неожиданно и без лишних затей...
Пит провел ладонью по пыльной крышке пианино и брезгливо поморщился – опять не вытерли инструмент, за что только хозяин платит деньги уборщице, если она постоянно забывает вытирать пыль, ставить бокал свежего ледяного пива таперу и заменять оплывшие свечи? Вообще мерзкая страна – жарко днем и ночью, сухо, а уж если начнет лить, то кажется, что хляби небесные раскрылись навсегда и больше никогда не закроются: потоки воды на улицах, грязь, забитые кожурой бананов и апельсинов водостоки, жуткая влажность, тело покрывается липким потом и не спасают даже кондиционеры. Дернул же черт застрять здесь без гроша в кармане! Хорошо еще подвернулась работенка в ночном баре «Изабелла», где он бренчит на пианино во время репетиций кордебалета. Хотя полдюжины полуголых местных красоток, звенящих монистами из поддельных старинных монет, вряд ли можно назвать кордебалетом – так, нечто среднее между африканским стриптизом и парижским канканом начала века.
Откинув назад изрядно поседевшие длинные волосы, Пит сел к инструменту и начал разминать пальцы. Красотки лениво покуривали, ожидая начала репетиции и щебетали о своих делах, перемывая кости какой-то Лоле, польстившейся на посулы пьяного коммивояжера и не получившей из обещанного им ни гроша, а теперь сидящей в своей каморке с разбитой мордой. От красоток пахло потом и дешевой пудрой, терпким дезодорантом и смесью бараньего жира с чесноком; в углу глухо бубнило радио, передавая молитвы не то суннитов, не то шиитов, – Пит давно запутался в религиях и верованиях местного населения: здесь, в столице, являвшейся одновременно и крупным портом, можно встретить кого угодно: мусульман, католиков, несториан, французских масонов, кришнаитов и мормонов...
В зале появился руководитель ансамбля – прыщеватый юноша в потертых джинсах и линялой майке, – снял с одного из столов перевернутый вверх ножками стул и хлопнул в ладоши, призывая к началу репетиции. Красотки бросили сигаретки и нехотя выстроились на авансцене, повернувшись боком к залу и выставив вперед обнаженные левые ноги. Пит опустил руки на клавиши и заиграл регтайм – вечером эту мелодию будут выводить саксофоны, а разноцветные фонарики и яркий грим скроют все недостатки подержанных красоток, устало дрыгающих ногами на потеху пьяной публике.
Первый номер отработали почти без замечаний. Отхлебнув пива, тапер заиграл ритм-блюз, девицы на сцене задвигались быстрее, сильнее стал запах пота, смешивавшийся с пыльным запахом старых кулис. Играя, Пит чертыхался – скотина хозяин, экономит буквально на всем, инструмент давно просит настройщика, молоточки сдвинуты, клавиши западают, но никому нет дела до этого. Впрочем, плевать, он отработает свое и уйдет.
– Живее, больше огня! – хлопая в такт ладонями, приговаривал сидевший в зале «балетмейстер». – Что вы сегодня, как сонные мухи?!
Пит увеличил темп, девки сбились с ритма и, не слушая рассерженных воплей прыщавого юнца, потащились за кулисы – выпить пива и перекурить, вытереть пот и хоть ненадолго вытянуть уставшие ноги. Тапер перестал играть и откинулся на спинку стула – ему сейчас тоже можно передохнуть.
– Пит!
Пианист оглянулся – рядом со сценой стоял человек в светлом костюме. Приветственно помахав рукой, он поманил тапера к себе:
– Привет! Спустись со своего Олимпа, пропустим по рюмочке.
Пит нерешительно посмотрел на «балетмейстера», но тот, покинув свое место, отправился за кулисы – уговаривать кордебалет продолжить репетицию.
– Только недолго, – спрыгивая со сцены, предупредил Пит, прикидывая, какое дело привело к нему давнего знакомого, время от времени дававшего возможность немного подработать на мелких поручениях. Имени человека в светлом костюме тапер не знал, но деньги у того водились, а раз так, то зачем отказываться от дармовой выпивки?
– Я и сам тороплюсь, – похлопал Пита по спине крепкой ладонью знакомый.
Толстый, казавшийся сонным бармен, с густой шапкой черных вьющихся волос, налил им виски и поставил на стойку тарелку с тартинками. Тапер жадно выпил, но не успел закусить, как бармен налил еще. Это пианисту понравилось – в конце концов, какое ему дело до вероисповедания, национальности и рода занятий человека в светлом костюме, если тот щедро платит за выпивку? Судя по всему, давний знакомый, неизвестно откуда появляющийся и неизвестно куда исчезающий, явно европеец, хотя и прожарился дочерна под местным солнцем. Кто он – англичанин, француз, уроженец Северной Италии, а может быть, судьба закинула его сюда из Штатов или Канады? Надо ли об этом спрашивать? Ведь Пита никто никогда не спрашивал, как и зачем он попал в этот город.