— На чем хочет замириться Цимисхий?
И Свенельд, медленно загибая пальцы, принялся перечислять:
— Мы должны отдать грекам Доростол… Отпустить пленников… Покинуть Болгарию и возвратиться в свое отечество… Император со своей стороны обещает безопасно пропустить наши ладьи, не нападая огненосными кораблями, дать хлеб для всего войска, а наших людей, которые будут приезжать в Царьград для торговли, считать по прежнему обычаю друзьями…
— Пишите хартию! — кивнул Святослав.
Нельзя сказать, что согласие было дано князем Святославом с легким сердцем. Договор перечеркивал почти все, что было достигнуто в дунайских походах. Но выбора не оставалось. Мир был тяжелым, но не обидным. А что касается будущего, то лишь от него, Святослава, зависит, сохранятся ли в силе невыгодные для Руси условия. Спор с Византией из-за дунайских земель будет продолжен. Пока же граница между двумя государствами пройдет по Дунаю…
За полог снова заглянул Свенельд:
— Грек спрашивает: на сколько воинов давать хлеб?
— Скажи: на двадцать две тысячи!
Потом Свенельд вошел с пергаментным свитком в руке. Князь Святослав закоптил над свечой перстень с печаткой и скрепил черным оттиском начертанные на пергаменте строки…
Грек отбыл из Доростола так же тихо и незаметно, как пришел. Пергамент с хартией мира остался у воеводы Свенельда, потому что император Цимисхий настаивал, чтобы руссы сами обратились с мирными предложениями. Цимисхий считал умалением чести Византии самому искать мира. Кто ищет мира, тот не является победителем!
Князь Святослав вынужден был согласиться. Тщеславие не должно затмевать разума. Не время спорить, кто на людях должен поклониться первым. Пусть утешенная гордость будет возмещением Цимисхию за кровь тысяч катафрактов. Славы князя Святослава это не умалит!
Утром воевода Свенельд в сопровождении десяти самых рослых и крепких дружинников отправился в византийский стан. Император Цимисхий принял русское посольство в большом шатре, украшенном дорогими тканями и статуями. Император сидел на походном троне, повторяющем своими формами трон Золотой палаты, но только поменьше. По обеим сторонам трона стояли вельможи в нарядных одеждах.
Великий логофет от имени императора сказал, что византийцы охотно принимают предложение мира, ибо они обыкновенно побеждают врагов больше благодеяниями, чем оружием. Свенельд восхитился благородством и благоразумием императора, заботливо оберегающего жизни своих воинов. Кое-кто из византийских вельмож воспринял последние слова как намек на большие потери катафрактов, но лицо императора было спокойным и приветливым, и вельможи не осмелились показать своего неудовольствия.
Ласковыми и полными взаимной похвалы были посольские речи, но обмануть они никого не могли. Врагами встретились руссы и греки, врагами и расставались. Только равновесие во многих сражениях привело к вынужденному миру. Но надолго ли сохранится такой мир?
Свенельд от имени своего князя просил императора послать послов к печенегам, чтобы уведомить их о заключенном мире и предостеречь от нападения на возвращающихся руссов. Великий логофет заверил, что к печенежским вождям тотчас же отправятся знатные люди и с ними Феофил, архиепископ Эвхаитский. Тогда же было договорено, что правители скрепят мирный договор личной встречей.
Встреча князя Святослава и императора Цимисхия на берегу Дуная…
Описание этой встречи столетиями кочевало по страницам исторических сочинений, потому что это описание, включенное в «Историю Льва Диакона» со слов очевидца, было единственным в своем роде. Только из него потомки могли узнать о внешности прославленного русского князя и его одежде. Не два облеченных высшей властью правителя встретились на дунайском берегу, а два мира, два образа жизни, во многом исключающие друг друга…
«Император Цимисхий в позлащенном вооружении, на коне, приехал к берегу Дуная, сопровождаемый великим отрядом всадников, блестящих доспехами. Святослав приплыл по реке на скифской ладье и, сидя за веслом, греб наравне с прочими без всякого различия. Он был среднего роста, ни слишком высок, ни слишком мал; с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с длинными висящими усами. Голова у него была совсем голая, только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и свирепым. В одном ухе у него висела золотая серьга, украшенная карбункулом, а по обеим сторонам от него — двумя жемчужинами. Одежда на нем была простая, ничем, кроме чистоты, от других не отличная. Поговорив немного с императором о мире, сидя на лавке в ладье, он отправился обратно. Таким образом закончилась война греков с руссами…»
Провожая глазами ладью князя Святослава, Цимисхий задумчиво проговорил:
— Этот варвар не должен вернуться на Дунай!
— Он не вернется! — заверил паракимомен Василий. — С посольством архиепископа Феофила в Печенегию поедут мои верные слуги…
Но Святослав еще раз обманул надежды императора Цимисхия. Напрасно ждали руссов в днепровских порогах подкупленные византийским золотом печенеги. Напрасно бороздили море возле днепровского устья триеры херсонского стратига, которому было приказано при встрече с русскими ладьями поступать так, как если бы он ничего не знал о заключенном мире. Отправив в Киев воеводу Свенельда с частью войска, чтобы ввести в заблуждение византийцев, князь Святослав остался в Белобережье, на одном из бесчисленных островов дунайской дельты, и зимовал там. Не только забота о собственной безопасности руководила князем Святославом. Своим присутствием у границы Болгарии он хотел ободрить и поддержать болгар, с которыми расправлялся император Цимисхий.
А для болгар действительно наступили тяжелые времена. Восточная Болгария потеряла свою независимость. Царь Борис был низложен, ему было приказано сложить с себя царские регалии: пурпурную шапку, вышитую золотом и осыпанную жемчугом, багряную мантию и красные сандалии. Взамен утраченной короны Бориса пожаловали скромным титулом магистра. Младший брат низложенного болгарского царя — Роман — был оскоплен по приказу императора. Спешно переименовывались на греческий лад болгарские города. Преслав становился отныне Иоаннополисом, в честь самого императора Цимисхия, Доростол — Феодорополисом. Замерла Болгария, скованная железными обручами византийских гарнизонов. Страшной оказалась расплата за слабодушие царя Бориса.
Воины князя Святослава провели в Белобережье всю зиму, терпя великий голод. За мерзлую конскую голову платили по полугривне, варили в котлах вместо мяса ремни от щитов. Ждали Свенельда с обозом и новыми воинами, но Свенельд не пришел.
Весной 972 года ладьи князя Святослава направились к днепровскому устью…
Уже совсем близкой казалась отчизна — рукой подать. Но самый терпеливый из печенежских князей, коварный и мстительный Куря, не ушел от днепровских порогов. Когда воины князя Святослава вытащили ладьи на берег, чтобы перенести их на другую сторону порога, на них напали печенеги. Князь Святослав рубился мечом, как простой воин, и, как все остальные воины, погиб от кривой печенежской сабли.
Печенежский князь Куря велел сделать из черепа Святослава чашу и пил из нее на пирах. «И есть чаша сия и доныне в казне князей печенежских, — повествовал русский летописец. — И пили из нее князь и княгиня в свадебном чертоге, говоря: «Каков был сей человек, его же лоб есть, таков будет и родившийся от нас!» Тако же и прочих воев Святослава лбы исковша серебром и держаху у себя печенеги, пьюще из них…»
Когда внук князя Святослава — Ярослав Мудрый — разгромил печенегов под Киевом и они рассеялись по степям, затерялся след знаменитой чаши, способной пробуждать мужество у прикоснувшихся к ней губами…
Не сохранилось и кургана над могилой князя Святослава, и только память народная, вечная хранительница истинно ценного, бережно донесла до потомков славное имя князя-витязя, воителя за землю Русскую. Остался он в памяти людей молодым и отважным — таким, каким представил его летописец на заре жизни:
«Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых. и легко ходил в походах, как пардус,[31] и много воевал.
В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел. Не имел он и шатра, но спал, подстелив потник, с седлом в головах. Такими же были и все прочие его воины. И посылал в иные земли со словами: «ИДУ НА ВЫ».
Около 945–972 гг. — годы жизни киевского князя Святослава
964 г. — поход в земли вятичей
965 г. — хазарский поход
967 г. — первый поход на Дунай
968 г. — нападение печенегов на Киев и возвращение князя Святослава па Русь
969 г. — второй поход на Дунай 970–971 гг. — война с Византийской империей
Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1949.
Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М.—Л., 1963.
Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968..[32]
Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. IX — первая половина X в. М., 1980.
Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М., 1982 К.
Тихомиров М. Н. Поход Святослава в Болгарию. — В кн.: Исторические связи России со славянскими народами. М., 1949.
Чертков А. Описание войны великого князя Святослава против болгар и греков в 967–971 годах. М., 1843.
Неподалеку от Киева в своем загородном вышгородском дворце умирал великий князь киевский Ярослав Владимирович, в христианстве Георгий. Ему было полных семьдесят шесть лет. Начинался февраль 1054 года.
От печи, что стояла в углу одрины,[33] исходило ровное, спокойное тепло, скупые лучи неяркого февральского солнца осторожно пробирались сквозь узкие стекла окон, ложились на укрытые дорогими византийскими тканями стены, на ложе, где утопал в коврах и подушках усохший, холодеющий великий князь. Его впалые щеки запали совсем, и приподнятые скулы еще больше выступили вперед; некогда зоркие, цепкие, с прищуром глаза потеряли свою цепкость и властную силу и будто потухли, в них едва теплилась жизнь. Ярослав знал, что умирает. Он и приехал сюда, в свой любимый Вышгород, для того, чтобы провести последние дни в тишине и покое, наедине со своими мыслями, рядом с любимым сыном Всеволодом, который сидел сейчас в отцовском изголовье.
На пути Ярослав попросил повернуть в сторону двора сына Всеволода. Он хотел проститься со своим последним родившимся внуком — первенцем Всеволода — Владимиром, в христианстве Василием. Этот внук был особенно дорог Ярославу, потому что родился он во искупление тех несчастий, что понесла Русь в недавней войне с Византией. В 1042 году на престол в империи встал Константин IX Мономах, который сразу же отодвинул от трона всех, кто ранее поддерживал его противников, — Михаила IV и Михаила V, и одними из первых пострадали русские купцы, русский монастырь на Афоне. Пристань и купеческие склады были разграблены сторонниками Константина Мономаха, убийство русского посла переполнило чашу терпения Ярослава, и в 1043 году он послал на Константинополь по примеру Олега, Игоря и Святослава свою рать. В поход по воде двинулось двадцать тысяч человек во главе со старшим Ярославовым сыном, князем новгородским Владимиром и боярином Вышатой Остромиричем. Князь вел в поход дружину; Вышата — прочих воев: вооруженных смердов, ремесленников. Константин было опомнился, попытался покончить дело миром, послав навстречу руссам на Дунай послов с подарками и мирными предложениями, но руссы продолжали свое движение. Однако Владимиру не суждено было повторить подвиги Олега. Его ждала судьба Игоря. Буря разметала и потопила многие русские корабли, и даже сам князь был вынужден пересесть в другую ладью. Но попытка греков разгромить княжескую дружину на море окончилась неудачей: Владимир разбил посланный против него византийский отряд и вернулся в Киев. Труднее пришлось воям Вышаты: выброшенные на берег, они решили добираться на родину посуху, но на обратном пути около Варны их настигло войско Кекавмена, руссы были разгромлены и пленены. Шесть тысяч пленников Константин приказал жестоко наказать. Одним из них выкололи глаза, другим отрубили правую руку, чтобы никогда не поднимали они меч против великой империи. Ярослав готовил новый поход против греков, заслал посольства к своим друзьям в окрестные страны, прося помощи, но в это время в Киев пришли послы из Константинополя. Император обещал возместить весь ущерб, нанесенный русским купцам и монастырю, отпустить на родину пленных, отдать в жены еще неженатому Ярославову сыну, шестнадцатилетнему Всеволоду, свою внебрачную дочь Анастасию, рожденную от любовницы Склирины. В 1046 году был заключен мир, а вскоре в Киеве появились первые отпущенные греками русские пленники. В рубищах, седые, с темными впадинами вместо глаз, с завернутыми за пояс пустыми правыми рукавами рубах брели они от пристани в устье Почайны, вдоль Подола и далее на гору, вызывая ужас и сожаление у киевлян, а потом иные из них появились в Новгороде и Чернигове, Переяславле и Смоленске, в селах и погостах. Печаль опустилась тогда на Русскую землю. И когда, прибыв с большой свитой, императорская дочь сошла на берег, держа в руках данную ей отцом икону богородицы, ее встретили напряженным и печальным молчанием. Венчание происходило в огромной Десятинной церкви, воздвигнутой еще при Владимире сразу же после крещения Руси, а потом Всеволод с молодой женой отбыл на княжение в Переяславль.
Родился же первенец Всеволодов в 1053 году в Киеве, потому что переяславский князь, ходивший у отца в любимцах, мало жил в своем стольном городе и больше времени проводил возле отца в великокняжеском киевском дворце. Здесь же, во Всеволодовых хоромах, и появился на свет будущий великий князь киевский Владимир II Мономах.
По старославянскому обычаю ему дали два имени, и оба в честь великого князя Владимира I. Имя выбирал сам дед, великий князь Ярослав, Всеволод же, как всегда, согласился с отцом, и уже на склоне лет Владимир Всеволодович написал в своем «Поучении»: «Я худой, дедом своим благословленным, славным нареченный во крещении Василий, русским именем Володимир». Но вопреки установившемуся обычаю мать и отец решили, кроме того, наречь его и еще одним именем, в честь византийского деда Константина IX — Мономахом. Тогда задумался великий князь: слишком много бед и печалей было связано у Руси с этим именем, но потом сказал: «Пусть будет так» — время пройдет, уйдут в прошлое вместе с людьми сегодняшние обиды и печали. А имя византийского императора так и останется за его внуком, наследником Всеволода, и, может быть, поможет ему в нелегкой борьбе за власть со своими недругами, с властелинами окрестных стран.