Магия нуля - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5

Глава 5

Байрон паниковал. С одной стороны угроза всему миру, а с другой его личная. Селекторы были как раз теми, кто и устранял отличившихся магов, они были как раз той организацией, в которой состоял сам Джордж Гордон Байрон. Все членов было 6: 4 главы магических штабов, вождь Лиги и Неизвестный, являющийся лидером этой могучей кучки. Гегель тоже был начальником одного из штабов, а именно «Демона», находящегося в далеких Гималаях, контролирующий чуть ли не всю Рахию (огромный материк на северо-востоке планеты), Байрон осуществлял контроль за Дектором (меньший по площади, но больший по населению материк), под Бальзаком был Жонмуан (небольшой по сравнению с предыдущими, включающий в себя множество островов), а неизвестный доселе читателю Федор бродил по заснеженному кольцу, огибающему конец южного полушария. Лига находилась везде, от того ее лидер, Мэри Шелли, перемещалась вместе с ее подопечными по всему земному шару, якобы досаждая мирному населению. Даже, если представить, что Байрон среди своих сообщников самый сильный, банально, уничтожить его количеством, невероятно просто, и это не говоря о Неизвестном, держащем самых сильных магов в вечном страхе.

В таких условиях, оставаться у своего старого друга — вполне логично, но каждая секунда на счету, и неизвестно, когда душа Говарда укрепится настолько, чтобы разрушать пространство. Дело в том, что маршрут их путешествия лежал через все материки, исключая территорию Гегеля, что еще сильнее увеличивало риски.

«Подожду ангела, если он не появится в эти 5 дней, останусь, а так поеду, что уж!» — уныло заключил Байрон.

Никогда его дела не шли так плохо.

..

Бром уложил Марину в спальную комнату, в которой было меньше всего дырок, а сам, самостоятельно одевшись и помыв кровавые тряпки, решил побродить по улицам Санмортилонгиандроапля, или Сана, как он сам решил его называть. Вряд ли он хотел повеселиться или удостовериться в россказнях спасенной им девушки — он просто хотел подумать, чего до этого в одиночку сам не делал.

Сам центр хоть и был достаточно хорошо обустроен, находился не так уж и далеко от деревень, встретивших героев по приезде в аэропорт. С обоих боков мерцали витрины с различными вещицами: от понятных Брому продуктов до неосознанной бижутерии, фонарные столбы раскидывали белые пятна по уже потемневшему вечернему городу. Редко где появлялись люди, только кошки лениво переминали лапами от одного карниза к другому. Голубей и ворон, окружающих Брома в Бруклине, вообще, не было в этом месте, может где-то и сверкнет своим острым хвостом ласточка, да и только. Эта пустая умиротворенная обстановка была той самой, которою искал Бром. Пройдя все улицы, он вышел к деревянной арке с очень длинным названием, настолько, что надпись продолжалась в течение всего ограждения, знаменовавшего парадный вход в парк. Пройдя мимо нескольких лавочек и тропинок, пустеющих в ночное время, Бром вышел на гордость этого места — беседку с видом на Юз. Речка все также не выглядела величественно, но все же была рекой. Вода огибала, все, что можно было огибать, образуя невероятно волнистую линию, которая, парадоксально естественно смотрелась меж полуночных холмиков.

Звезды трепетали в бескрайнем космосе, а луна, сопровождающая Брома от самого Бруклина, сонливо смотрела на такой же ленивый облик города.

«Любовь…. Так что же это? Предпочтения, так или иначе, рождаются эти чувством, но разве это все? Вроде да. Хотя, я могу объяснить, почему люблю свою одежду, почему люблю тепло, Библию, штаб, это все понятно. Но, почему я люблю Данте, Байрона, Марину? Байрон не дает мне знания, не согревает и не дарит уют. Он ворчит, обзывается, иногда дает, действительно, мудрый совет — но разве за такое любят? Данте — просто хороший человек, его приятно послушать, у него печальная история, и…. Все? За что любить? А Марина — она падает в обморок из-за непонятных мне причин, слишком болтлива, да. И всё. Представим, что я просто предпочитаю их из-за привязанности, но это значит, что кто-то остается без любви: его не выбирают — таких людей, как Агния или Говард. Но ведь Иисус любил всех, ему некого было обделять предпочтением. Тетя из приюта говорила: «Тебя никто не любит!». Она говорила это, чтобы я не подходил к другим детям и ненароком их не убил — значит ли это, что она любила и меня и их? Скорее всего, да. Значит, она снова не предпочитала ни кого другому. Что же это, любовь? Мне, определенно, жалко порвать вещи или потерять книгу, но гораздо тяжелее представить мертвого Байрона, раздавленного Данте, разорванную в кровавые клочья Марину…»

Из его девственного рта вырвалась мерзкий смешок, хрипло злорадствующий придуманной беде. Это был все тот же омерзительный гул с нотами гнева и подлости, посетивший Бруклинского Дьявола после признании Агнии, смех, действительно, был неописуемо зол. Бром скорее закрыл рот руками и прикусил язык, пустив горячую кровь себе по горлу. Его собственным ушам было невыносимо слушать эти уродские скрипы бездны, доносившиеся из его обычно спокойной глотки.

«Опять! Это происходит всякий раз, как я думаю о плохом. Это какая-та часть моей магии? Прочитав несколько книг и встретив столько успешных волшебников, я так и не продвинулся ни на йоту в распознании своей силы. Но в отличие от загадочной силы Данте, моя способность определенно магическая, это доказывает кольцо»

Он покрутил названный им аксессуар в руке. Бром решил снять его с Марины на время его отсутствия, чтобы попробовать одну давно задуманную идею. Из его кармана вылез кинжал, купленный им по дороге к парку.

«Да, я кого-то полюбил, и сам, вероятно, стал любим, но это не делает мою жизнь краше. Я научился плакать, мое сердце гораздо лучше, чем раньше, мой интеллект необычайно возрос за какие-то полторы недели. Но что мне это дало? Я стал рыдать вместо глядения в одну точку, мое сердце разрывается на части от уныния, а не слегка сдавливается, как было в переулке, научившись размышлять, я лишь глубже осознал мою безысходность. Все, что у меня есть, — это кольцо. Оно никогда не даст мне спокойной жизни, касания одного человека не покроют смерти тысяч. Кольцо может предложить мне лишь смерть. И я принимаю ее»

Бром, не спеша, продел темный атрибут через бледный палец. Белое сияние камня ничем не отличалось от вальяжного лунного света. Лезвие резко влетело в центр горла, распоров шею надвое. Кудрявому юноше было невероятно больно, из кровоточащих глаз потекли вперемешку слезы, хрипящая глотка жадно хватала воздух в попытках выжить, а руки и ноги непроизвольно дергались в такт бешеному сердцу.

«Не помогло»

Боль прошла, а горло заросло новой кожей. Бром рассматривал кольцо, расстроенно лежавшее в его ладошках.

«Даже блокировка магии не отпускает меня отсюда. За что мне все это? Меня, будто кинули в комнату без выхода, накидали углей и решили ждать чего-то»

— Чего?

Бром заплакал и уснул в беседке, покачиваясь на прохладном ветру, уже не сулящем враждебность, как при их первой встрече.

. .

Его разбудил чей-то настойчивый шёпот. Заря требовательно палила в лицо Брома, а парк предательски зашумел после такой тихой ночи.

— Дядь, вы проснулись?

Его в бок подталкивала какой-то мальчик. На вид ему было около 11 лет, на резвых ногах висели где-то порванные синие шорты, а плечи держали лямки помятой майки, на ногах были сандали подозрительно похожие на обувь Байрона. Рыжий мальчишка рассерженно спихивал сонливого Брома с беседки на утреннюю траву, покрытую не до конца высохшей росой. Позади стояла маленькая девочка, такая же рыжая, как и настойчивый пацан, очевидно, она была его сестрой. Девчушка была совсем крохотной, примерно 7 лет, нос пуговкой, косичка, платьице — обычные атрибуты девочек, одеваемых заботливой мамой.

Бром приподнял голову и уселся в угол беседки, уставившись на грубого ребенка.

«Он не умер»

К счастью, он обнаружил кольцо все на том же пальце, одетое скорее для предотвращения воровства в предыдущую ночь.

— Ты что не знаешь, кто я такой?

— Дядя, откуда мне вас знать, я с бездомными не общаюсь — мама строго-настрого запретила.

— А так?

Бром поднес свои указательные пальцы к макушке, изображая рога. Мальчик презрительно взглянул на откровенное проявление слабоумия и отрицательно потряс головой.

— Ты нас козой рогатой не пугай, мы те не малолетние! Дай нам сесть.

Брат посадил свою немножко испуганную сестренку на другой угол беседки, а сам уселся меж подозрительным типом и девочкой. Малявка чуть ли не сразу забыла об этой неудобной сцене, погрузившись в рассмотрение реки и озвучивание всех вещей, которые ей могли напомнить облака. Пацан пытался строить из себя серьезного взрослого, но даже Бром своим ничуть не вооруженным взглядом заметил в нем ту же детскую любознательность и простодушность. Да он и сам не далеко от них ушел, спустя минуту он аккуратно влез в обсуждение утреннего неба, что дети даже не заметили в пылу воображения.

— Смотри, там коняшка!

— Больше похоже на вилы.

— Выглядит, как человек…

— Нет, коняшка! А вот там котик!

— Не, ну это точно машина.

— Выглядит, как голубь…

— О, а это прямо, как наша беседка!

— Согласен.

— Да, выглядит именно так…

Облака кончились, отсутствие ветра печально сказалось на полете мысли трех детей. Девочка устало зевнула, а Бром удовлетворенно взирал в проанализированное небо.

— А как вас зовут, дядь?

— Бром.

— Чудное у вас имя, дядь. Меня вот Дима зовут, а ее Наташа.

Девочка одобрительно кивнула головой.

— Бром, ты часто сюда ходишь.

— Да я проездом здесь, вот решил заглянуть.

— И поспать заодно? Все с вами понятно!

Парк залился детским смехом, Брому было совершенно не смешно, но он невольно просмеялся, что сильно его удивило. За всю его жизнь смех из его уст раздавался только злобный, природу которого он не знал.

— Может, пойдем, дядь, нам домой пора.

— Идите.

— Не, дядь, ты с нами, мы тебя маме покажем. А может она разрешит его дома оставить.

— Да!

Дети радостно закричали и похлопали друг другу в ладоши, предвкушая появление нового питомца. Бром этого не понял, так что энергично встал и покинул место, подарившее ему безысходность и радость. Деревья трогательно провожали его, маша своими густыми ветками.

Они вышли из парка и пошли в противоположную к городу сторону, обходя кочки на неровной тропинке, огибающей парк.

— Скажи, Дима, а ты любишь Наташу?

Посреди разговоров о маминой выпечке Бром задал тревожащий его вопрос детям.

— Конечно.

— А почему?

Выражение мальчика снова приняло ту неутешительную брезгливость к тупым людям, выраженную в многозначительном поднятии маленьких рыжих бровей на детском лице.

— Потому что она моя сестра, почему еще?

— А если бы она перестала быть твоей сестрой?

— Дядь, ну вы глупый, она был бы моей подругой.

— А этого достаточно?

— А что вам еще надо?!

«Действительно, мне что мало? А разве одного плюса достаточно, чтобы любить? Или я настолько жаден? Все настолько просто? Семья и любовь. Агния что-то говорила про это. Она говорила, что человек обязан любить родственников, какими бы они ни были. Но друзья — это что-то другое. Их не дают тебе при рождении, ты сам выбираешь с кем войти в эти отношения. То есть, есть люди любимые — это друзья, и люди ненавистные — это враги. А что делать с остальными, не входящими ни в одну из одних групп? Игнорировать? Относиться дружелюбно или враждебно? Вопросов не стало меньше»

— Скажи, Дима, ответь всего на один мой вопрос. А что ты делаешь, когда любишь сестренку?

— Как что? Помогаю — не видно?

«Помощь. Действительно, я помог Марине, помог Байрону, помог Данте. Но ведь я помог и Говарду. Наверно. Если бы я помог Флоберу, полюбил бы я его? Нет»

— Ладно, неважно. А, что это?!

На нос почему-то пугливого Брома вскочила желтая божья коровка, провокационно подергивающая своими крыльями. Они остановились посреди разноцветного поля уже далеко от города. Васильки, одуванчики и прочая цветная и не очень растительность благоухала и развевалась на усилившемся ветру.

— Не двигайся, Бром, или тебе кранты. Подожди, пока она сама слезет.

Противное насекомое не слезло ни через минуту, ни через пять. Она как будто смеялась над бессмертным управленцем жизнями своим невообразимым могуществом. Наконец, Бром не выдержал и встряхнул надоедливую букашку. Чего все и боялись, божья коровка улетела, оставив на носу желтую кляксу, издававшую неприятную вонь.

— Фу, вонючка!

Дети снова засмеялись и убежали вперед, оставив помеченного мага с туповатым выражением лица. Он тяжело вздохнул и устремился вслед неугомонным сорванцам, тщетно пытаясь вытереть по пути пресловутое пятно. Догнав их, он схватил Диму, чтобы отдышаться после длительного ускорения. Сами дети же ничуть от погони не запыхались.

— А! Отпусти! Мы почти до дома дошли! Ну, ты чего, дохляк?! Пошли уже!

Наташа подошла к Брому и схватилась своей крошечной ручонкой за его бледную ладонь.

— Если тяжело — я подержу, идем.

В окружении своих умственных сверстников, Бром направился в неизвестном направлении по тропинке.

. .

Анна как всегда готовила обед на небольшой кухне своего дома. У входа в комнату у левого угла покойно томилась теплая печь, у окон, пропускающих свет на вход, стоял небольшой стол, окружаемый деревянными стульями с вышитыми спинками коричневого либо синего цвета. На столе разместились тарелки с борщом, разносящим приятно-теплый аромат по комнате, блюдце с мясом, наверное, бараниной — один кусок которой был дотошно нарезан для детей. За печкой, ограждаемая от остальной комнаты кухня представляла из себя неширокое пространство с раковиной, бесчисленными полочками и дверцами под продолговатым прямоугольным столом, на котором стоял большой ковш, набитый картошкой с грибами и прикрытый розовым полотенцем, пригодным только для такой грязной работы. Под разноцветным же ковром пряталась дверь в подпол, в котором хранились остальные драгоценности сельской жизни от соленых помидоров до осетровой икры от далеких родственников.

Домик, в котором находилась описанная выше кухня, стоял в деревне Терка, находившейся в 8 километрах от города. Сам Санмортилонгиандроапль находился на небольшом островке, так что такое расстояние между каменными джунглями и селами не было чем-то странным. Люди преимущественно жили на блага земли, некоторые уезжали в город или даже за его пределы. По идее, главная проблема деревни, а именно плохая инфраструктура, отсутствовала, так что никто из жителей не горел идеей перестройки этого уютного места.

Солнце светило пуще обычного, от чего хозяйка иногда жмурилась. Она была высока, одета в фартук и обычное синее платье с какими-то цветами, черты возможно изысканного когда-то лица стерлись в один всеобъемлющий образ матери — ни красоты, ни уродства не было в этих заботливых голубых глазах, самую малость обвисших щеках и прямом носе. Она была педантична в хозяйских делах и сентиментальна в делах душевных. Нельзя было сказать, что она просто держит свой дом в порядке, а детей в сытости — у нее были свои страсти, увлечения, взлеты и полеты. Анна не хотела быть ключевым персонажем, но внимание ей всегда доставалось, как это было и сейчас.

Бром, сопровождаемый детьми, шел мимо деревянных домов с шиферными крышами и пластмассовыми игрушками, которые якобы были куплены в качестве флюгеров, и огородов, на которых либо бегали игривые дети, собирая опадшую сливу, либо копошились в неполотой земле бабки. Увидав мать своих маленьких спутников, он обомлел — росший без матери Бром не знал, как должна выглядеть мать, все, что он знал, что у него ее нет. Ему никогда не рассказывали про материнский образ, но, посмотрев на нее, он тут же понял.

«Мама»

Дети оторвались от задумавшейся сироты и попрыгали на Анну, которая, смеясь, отталкивала их от себя. Она погладила их и позвала скорее обедать, но Дима что-то закричал, указывая на Брома. Мать тревожно загнала детей в дом и поспешно закрыла дверь, пообещав пустить дядю после разговора. Она осторожно подошла к остолбеневшему Брому и прошептала.

— Идите в амбар.

Она отвернулась и, открыв калитку, устремилась в деревянное помещение, оборачиваясь после каждого второго шага. Бром понял в чем дело и уныло проследовал за ней.

Двери закрылись на засов. В амбаре было темно, половину пространства занимало сено, заполняющее своим запахом весь воздух, а другая часть была пуста, а точнее занята одним кудрявым юношей и хозяйственной женщиной.

— Ты же Бруклинский Дьявол, да?

— Да.

— Что ты с моими детками хочешь сделать, убивец?! Не трогай их, прошу! Меня лучше убей, дуру, раз детей одних спозаранку отправила в парк. Прошу, только их не трогай.

Анна опустилась на колени и опустила голову, рыдая в ноги Брому.

Он понимал причину такого поведения: он мог преспокойно убить всю деревню, и абсолютно никто не встал бы у него на пути. Логично, что приход такого чудовища сопровождался неописуемым страхом. Тем не менее Бром в данный момент думал совершенно не об этом, смотря на сгорбленную у его ног Анну.

«Вот она любовь! Она готова пожертвовать своей жизнью ради других, перенести боли и страдания. Это не обычная помощь, это что-то за ее пределами. Эти дети никак не отплатят трупу, не принесут ему пользы, но она идет против выгоды, против самой себя, и все ради них. Бескорыстность, незаменимость, искренность — вот, что такое любовь, я, наконец-то понял!»

Восторженный Бром поднес свою руку к склоненной женской голове и, наперекор ее ожиданиям, погладил по волосам.

«Ради нее я бы тоже умер»

Анна радостно посмотрела на улыбающегося Брома.

— Так вы помиловали нас? Слухи врут — вы хороший человек, спасибо вам большое! Спасибо! Боже ж ты мой! Ну, давайте, я вас накормлю, пройдемте. Слава тебе господи, какой вы оказывается хороший! Идемте, идемте.

На кухне его встретила дружная семейная компания, не было только отца. Он хорошенько поел борщ, обменялся номером телефона с Анной (Диме еще рано телефон) и покинул деревню ближе к вечеру, взяв с собой гостинцы в виде пирожков и дав обещание вернуться на следующий день. К сожалению, сюда он больше никогда не вернется.

. .

Марина проснулась позже, чем Брома растолкали детишки, в комнате лился сквозь дыры торжественный утренний свет, поднимающий пыль ворошащимся столбом. Ее кудрявый спаситель не додумался снять верхнюю одежду или хотя бы расстелить кровать — она лежала на голубом покрывале во вчерашнем грязном пальто. Разочарованным взглядом она осматривала как пустоту в комнате, так и отсутствие кольца. Первой неутешительной мыслью был уезд Брома и Байрона из города, но немного раздраженный голос из другого помещения говорило об обратном.

Стоит оправдать девушку, валяющуюся на кровати, — она вовсе не влюбилась в Брома, как могло это показаться со стороны. Определенно, симпатия не могла не возникнуть к человеку, спавшему тебя от смерти, перенёсшему ради тебя муки (по крайней мере, она так думала) и признавшемуся тебе в любви, но это чувство было лишь порождением какого-то удивления и спонтанности. Сама она это, конечно, не понимала, по части любви далеко от Брома она не ушла. Проблемой была ее крайняя чувствительность, выраженная за один только день двумя обмороками. Суммируя с этим ее бесполезность, вывод не заставлял долго ждать — ее обычно не любили, не только в романтическом, но и в обычном ключе, что хорошо отразилось в ситуации с ее опасным приветствием главных героев в аэропорту. Как раз таки мощь была последней вещью, привлекающей ее к Брому. Прямо сейчас Марина не томилась по своему спасителю, не надеялась в агонии о его возвращении. Здесь ей были не рады, и она решила уйти.

Слава богу, спальня, выбранная кудрявым юношей, была как раз таки ее. Ничего заурядного в комнате не было. Кровать с названным выше цветом, тумба, в которой, скорее всего, ничего и не лежало, полка с несколькими книгами (детективы, на обложках которых обычно маячит какая-нибудь расфуфыренная дама), да шкаф с тремя нарядами по сезонам. Эта скудность не являлась следствием скудности самой хозяйки комнаты, на все были свои причины.

Возможно, ее выгнали из дома. Возможно, она нигде и никому больше не нужна кроме этого разрушенного штаба. Возможно, да и только. Возможно, у нее и есть магия, что, вероятно, подтвердил Бальзак, но она, скорее всего, не умеет ей пользоваться, что точно ставит ее в ранг «мусора» в магической иерархии. Возможно, эта унылая оторванность от успеха, безысходная череда провалов — действительно, последняя причина симпатизировать Брому, не ставящему ее ниже других.

Тем не менее, она переоделась в другой наряд, состоящий из легкого желтого платья и бордовых туфлей, вымыла запачканное пылью, кровью и слезами лицо и направилась в город, безразлично отвечая на расспросы взбешенного Байрона насчет исчезновения Брома.

Спустя несколько часов бесцельного шатания по выученному ей городу с уже посеревшими в ее глазах улочками и старыми, по ее мнению, домами, она обнаружила Брома в совершенно неожиданных обстоятельствах и положении. Сбежавший маг восседал на лавочке у входа в парк. В руках у него покоилась корзина с пирожками, один из которых он понемногу откусывал, наслаждаясь мясной начинкой и рассматривая так полюбившееся ему небо. В отличие от предыдущей их встречи, теперь он выглядел, как живой человек. Он не перестал быть худым и бледным, но его глаза перестали тупо и угрюмо топорщиться в одну точку, а его губы и щеки, даже в перерывах от еды, складывались то в улыбку, то в удивительную букву «О». Теперь Бром не только по мышлению, но и по поведению отличался от того Бруклинского Дьявола, валяющегося на ледяном асфальте в закромах человеческой сущности, в преисподние своего безнадежного сознания, скованного цепями ужаса.

— Доброе утро, Марина! Не хочешь пирожка?

Невероятно радостный по сравнению с прошлой ночью, он протянул ошарашенной девушке лакомый кусочек своего богатства.

— Уже 6 часов вечера, какое утро?

Марина подсела к нему на лавку, приняв сердечный подарок из его руки с надетым кольцом.

— Я смотрю: ты зря времени не терял, не расскажешь, где добыл эту корзину?

— Да тут такое дело! Я заснул в беседке, а меня утром дети разбудили. Они добрые, их Дима и Наташа зовут. Они меня к маме своей отвели, в Терке, ты должна знать. Мы хорошо поговорили, поели, семейство дало мне пирожки, а я им обещание вернуться.

Бром неожиданно для себя понял, что использовал описанный Данте «каламбурчик».

— Говоришь: разбудили?

— Ну да, а что?

— Прям руками?

— Да, вот такими.

Инфантильный дурачок с кудрявыми волосами вытянул руки, согнув пальцы, для наглядности миниатюрности детских ладоней.

— Ты не понимаешь, Бром?

— Что?

— Ты теперь можешь не носить рога.

Да, Бром был крайне тупой. Он был так расстроен неудачным суицидом, так увлечен детьми и так возбужден осознанием любви, что даже не заметил, как все его проблемы, в лице невозможности контакта с людьми и крайне ограниченного количества лиц, способных его касаться, исчезли благодаря этому кольцу.

Бром был и так противно для окружающих рад, а теперь его детская натура стала вовсе неуправляемая, так что промолвив тихим голосом: «И правда», он с торжеством крепко обнял Марину, как, если бы их команда заняла первое место в каком-нибудь соревновании.

— Это же и правда, хорошо!

Марина очень сильно хотела вырваться из этих дурацких объятий, но ни опьяненная хватка Брома, ни какое-то внутреннее желание не позволяли ей это сделать. Опять возможно. Возможно, она в первый раз почувствовала от кого-то тепло, возможно в первый раз ее кто-то так искренне и крепко обнял. Это ей тоже было трудно осознать за то приятное мгновение неожиданной нежности.

«Я люблю, ее, как Дима любит Наташу — значит, моя цель помогать ей, а точнее защищать, как это делает Дима. Да? Наверно, я все правильно понял»

Мысли обоих запутались и не хотели заканчиваться в отличие от объятия, прервавшегося через несколько секунд. Как ни странно, ни в обморок, ни в раздумье никто не упал, они еще немного поговорили о вторичных вещах и направились в штаб с уже пустой корзинкой пирожков. Все было слишком стремительно.

. .

На улицах потемнело, окна многоэтажных домов загорелись, а шум прекратился за исключением пьяной тусовки, раздававшейся откуда-то издалека. Оранжевые огни поблескивали на тротуарных полосках, износивших все видимые просторы. Все такой же унылый, но теперь как-то по-доброму, лик луны виднелся в бескрайнем скоплении разбежавшихся точек. Светящееся миллионами этих звезд небо было одним из главных достояний Сана, что было необычно для городов.

Две худые фигуры равномерно перетекали меж желтых световых полос, обсуждая планы на несуществующее будущее.

— Ты же теперь можешь ходить по улицам, ресторанам, кафе, магазинам — считай, весь мир открылся для тебя.

— Ага, а еще чт…

— Можешь завести новых друзей вне штаба, как те дети из Терки, устроиться на работу, завести семью, найти родственников, да ты можешь вообще больше не работать на Байрона, терпеть все эти мучения и боль, мучить…

— Самого се…

— Себя, и я об этом. Ох, как мы с тобой заживем, Бром.

— Как….

Бром знал, что она хочет сказать: «Как нормальные люди», поэтому специально замолчал после начала фразы, как и делал в течение всего диалога. Но Марина ничего не сказала, она посмотрела на Брома, поняв его трюк, и только улыбнулась в ответ такому вежливому жесту. Уже не возможно, а точно, в этой улыбке, в этом счастливом выражении лица Бром увидел настоящую Марину: чувствительную, напуганную и уставшую от всего этого девушку, он смог разглядеть то, что она, возможно и сама не заметила. Из-за этого Бром тоже улыбнулся не радостной, не натянутой, а именно смирительно счастливою улыбкой, как будто нарисованной на его не подходящем для этого сердобольном лице.

— Подними корзину, Бром.

Остолбеневший Бром заметил, что корзина в порыве их разговора выпала на асфальт, и его собеседница прямо сейчас еле удерживалась от смеха. Он удрученно пошел за упавшей вещью, пока Марина сдерживала свои злодейские мотивы осмеять неудавшегося переговорщика. Потянувшись за потерянной корзиной, Бром взял ее в левую руку, так как правая подло его предала.

Марина исчезла.

Байрон в бестелесной форме наблюдал, как его подопечный метался по ночному городу в поисках своей пассии. Зрелище было неутешительное: корзина тут же вернулась на прежнее место, оставшись на тротуаре, а Бром понесся по дороге, поворачивая попеременно голову в обе стороны. Он истошно орал: «Марина», и зачем-то махал руками.

Спустя 2 минуты беготни, он услышал протяжный женский вопль, доносившийся из переулка неподалеку. Он обнадеживающе помчался в ту сторону.

Там на протяжении всего этого времени девушку рассматривали два члена Лиги: Карл и Фридрих. Первый был высоким мужчиной с небольшой седой бородой, слишком спокойными для такой волнительной работы глазами и короткой стрижкой. Второй же наоборот выглядел молодым, у него были черно-русые волосы с небольшой челкой, чуть ли не оранжевые зрачки и резвая походка. У стены сидела связанная девушка с самодельным кляпом во рту, сделанного из куска ее платья.

— Ты вообще тупой, Карл? Ты чуть не переместил сюда Дьявола! Черт, что нам делать, эта тупая дура еще и заорала. Нам еще надо доложить все Боссу!

— Все в порядке, я не думаю, что он нас найдет, мы закрыты в этом переулке, бежать нам некуда, но это не значит, что мы проиграли.

— Карл…

Похитители оглянулись в сторону прохода, ведущего с основной дороги.

Там стоял Бруклинский Дьявол, не Бром, недавно смеющийся с Мариной, его зрачки потеряли какую-либо жизнь, они лишь с мертвенной яростью уперлись в лица невезучих преступников. Кольцо угрожающе переместилось в карман, освободив невероятную силу Брома.

— А! Не подходи!

Молодой маг выпустил в Брома огненный шар, расплавивший все правое плечо и руку. Дьявол продолжал идти.

— Дико извиняюсь, Фридрих, я обязан так поступить.

Вторая потенциальная жертва неминуемой смерти устремилась в небо с бешеной скорости, в мгновение, исчезнув из переулка.

Никогда сила Бруклинского Дьявола не была настолько неоспорима и могущественна, как в этот момент. Враг распластался в молящей позе у его ног, роняя слезы на холодный асфальт. Одно касание, и его жизнь будет отобрана, варварски похищена и растоптана, всего одно касание. Оставалось только довести уже движущийся палец до цели.

«Умри»

— Стой, Бром!

Марина кое-как выплюнула и без того хлипкий кляп и заорала что есть мочи.

Пустые глазницы Бруклинского Дьявола вопросительно уставились на перебившую его девку.

— Он враг. Я убью его.

— Нет, не надо, прошу! Не будь таким, не уподобайся им, Бром, Бром!

— Почему я не должен его убить? Я же защищаю тебя, оказываю помощь.

— Мне уже ничего не угрожает, отпусти его!

— Он сделал плохо тебе, а, значит, сделал плохо и мне. Я обязан его убить.

— И чем мне поможет его смерть?!

Дьявол исчез, оставив после себя онемевшего Брома. Маг заметил изменение в нападавшем и поскорее убежал из переулка.

«Убийство — не помощь. Как так? Все, что я могу делать — это убивать. Я не могу помочь. Почему бы мне его не убить, он же очевидно плохой, он схватил Марину. Разве Дима простил бы обидчиков своей сестры. Нет, почему я это сделал? Почему?»

Он одел кольцо на трясущийся палец и сел рядом с Мариной, он не понимал, что происходит — случившееся еще не переварилось в его глупой голове

..

— Так, ну это совсем дохляк.

Байрон презрительно смотрел на оторванную голову Фридриха, которую он держал за челку. Глаза застыли в форме ужаса, из горла и шеи прыскала фонтаном кровь, разукрашивая не насытившееся лицо хромого мага.

— Посмотрим на второго.

Он переместился в другое место. Байрон стоял позади Карла, пытавшегося отдышаться после побега. Стояли они посреди какого-то поля. Скрытое убийство не входило в планы Байрона.

— Твой друг мертв, теперь твоя очередь.

— А, ты еще кто такой? Осторожно. Ух. У меня очень сильная способность.

Он отдышался после небольшой паузы, и его черты лица приняли прежний невозмутимо спокойный вид. Маги были готовы к дуэли.

Байрон появился за его спиной и тут же с молниеносной скоростью провел лезвием ножа по воздуху. Карл рывком оторвался в противоположную сторону, а клинок отбросило неведомой силой вбок.

— Хм, гравитация, значит.

Он сразу раскусил способность убийцы из Лиги и продолжил наносить такие удары. Апперкот, удар слева, правое колено, живот, голова, пах, спина — после движения ножа в каждую из этих областей Байрон находил лишь гравитационное сопротивление.

— Ты меня утомил.

Карл устремился в воздух, как он прежде делал это в переулке, и начал сжимать пространство. За секунду гравитация давило все под магом, Байрон же каждый раз, чувствуя минимальное давление исчезал. Трава усеялась оврагами, битва не имела логического продолжения — Карл не мог разом уничтожить Байрона, хорошо реагирующего на его силу, а тот, в свою очередь, не мог допрыгнуть со своей хромой ногой до левитирующего мага.

Наконец, хромой маньяк исчез и перестал появляться. Его противник был довольно опытен в боях, поэтому не понижал уровень внимания ни на секунду, игнорируя вражеский блеф. Минута за минутой, Карл глупо висел в воздухе, ожидая засады от Байрона.

В его затылок полетел шарик. Он с легкостью вонзил его в землю, впечатав тем самым в, и без того, поврежденную почву. Следующий шарик устремился в колено. А сразу за ним в грудь, голову. После в ногу. Бесчисленное количество маленьких предметов из неопределимого в битве металла с разных сторон, из абсолютной пустоты летели в Карла. Земля усеялась ими, шаров становилось все больше, а их скорость постепенно увеличивалась. Маг больше не мог спокойно сдерживать поток выстрелов, шары уходили в землю в миллиметре от его тела, еще один рост темпа, и ему был бы конец. Но шквал снарядов затих. Тишина восстановилась на поле сечи. Карл не потерял хватки, но слегка вздохнул. Именно в этот момент в его горло на большой скорости устремилась маленькая пулька. В порыве адреналина он запустил ее в землю, подняв огромный столб пыли, вызванной разрушительной мощью.

Перед Карлом стоял довольный Байрон, его глаза покрылись слезами, а на лице играла улыбка. Четыре невообразимо быстрых точки вонзились в летающего мага, оторвав ему руки и ноги, он понял об этом только после случившегося. Кровавая сопля, недавно хвастающаяся своей силой, больно грохнулась на ковер из металлических шариков, окропив поле боя неимоверным количеством крови.

— Браво, действительно, белисимо! Ты так долго держался! В награду я убью тебя не так медленно, как твоего друга.

С бешеной ухмылкой хромой маг занес кинжал над головой. Все мускулы лица Карла сжались в несоизмеримую маску страха. Не зная, что он делает, расчлененный маг втаранился в землю и пронесся куда-то глубоко под почву, оставив Байрона без удовольствия.

— Ненавижу людей, находящих лазейку, когда я их убиваю. Черт! Твою мать! Черт!

Байрон забил головой по окровавленному ковру, сделанному его противником. Изо лба уже текла кровь, хромой псих плакал и дубасил башкой по железной земле.

— Беги, Байрон.

Из неоткуда кто-то появился. Он нежно потянул Байрона, чье лицо было все в крови и слезах, тот жалостно посмотрел в лицо говорящего, как грудной ребенок смотрит на свою мать, и крепко его обнял. Кроме Байрона в поле никого не было.