Завидев в проходе командира дивизии, Знобин встал и пригласил его к себе. В том же ряду сидели Лариса Константиновна и Сердич. Горин поклонился им и сел рядом со Знобиным.
— Эту пару, — замполит кивнул вправо, — я пригласил на генеральную репетицию с некоторым умыслом. Прошу вашего содействия.
— Догадываюсь. Если смогу, пожалуйста.
Подошел начальник Дома офицеров, худенький, озабоченный, и подал программу концерта.
— А почему исключили стихи Забродина? — пробежав программу, спросил Горин.
— Рядом с Маяковским… неудобно, — замялся тот. — Величины несоразмеримые.
— А как отнесся к этому исполнитель?
— Ему объяснили: Забродин недостаточно последователен, чтобы его популяризировать.
— А не получится так: вы лишите солдата возможности прочитать стихи Забродина, а он от обиды возьмет да станет по стойке «смирно» и по-забродински с завыванием прочитает Маяковского?
Начальник Дома офицеров взглянул на Знобина, прося поддержки. Тот в усмешке прищурил глаза: свое мнение отстаивай сам. Пока офицер собирался с ответом, Горин предложил:
— Давайте все же послушаем этого Кудинова.
Обрадовавшись, что разрешено читать обоих поэтов, Кудинов провел под ремнем пальцами, расправляя невидимые складки, и густым баском начал читать «Во весь голос», а потом стихотворение Забродина «Призыв». Когда солдат кончил, Горин задержал его:
— Не уходите. Хочу спросить вас: вы любите Забродина?
— Да.
— Почему же взяли не лучшее его стихотворение?
— Понравилось…
— Но после поэмы «Во весь голос» оно представляет любимого вами поэта не слишком выгодно.
— Можно «Верность», — подумав, ответил Кудинов.
— Послушаем? — обратился Горин к Знобину.
Солдат прочитал стихотворение, не жалея голоса. Теперь возразил уже Знобин.
— Не кажется ли вам, боец Кудинов, что в этих виршах много от Я-бродина?
— Вроде есть. Только в поэтическом «я» мысли многих.
— Не в каждом. Нередко только приятелей, друзей — небольшой группки. А войну выигрывают не один-два героя, а миллионы. На них должны работать и поэт и чтец. Понятна задача? Поищите еще что-нибудь. Или прочитайте Семена Гудзенко. Отличный фронтовой поэт.
Посмотрев половину номеров, Горин понял, почему Знобин задумал привлечь к участию в концерте Сердича и Ларису Константиновну: музыкальные номера в программе звучали слишком скромно. Но уговорить начальника выступить перед подчиненными в концерте, знал Горин, все равно, что приколоть к его строгой военной форме яркий бант и предложить пройти по улице, на которой живут сослуживцы. А надо бы. И концерт получился бы лучше, и они быстрее приживутся в дивизии.
Горин пересел к Ларисе Константиновне и Сердичу.
— Еще раз добрый вечер. Подскажите, чего не хватает нашему концерту?
— Музыки, — чуть подумав, ответила Лариса Константиновна.
— А по-вашему, Георгий Иванович?
— Я присоединяюсь к мнению Ларисы Константиновны.
— Какой же выход?
Сердич понял намек комдива и с надеждой посмотрел на Ларису Константиновну, ожидая, что она избавит его от необходимости давать комдиву отрицательный ответ. Она же, стараясь уловить подлинный смысл предложения Михаила Сергеевича, так глубоко заглянула ему в глаза, что, казалось, взгляд ее проник в самый дальний уголок сердца и увидел там то, что он сам не хотел еще разглядывать и тем более кому-либо показывать. Он на миг прикрыл глаза ресницами, но в его словах она все же уловила волнение.
— Мысль привлечь вас к участию в концерте не моя, а Павла Самойловича, — поспешил откреститься Горин от возможного предположения Ларисы Константиновны. — Я лишь согласился передать ее вам. Мне думается, концерт с вашим участием станет, ну, как вам сказать, более теплым, что ли. Я не слишком сумбурно пояснил намерение Павла Самойловича?
— Нет… Я с удовольствием буду аккомпанировать, если Георгий Иванович решится петь, — тронутая взволнованностью Михаила Сергеевича, чуть помедлив, согласилась Лариса Константиновна и машинально коснулась рукой тяжелого узла кос.
Горин перешел к осаде Сердича.
— Если женщина сказала «да»…
Тот застеснялся:
— Удобно ли, Михаил Сергеевич? В дивизии я человек новый.
— Хорошо петь удобно в любом чине и возрасте, вспомните Гремина в «Онегине».
— А вы сами?
— Лишен талантов. Самое большее, на что способен — объявить ваш номер. Если согласитесь с таким моим участием, постараюсь придумать что-нибудь не слишком избитое.
В согласии комдива разделить необычную для старшего офицера роль и тем в чем-то помочь ему было столько дружеского, что Сердич не решился сказать «нет», хотя от мысли, что могут сказать проверяющие в случае неудачи на службе: руководить штабом — но романсы петь, — ему сделалось не по себе.
— Сегодня, с ходу, Михаил Сергеевич, не могу.
— И не нужно — вас же слышали.
Из зала Горин и Лариса Константиновна выходили последними.
— Михаил Сергеевич, — спросила она, — меня очень занимает разнообразие ваших интересов и занятий: командуете, говорят, пишете, следите за литературой, наконец, заинтересовались художественной самодеятельностью. Что это: разносторонность интересов, служебная необходимость или… — Лариса Константиновна повернулась к нему вполоборота, и на ее строгом красивом лице Горин увидел нерешительность и сомнение, — или поиск занимательных занятий?
— Не знаю, как ответить, — полушутливо сознался Михаил Сергеевич. — Любознательным я, кажется, был и тогда, когда вы учили меня. Потом больше знать — стало привычкой. И служба вынуждает. У подчиненных сейчас такие интересы, что без знаний хотя бы наиболее интересного для них можно попасть в неловкое положение. Возьмите этого солдата Кудинова. Он искренне увлечен стихами не только Маяковского, ни и Забродина. А у этого поэта много хороших стихов о плохом и немало плохих о хорошем. Почитав их, вольно или невольно солдат может плохо настроиться на атаку.
— Не слишком ли утилитарное требование к поэзии?
— Иным ему быть трудно. Солдаты с вывихом в голове доставляют немало хлопот и бед. И выправить одной командой их невозможно. Приходится читать и Забродина и других.
— А без нужды вы каких поэтов читаете?
— Из современных — Юлию Друнину, Римму Казакову…
Лариса Константиновна недоуменно приподняла плечи.
— Удивлены?
— Не знаю, что и сказать, — созналась она.
— О личном женщины пишут искреннее.
— Возможно, — Лариса Константиновна неожиданно вздрогнула и заторопилась к выходу, увлекая за собой Горина.
Через открытую дверь читального зала она увидела мужа, который сидел напротив Любови Андреевны и говорил ей что-то игривое. Заметив жену, Аркадьев откинул руку на спинку стула и с веселым удивлением приподнял густые брови. Оба эти жеста, как показалось Ларисе Константиновне, были сделаны нарочито и с той небрежной широтой, которая особенно была ей нетерпима. Ее опасения, что эту небрежность может увидеть и Горин, несколько улеглись, когда за ней хлопнула клубная дверь, а на лице Михаила Сергеевича она не прочитала недоуменного вопроса. Стараясь подальше увести Горина, она спросила:
— Вы, кажется, не все сказали о своих занятиях.
— Почти все, если не обращаться к прошлому. К тому же…
Сзади послышался стук каблуков. Спина Ларисы Константиновны, словно от внезапного прикосновения чего-то холодного, вздрогнула и настороженно выпрямилась. Горин умолк.
Их нагнал Аркадьев и, сделав Горину короткий поклон, испытующе посмотрел на жену. Та отвернулась. Геннадий Васильевич, плохо скрывая свое раздражение и недовольство, обратился к Горину:
— Прошу извинить, товарищ полковник, нас ждет машина. Если желаете…
— Спасибо. Я предпочитаю пешком. Всего доброго.
Горин поспешил удалиться, чтобы не видеть неожиданно открывшуюся ему семейную неурядицу.
Мимо проскочила машина. Аркадьев и жена сидели на заднем сиденье. Она смотрела в боковое стекло, он — по ходу машины. «Что это с ними стряслось?» — подумал Горин, провожая машину взглядом. Всего минуту назад она была спокойна. Он вроде тоже ничего дурного не допустил. К чему ж тогда она с таким гневом отвернулась от мужа? Умна и должна б догадаться, как это могло уязвить его в присутствии начальника. Разлюбила? Или злится, что муж не оправдал надежд, все еще ходит в командирах полка, а генеральская должность для него и не просматривается? Вроде была не завистлива к людям с чинами. Или слишком виноват в другом? В чем? Кажется, чуть выпил…
Раздумье Горина прервал предупредительно-осторожный голос Знобина, послышавшийся сзади.
— Думается, Люба, вы догадались, о чем я вас спросил?
— Догадалась, — помедлив, ответила Любовь Андреевна и тут же сама спросила: — А что предосудительного в том, что мы оказались вместе, поговорили какой-то час?
— Дело не в том, сколько вы говорили, а как говорили.
— Занятно, как же? — принужденно засмеялась Любовь Андреевна.
— Как? — произнес Павел Самойлович, не находя слов выразить то еле заметное, что уловил он во взаимоотношениях Аркадьева и Любы. Знал он ее давно и хорошо, не раз беседовал по просьбе женщин, сочувствовавших ее мужу, когда ее увлечения подходили к опасной грани, которую она, кажется, не переступала. Знобин чувствовал, что, чем раньше он остановит ее влечение к Аркадьеву, который выглядел несравнимо привлекательнее ее низенького мужа, тем легче будет предостеречь ее от неверного шага, который может обернуться бедой не только для нее.
— Как? — повторил Знобин. — С тем преувеличенным для семейных людей интересом, который вызывает у знакомых вам неодобрение.
— Не у знакомых, а у мещан! — взорвалась Любовь Андреевна.
Знобин помолчал, видимо, дал собеседнице успокоиться и заговорил ровным голосом, в котором, однако, слышалось приглушенное осуждение.
— Хорошо, Люба. Я готов признать свое предположение мещанским, извинюсь перед вами… только ответьте честно: какая у вас сегодня встреча по счету?
— Какое это имеет значение?
— Если я согласился перевести себя в разряд мещан, вероятно, большое.
— Что ж… вторая.
— Четвертая, Люба, — не сдержавшись, упрекнул ее Знобин.
— Какая осведомленность! — возмутилась Любовь Андреевна. — Можно подумать, вы устроили за нами слежку.
— Просто вы попались на глаза тем, кто не хочет, чтобы о вашем муже, о нас, офицерах, говорили плохо.
Горин мало что разобрал из этого разговора и придержал шаг, когда заметил, что Любовь Андреевна направилась к своему дому. Павел Самойлович нагнал его и, сдвинув назад фуражку, озадаченно усмехнулся!
— Ну и разговорчик сейчас произошел…
— С Любовью Андреевной?
— Слышал?
— Немного.
— Красива и остра, как черт.
— С кем это она любезничает?
— Представь, с Аркадьевым.
— Да?.. — удивился Горин.
— Да.
Мужчины подошли к дому. Горин предложил:
— Зайдем. Надо поговорить и о другом. Из штаба Амбаровекого к нам приезжает комиссия.
— Если надолго, забегу к себе, иначе жена не приляжет, а ей нездоровится.
Знобин вскоре вернулся, и они поднялись на второй этаж. Дверь открыл сын. Шмыгнул носом, тут же отвернулся.
— Смотри, Павел Самойлович, вторую неделю ходит в рядовых, а хмур, как штрафник.
— За что с ним так круто обошлись?
— Пусть ответит сам, если смелый.
Тимур, переступив с ноги на ногу, с укором посмотрел на отца: зачем рассказывать, срок уже кончается.
— Ребятами командовал не так.
— Как это не так? — Знобин ласково взъерошил волосы на ребячьей голове.
— Покрикивал на них.
— Ты? Никогда бы не подумал, — подняв брови, с шутливым удивлением проговорил Знобин. — Надеюсь, свой басок больше не будешь без надобности пускать в дело?
— Не буду.
Вошла Мила. Горин привычно подошел к ней и поцеловал в щеку.
— Сколько человек прокричало сегодня миру о своем появлении на свет? — спросил вместо приветствия Знобин, пожимая руку Миле.
— Восемь.
— Сколько из них будущих защитников рода и племени нашего?
— Пятеро, но хочется верить, им-то уже не придется переносить лихо войны.
— Надежда, Мила, человечнейшая. Только не сбудется она так скоро.
— На войне так много пришлось увидеть искалеченных и убитых… порой без радости принимаешь мальчиков на свет.
— И все же мы считаем необходимым изо дня в день напоминать им: в поте лица готовьтесь не щадить своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом, — серьезно проговорил Знобин.
— Вы — военные. Павел Самойлович, поужинаете с нами?
— Да, — ответил за него Горин и повел Знобина в другую комнату. Включил свет, усадил за письменный стол, сам сел спиной к темному окну. Их разделяли лишь угол стола да книги. Горин убрал их, подвинул к Знобину пепельницу. Тот потянулся в карман за папиросами.
— Ты, я вижу, готовишься к настоящему заседанию.
— Повестка из трех вопросов.
— О-о!
— Комиссия, Павел Самойлович, к нам действительно приезжает. Но сначала поговорить хочется не о ней.
— С чего начнем?
— С твоего разговора с Любовью Андреевной. Я понял, он был не случайным.
Знобин сделал глубокую затяжку, сбил пепел с папиросы, помедлил и сломал ее в пепельнице.
— Не случайным, — озабоченно подтвердил Знобин. — В тот вечер, когда ты наставлял Аркадьева, Желтиков возвращался домой и увидел его с Любой у калитки ее домика. Вероятно, встретились случайно, он шел от реки. В другой раз его визит в домик заметил Ашот Лазаревич. Копался в садике. Наблюдательности нашего начальника артиллерии, думаю, можно верить. Третью встречу я видел сам. Впечатление у всех одно — встречи не безразличны ни для Аркадьева, ни особенно для Любы.
— Так быстро?
— Не совсем. Любовь Андреевна сказала, что Аркадьева она знает давно.
Сложность семейной ситуации заставила собеседников надолго задуматься. Павел Самойлович даже встал, открыл окно, втянул широкими ноздрями чуть сыроватый августовский воздух.
— Маловероятно… — протянул в раздумье Горин, — чтоб Аркадьев задумал увлечься Любовью Андреевной. Лариса Константиновна и эта…
— Ну, а флирт?
— Еще менее вероятен. Где им укрыться? Всего несколько встреч, и все стало известно.
— А что ты можешь сказать о семейных отношениях Аркадьевых?
Горин неопределенно развел большие пальцы сцепленных кистей рук.
— Кажется, ссорятся. Не пойму только, кто подает повод. Кажется, Лариса Константиновна.
— Да, она, должно быть, требовательна.
— Исполнение ее желаний зависит не только от него. Мало ли командиров полков сидят без движения по десять лет.
— Считаешь, ее требовательность ограничивается только этим?
— Не знаю. В юности она была иной.
— Думается, иной она и осталась.
— Возможно.
— Тогда причина ссор в Аркадьеве.
— Не будем спешить.
— Можно было бы и подождать, если бы его поведение, допускаю, пока непредосудительное, не затрагивало человека, нашего сослуживца, товарища, уехавшего в трудную командировку.
— Что предлагаешь?
— Надо поговорить с Аркадьевым. Пусть не дает поводов для кривотолков.
— Хорошо. Представится случай, я поговорю сам, — взял на себя эту миссию Горин, хорошо зная жесткую требовательность Знобина к людям, чем-то нарушившим семейные нормы.
Горин вышел из комнаты, чтобы посмотреть, накрыт ли стол, и, когда вернулся, сел с Павлом Самойловичем рядом.
— Сегодня у меня был генерал Герасимов. Предложил свернуть наше начинание. Правда, временно, пока не сдадим инспекцию.
— Что ему ответил?
— Не желательно.
— Не можем! — резко отозвался Знобин. — Люди увлеклись, готовы перелопатить горы, но найти алмазы, а они — свернуть… Ни в коем случае!
— Мы подчиненные…
— Пока приказа нет, будем отстаивать. Но, думаю, хорошо не разобравшись, Амбаровский со своим штабом не издаст приказ, а разберется — рука не поднимется.
— Будем надеяться. Вероятно, и сам Амбаровский к нам приедет.
— Хорошо. Люблю с ним говорить. Кстати, на ужине у Аркадьева мы с ним не закончили спор по твоей статье о военном искусстве.
— Как будем встречать?
— Спокойно.
— Но предупредить людей нужно. Чтоб было меньше поводов для упреков.
— Согласен.
— Командирам полков скажу я, вы с Сердичем по своим линиям. Занятия проводить как обычно, опытные не откладывать.
Мила пригласила к столу. После ужина они ушли гулять, чтобы закончить прерванный разговор.
Когда щелкнул дверной замок, Мила задумалась. Случай, когда они без нее, с глазу на глаз, обсуждали свои дела, был не первым. Однако сегодня какое-то происшествие, кажется, очень близко коснулось обоих. Расспрашивать Михаила она не имела привычки — что было можно, он рассказывал сам. Но спокойно ждать, оставаться безучастной к случившемуся тоже не могла. Ей хотелось как-то разделить беспокойство Михаила. И она решила: когда он вернется с прогулки и, как обычно, начнет просматривать журналы, присесть к нему, и он поймет, расскажет.
Вернувшись, Михаил Сергеевич сел в кресло, она подошла к нему сзади, осторожно дотронулась пальцами до мягких, у висков подбеленных волос, зачесанных с пробором. Михаил не отодвинул голову, и тогда она спросила:
— Что случилось, Миша?
Откинув голову назад, Горин взглянул на жену:
— Люба, кажется, увлеклась.
— Кем?
— Новым командиром полка, Аркадьевым.
Когда Михаил спросил, что, по ее мнению, может влечь их друг к другу, она пожала плечами.
— Видно, не только страсть, раз он пошел на риск.
— А если любовь, их не следует порицать? — Горин поднял голову и посмотрел Миле в глаза.
— Любе трудно — ей хочется иметь ребенка. Аркадьева… можно было бы понять, если бы жена была хуже Любы.
Михаил Сергеевич отвел взгляд в сторону и долго молчал, обдумывая запутанную ситуацию. Ничего не решив, переменил разговор.
— Где Галя?
— Дома.
— Они виделись?
— Нет еще.
— Поговорить с ней?
— Может быть, размолвка к лучшему?
— Не думаю.
— Тогда зайди к ней.