За те несколько часов, что шел бой, река взбухла еще больше, брод теперь пропал вовсе, и надо было миновать ее вплавь. Под прикрытием лучников князья начали переправу.
Владимир бросился в волны Стугны вслед за Ростиславом. Он видел, как сильный поток завертел лошадь брата, тот опрокинулся навзничь и был свержен с седла. Владимир хотел подхватить Ростислава, но вода уже отнесла того в сторону, накрыла с головой. Тяжелые доспехи тянули Ростислава на дно. На мгновение показалась его голова с безумными от страха глазами. Мономах рванулся к брату, выскользнул из седла и почувствовал, как под тяжестью брони уходит под воду. Уже захлебывающегося, его подхватили ближние дружинники, подняли под руки, потащили с собой. Он ступил на скользкий берег, выплевывая воду и приходя в себя, оглядел реку, ища Ростислава, но в наступающих сумерках, в сплошном месиве воды и людей, в свисте летящих стрел трудно было понять и различить что-либо. На том берегу мужественно еще стояли лучники, отражая рвущихся к реке половецких всадников, число которых заметно поредело.
Не оглядываясь больше назад, тяжело ступая в намокшей одежде, с плащом, бьющим по ногам как тяжелая парусина, Мономах двинулся прочь от берега. Ему подвели коня. Он сам взобрался в седло; с его волос, бороды, усов струйками стекала вода. Взгляд его был мертвым, остановившимся. Никогда дружинники не видели своего князя таким потрясенным.
Разгром руссов был полный. Погибли и попали в плен многие дружинники и воеводы. Лишь с несколькими десятками воинов перешел Мономах на левый берег Днепра, отослав своих близких людей искать в реке тело Ростислава. Святополк отсиделся до вечера за стеной Треполя, а когда стемнело, побежал с оставшимися воинами назад в Киев. Случилось это 26 мая 1093 года.
Половцы не переходили разбушевавшуюся Стугну и растеклись по правобережью Днепра, грабя и пленяя людей. Часть их пошла назад к Торческому городку.
Владимир же затворился в Чернигове, готовя город к обороне и собирая новые воинские силы. Людей осталось мало, и восстановить рать за короткое время было невозможно. Но Мономах не унывал. Когда приходили трудности, то они словно закаляли его. Он был спокоен, ровен и словно бы даже весел. И если ему говорили печальные слова, то он отвечал, что было время и Владимир Святославич отсиживался после поражения от печенегов в одиночестве под мостом, а потом настроил крепостей по Суде и Трубежу, Стугне и Десне и не раз одолевал печенегов.
Одно лишь не давало Мономаху покоя — гибель юного Ростислава. Ушел из жизни не просто любимый брат — с этим трудно было смириться, но все в руках божьих, сегодня жив человек, а утром мертвый, сегодня он в славе и почете, а наутро лежит в гробу и уже без памяти. Вместе с Ростиславом ушел из жизни князь переяславский, а это означало новые заботы и тяготы. Кому теперь отойдет переяславский стол, как удастся ему, Мономаху, сохранить за собой и Чернигов и Переяславль при живых еще Святославичах? Когда в руках есть военная мощь — сделать это нетрудно. Но теперь, без дружины, без оружия, в окружении заратившихся половцев удержать оба стола будет, наверное, невозможно.
Ростислава нашли в реке лишь на третий день и тут же повезли в Киев к матери, княгине Анне. С великим плачем встретили его киевляне, отпели и проводили в церковь Софии, уложили там рядом с отцом Всеволодом и дедом Ярославом Мудрым. И долго еще жил Киев, смутившись духом, потому что погибшему князю было всего лишь двадцать лет с небольшим.
Война продолжалась. Половцы по-прежнему осаждали Торческ, рыскали вдоль и поперек по киевским и переяславским землям, и не было силы, которая могла бы помешать им.
Торки держались стойко, сидели в своем городе крепко, часто выходили за стены в поле и бились с половцами, пе давая им покоя пи днем ни ночью. Тогда половцы решили взять Торческ жаждой. Они перекопали в поле речку, текущую через город, и отвели ее воду на луга. Уже через несколько дней торки стали изнемогать от жажды, начали копать колодцы, но воды все равно всем не хватало. Город превратился в ад кромешный — ревела, обезумев без воды, скотина, горели подожженные половцами при помощи огненных стрел дома, и потушить начавшиеся пожары было нечем, люди маялись от жажды и голода.
Решено было послать гонцов в Киев, чтобы слал великий князь немедля брашно, иначе Торческ предастся врагу. Вскоре из Киева пятьсот воинов подвезли воду и еству, но пройти в город было невозможно — половцы переняли все пути. Обоз ушел назад в Киев.
Девять недель осаждали половцы Торческ, а потом разделились вновь. Одни остались около города ждать, пока измученные жители не откроют им ворота, другие же двинулись по правому берегу Днепра на Киев и встали между Киевом и Вышгородом. Давно Русь не знала такого страшного выхода.
23 июля Святополк вывел против них новое свое войско, и руссы смело пошли в бой. Но половцы применили хитрость. Они сделали вид, что прогнулись под натиском киевлян, и побежали в разные стороны. Когда же руссы разделились, преследуя их и мня победу, половцы повернули вспять и ударили по разъединенному киевскому войску. Записал летописец: «И побежали наши под натиском иноплеменников, и падали раненые перед врагами нашими, и многие погибли, и было мертвых больше, чем у Треполя».
Сам-третей бежал Святополк в Киев и заперся там накрепко. 24 июля в день Бориса и Глеба, вместо великого празднества и умиротворения стоял в Киеве стон и плач по убитым и пленным, по несчастьям, которые обрушились на Русскую землю.
Через несколько дней после разгрома Святополка под Киевом Торческ сдался половцам. Торки изнемогали от голода и жажды; из Киева не поступало помощи, и жители решили открыть ворота. Войдя в город, половцы вывели жителей в поле, поделили их между собой, вынесли из города все рухло и тоже разделили его, потом запалили Торческ со всех сторон.
Только теперь Святополк согласился просить у половцев мира. Но, чтобы не расставаться со своими богатствами, Святополк решил высватать за себя дочь Тугоркана — владыки правобережных половцев. Великий князь надеялся, что этот брак в будущем обезопасит его от половецких набегов, даст ему сильных союзников, как когда-то Всеволоду.
Киевское посольство прибыло к хану с дарами и предложением мира, одновременно послы выступали и как сваты. Вскоре половецкая княжна в сопровождении большой свиты, с богатыми дарами прибыла в Киев, была крещена и обвенчана с великим князем Святополком Изяславичем.
Олег Тмутароканский появился под Черниговом неожиданно в августе 1094 года. Он привел с собой тмутараканскую дружину и союзных донских половцев. Это был первый со времени 60-х годов совместный выход русского князя и половцев против своего же брата из Ярославова племени. И если прежний Мономахов выход с половцами против полоцкого князя забылся современниками, то русско-половецкое нашествие Олега на Чернигов потрясло Русь. Полоцкий князь был врагом всех Ярославичей, и было понятно, что Мономах ведет с собой па Полоцк родню своей мачехи.
Теперь же Олег направил половцев в самое сердце Руси, привел их под Чернигов, обратил против своего двоюродного брата.
Владимир уже несколько недель ждал этого выхода, но Олег застал Мономаха врасплох. Его войско появилось под Черниговом скрытно, в обход Мономаховых переяславских владений.
К этому времени черниговский князь еще не успел восстановить свою дружину, не получил помощи из Ростова и Суздаля. К тому же ростовскую дружину увести на юг было нельзя. В Ростове с 1093 года обретался молодой Мстислав Владимирович. После поражения князей на Стугне и их бегства по своим городам Давыд Святославич вышел из Смоленска и ударил на Новгород. Он выгнал оттуда Мономахова сына, и тот скрылся в отцовской отчине в Ростове, в вятичских лесах.
Сегодня Мономах не мог помочь сыну, не мог отомстить Давыду, единственное, чем он мог помочь Мсти»-славу, — это оставить за ним ростовскую дружину.
Олег обступил город. Он стоял под своим родовым стягом перед городскими воротами и молча смотрел мрачным взглядом на черниговские стены. А на крепостном валу стоял Мономах и так же молча смотрел издали на Олега. Вот и встретился он с двоюродным братом: конец теперь всем недосказанностям, молчаниям, мимолетным приветствиям сквозь зубы, совместным походам по гневливому приказу великого князя. Теперь они враги, враги до конца дней, враги смертельные, и нет в этой вражде пощады и снисходительности.
Сомнений не должно было быть никаких, и Олег приказал жечь пригороды и монастыри, где сидели поставленные Всеволодовым домом игумены. Черниговцы видели, как дымы поползли вокруг города, как саранчой помчались среди этих дымов половцы. Стало ясно, что Олег будет стоять до тех пор, пока не возьмет города отца своего. Мономах понимал, что надеяться было не на что. Кто нынче его друг? Где его дружины? Полоцкий князь лишь рад этой которе Ярославовых внуков. Владимиро-волынская земля сейчас уже живет сама по себе. Святополк разбит, да он и не поможет. Для него лучше видеть в Чернигове далекого от внутрикняжеских дел, настрадавшегося по власти Олега, чем Мономаха, который уже держал в своих руках всю Русь. Ростов и Суздаль — это не опора, а в Смоленске сидит его недруг, брат Олега.
Над Черниговом опустилась тихая августовская ночь. Вокруг города светлели горящие слободы и монастыри. Было слышно, как где-то далеко рушились стропила и ухала об землю упавшая кровля.
Мономах все ходил по валу, смотрел на тихое зарево, думал о своих делах, пытался найти выход. Но выхода не было. Это означало одно — сделать еще один шаг назад, отдать Олегу Чернигов, вернуть на Руси Ярославов порядок: старший князь сидит в Киеве, второй — в Чернигове, третий — в Переяславле. Все в душе Мономаха поднималось против этой мысли, вся его слава, вся огромная власть. Он прислушивался к себе и больше не слышал голоса, хорошо знакомого с детства и с юности, — голоса, который прежде говорил ему о тщете и суетности вражды и ненависти, властолюбия и коварства. Годы, проведенные им в Чернигове, силы, отданные укреплению своей рати, строительству крепостей, сохранению единства Руси, как понимал это единство великий князь Всеволод и он сам, Мономах, не прошли даром. И теперь на валу стоял уже не сомневающийся отрок, а честолюбивый и твердый в решениях, с холодной головой, расчетливым, проницательным умом князь.
Одно лишь теплилось в его душе, что отделяло его в эти дни от другой княжеской братии. Если для них, кажется, не было ничего святого, то он и в свои сорок лет сохранил представления о чести и долге, о совести и возмездии. Вот и сейчас он не бился в отчаянии головой о стену, не обвинял во всех смертных грехах своих недругов и собственных воевод, а разумно и спокойно взвешивал все, что с ним случилось. Главное — сохранить себя самого, свой строи мыслей, свою душу, совладать с самим собой. Поистине говорят, что иже хочешь над иным княжить, учись прежде всего собой владеть. Уйти из Чернигова в первый же день осады — нет, этого Олег от него не дождется. Пусть раскроет себя в братоубийственной войне, пусть начнет приступ города, и если изнеможет его, Мономахова, дружина, то можно будет отдать город и ждать своего часа в Переяславле.
Наутро Олег повел свою дружину на приступ: верные себе половцы наблюдали за боем руссов со стороны.
Несколько часов длился бой, но Мономах отбил все попытки тмутараканской рати взять город. Много Олеговых людей было постреляно из луков, выжжено смолой и кипятком, многие разбились, упав с приступных лестниц. Поредела и дружина Мономаха, но держаться еще было можно. Однако Владимир по опыту прошлых войн знал, что как только силы его ослабнут и как станет ясно, что дружина Олега вот-вот ворвется в город, — половцы двинутся первыми, и тогда будет разгром и пожар города, половцы уничтожат все на своем пути, полонят жителей, разграбят их пожитки.
Восемь дней держался в осаде Мономах, но на девятый день решил оставить Чернигов, чтобы зря не проливать кровь людей, не подвергать город опасности. К тому же и выхода у него так и не нашлось. Враги прочно обосновались около Чернигова. Было видно, что Олег не уйдет от города, пока не вернет себе отцовский стол. Утром в стане Олега появился гонец от Владимира, который предлагал осаждавшим мир с условием, что Олег и половцы свободно пропустят Владимира Мономаха, его семью, близких его бояр и дружинников с семьями в Переяславль. Мономах давал обещание принять переяславский стол и оставаться мирным Чернигову. Олег согласился.
Вот как описал в «Поучении» Владимир Мономах свой выход из Чернигова: «Сжалился я над христианскими душами и селами горящими и над монастырями и сказал: «Пусть не похваляются язычники!» — и отдал брату отца его стол, а сам перешел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы, точно волки, стоя у перевоза и на горах. Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля».
На самом выходе из города Мономах увидал Олега. Тмутараканский князь сидел на высоком темном коне, червленый плащ покрывал его плечи. На голове играл в солнечных лучах знакомый золоченый шлем. Олег внимательно смотрел вниз на землю между ушами лошади и, пока Мономах с дружиной проезжал мимо него, так и не поднял глаз. Вплотную к Мономаху ехали, готовые прикрыть его своими телами, старшие дружинники — Ставка Гордятич, ушедший с Владимиром из Киева и теперь покидавший Чернигов, Ольбег и Фома Ратиборовичи, сыновья старейшего Всеволодова боярина Ратибора, другие близкие люди. Рядом с Мономахом ехала Гита, жалась к нему поближе, но сидела в седле все такая же прямая, стройная, сжав тонкие губы до ниточек, внимательно вглядывалась в тмутараканскую рать, в окруживших их половцев, рядом в седлах же ехали дети — Изяслав, Святослав, Ярополк, Вячеслав, дядька-пестун держался возле маленького Юрия.[52] Дети пугливо озирались по сторонам, тревожно переглядывались.
Молча, не поднимая глаз, проехал мимо Олега и Мономах.
Началась новая жизнь в Переяславле.
Прежде Мономах заезжал сюда ненадолго как правящий черниговский князь, как могучий властелин всей Руси, посмотреть на город своего детства, повидаться с Ростиславом, отдохнуть после очередного лихого удара по половцам. Город в те годы жил полной жизнью, кипел строительством; митрополит Ефрем месяцами не выезжал из Переяславля, откуда он ушел на киевскую митрополию. Молодая Ростиславова дружина вливала в город дерзкую яростную силу. И весь он был под стать своему юному князю — молодой, растущий, дерзкий, грозный.
Сейчас же Мономах не узнал Переяславля. Город словно одряб, постарел, ссутулился. Уже несколько лет не подновлялись его строения, и многие из них пришли в упадок, жителей стало мало. Лишь несколько человек вышли навстречу князю на улицы города. Монастыри и слободы в округе стояли сожженные и ограбленные, люди из них разошлись по городам и весям. Вся Ростиславова дружина полегла на берегу Стугны, потонула в ее желтых водах, попала в плен, и теперь в городе едва ли находилось несколько десятков воинов. В недавние половецкие приступы Переяславль обороняли в основном смерды и ремесленники. В скорбной наготе лежали и окрестные поля, посевы на которых были уничтожены тучами саранчи, обрушившимися на Русь, В киевской и черниговской землях смерды с трудом, но взрастили хлеб после ее набегов, здесь же таких сил не нашлось. Жители вынимали из амбаров последнее зерно, город из-за постоянных половецких нашествий оставался долгое время без соли — все пути на Волынь, откуда везли соль по русским городам, оказались перенятыми степняками.
Но жить в городе было можно. В целости стояли новые мощные каменные стены детинца, крепкими выглядели земляные и дубовые валы, окружавшие город. Взять Переяславль по-прежнему было непросто. За это время город не выгорел, стояли в исправности колодцы. На исходе недели задымила трубой каменная баня — гордость переяславцев.
Как и прежде, Мономах начал с главного — с войска.
С собой Владимир привел из Чернигова около ста всадников. Это были воины, закаленные в сечах, прошедшие с ним по Волыни и польским землям, гонявшиеся за половцами по берегам Сулы и Трубежа, бившиеся под Стародубом, Юрьевом и Красным и вынесшие его из волн Стугны.
Немедля гонцы поскакали в Ростов к Мстиславу. Много Мономах не просил, но требовал от сына, чтобы прислал пять десятков конных от Ростова и Суздаля, вместе взятых.
Послал Владимир людей к Святополку объявить ему, что он, Мономах, перешел на княжение в Переяславль и готов теперь вновь принять на себя первый удар со стороны дикого поля. Поэтому он просил у великого князя помощи оружием, железным припасом, людьми из тех, что служили еще Всеволоду Ярославичу и ему, Владимиру, и готовы прийти к нему в Переяславль. Им же он обещал и золото, и ткани, и скот — все, что собирался отнять у половцев.
Через несколько недель еще до осенней распутицы первые обозы пришли из Ростова и Киева, и жизнь в Переяславле сразу ожила. Зашевелились кузнецы и оружейники. Денег на оружие ни князь, ни его дружинники не жалели. Пришли в Переяславль и первые купеческие караваны из Киева и Чернигова — теперь переяславские сторожи вновь были выдвинуты в поле, и купцы могли спокойно передвигаться между городами, потому что сторожи берегли их от мелких половецких выходов, о крупяных же предупреждали заранее, и дороги сразу же пустели, жители запирались за городскими стенами.
Зима 1094/95 года прошла спокойно, если не считать новых известий о Евпраксии. Первые же санные караваны провезли из Киева вести о том, что сестра Мономаха обретается в Италии, вдалеке от мужа.
Враги Генриха IV наконец организовали похищение Евпраксии Всеволодовны из Веронского замка, где она охранялась слугами императора.
И потом на соборах в Констанце и особенно в Виченце в присутствии четырех тысяч церковников и тридцати тысяч мирян, собравшихся под открытым небом, она, не щадя себя, рассказала о всех мерзостях мужа. Люди, пораженные, слушали самоистязания молодой женщины, молились. Евпраксия, несмотря на видимые свои грехи, была даже освобождена от епитимьи, потому что собор признал, что к греху ее принуждали тяжелейшим насилием.
В ту пору Евпраксии едва исполнилось двадцать пять лет.
Прошло несколько месяцев жизни Мономаха в Переяславле, и город быстро возродил свою военную мощь. Там была создана пусть еще небольшая, но хорошо сбитая дружина. День за днем шли сюда обозы с ествой и питьем, с припасами, оружием и людьми из Ростова, Суздаля, Любеча.
Любеч Мономах сохранил за собой, и теперь эта крепость грозно стояла посреди русских земель, неся верную службу своему хозяину. Здесь Мономах нередко останавливался, объезжая свои огромные владения. Более двух тысяч верст надо было проскакать ему, чтобы побывать во всех своих крупных городах, и он неустанно, день за днем сбивал в единый мощный хозяйственный и военный кулак свои обширные владения.
Весной 1095 года в подкрепление к Любечу он затеял строительство на Десне Остерского городка — небольшой, но хорошо укрепленной крепостцы как раз на полдороге между Киевом и Черниговом. Что мог сказать ему Святополк, чем мог помешать ему Олег, если Владимир провозгласил на всю Русь, что, сооружая Остерский городок, он продолжает дело своего деда и прадеда, возводивших крепостцы и валы против печенегов и половцев. Но сам он хорошо понимал, что здесь, на развилке важных торговых и военных путей, его новая крепость будет грозной сторожей не только против степняков, но и против врагов внутренних.