На совете ближней дружины князя Игоря было решено прорываться по морю. Воевода Свенельд верно подсказал, что на суше, даже в случае первого успеха, пешей рати все равно не уйти от греческой конницы.
Едва над неподвижной, будто застывшей водой Понта занялся рассвет, ладьи князя Игоря тихо отплыли от берега, вытягиваясь строем клина. На острие клина, как клюв хищной птицы, взрезала волны княжеская ладья — большая, с множеством красных весел, от носа до высокой резной кормы укрытая серыми бычьими шкурами для защиты от греческого огня.
Ладьи проплыли больше половины расстояния от берега до греческого флота, когда на триерах началась суматоха. Взревели тревожно трубы, прокатилась над морем судорожная барабанная дробь. Полуголые корабельщики с криками принялись выбирать якорные канаты. Зашевелились длинные весла триер. Патриций Феофан, друнгарий флота, попытался преградить дорогу русскому клину. Но было уже поздно. Цепь триер так и не сомкнулась перед стремительно набегавшими русскими ладьями.
Гребцы на княжеской ладье ожесточенно рвали весла, обливаясь потом под бычьими шкурами, надсадно всхрапывая. Навстречу быстро катились высокие носы триер, угрожающе торчали из воды бивни таранов. Кормчий направил княжескую ладью в свободное пространство между двумя триерами.
Застучали по бортам греческие стрелы. Потоки жидкого пламени брызнули с палубы ближней триеры, огненными ручейками поползли по мокрым шкурам; скатываясь в воду, греческий огонь продолжал гореть, и казалось, что ладья плывет по сплошному огню. Тяжко ударила в корму каменная глыба, пущенная греческой катапультой.
Дым, шипенье пара, крики и стоны раненых, треск сокрушаемого ударами дерева…
И вдруг, тишина. Княжеская ладья прорвалась через цепь греческих кораблей. Впереди был простор Русского моря. Гребцы налегали на весла, дружинники срывали и бросали в воду дымящиеся клочки бычьих шкур. Затихал, удаляясь, грохот битвы.
Князь Игорь стоял на корме, силясь рассмотреть в дыму, чем закончилось сражение. Следом за ним прорвалось не более десятка ладей, а остальные погибали в кольце триер. Воины с тонущих ладей кидались в воду, плыли среди потоков пламени, тонули. Немногих счастливцев, сумевших добраться до берега, встречали копья катафрактов. Ладейный флот погибал на глазах, и ничем нельзя было помочь ему. Бывает ли более горькое зрелище для предводителя войска?
Еще несколько ладей вырвалось из смертельного кольца по мелководью. Следом за ними поехали берегом греческие всадники, изредка пуская стрелы.
— Раньше нас будут в Киеве, — проговорил Игорь, указав на эти ладьи. — Если доплывут…
Друнгарий флота Феофан не преследовал беглецов. Может быть, он не надеялся догнать быстроходные русские ладьи, а может, не пожелал утруждать гребцов. Да и то верно: кому страшны брызги разбившейся о камни волны?
Чтобы избежать встречи с кораблями херсонского стратига, которые могли подстерегать возвращавшиеся ладьи возле устья Днепра, князь Игорь приказал кормчим плыть прямо через море к Босфору Киммерийскому.[11] Этот кружный путь надолго отсрочил его возвращение в Киев.
За окнами тихо шелестели листвой березы.
Ольга любила это чистое дерево и велела посадить березы на своем вышгородском дворе. Березы оставались для Ольги сладким воспоминанием детства. Где-то во Пскове осталась ее березка, посаженная отцом в день рождения дочери. Какая она теперь? Поди, выросла вровень с крышей, как эти, вышгородские? Помнится, батюшка ласково поглаживал теплой ладонью белую головку дочери и приговаривал: «Моя березка…» Каким бесконечно далеким стало то время!
Ольга перегнулась через подоконник, растерла пальцами березовый листик и разочарованно вздохнула. Листик был не зелено-клейким, исходящим свежей влагой, как в прохладном Пскове, а ломким, тронутым желтизной. Видно, высушили вышгородскую березу знойные ветры из печенежских степей, исхлестал своими колкими струями днепровский песок. Не так ли высохла и очерствела душа самой Ольги, в которой увядали живительные побеги теплых человеческих чувств, уступая место властолюбию? Дорогой оказывалась расплата за вознесенье на немыслимую высоту…
Заметив удивленно-почтительные взгляды бояр Асмуда, Вуефаста и Искусеви, княгиня Ольга выпустила из пальцев искрошившийся березовый листик, презрительно поджала губы. Давно уже минули времена, когда боярин Асмуд надоедал юной, княгине своими советами и наставлениями, а боярин Вуефаст хвастался былыми подвигами и украдкой жаловался приятелям, что, дескать, обидел его князь Игорь, когда отослал со своего большого двора на двор малый, вышгородский. Теперь оба гордились славой Ольгиных бояр, были преданными и послушными слугами. А о чудине Искусеви и говорить нечего: из безвестности подняла его княгиня Ольга, от простого воя до знатного мужа. Смирно стояли бояре у порога, ожидая, когда к ним обратится княгиня.
Еще вчера проехал в Вышгород сотник Свень, возглавивший прорыв немногих уцелевших ладей вдоль болгарского берега. Однако Ольга не пожелала тогда говорить с ним и отослала к боярам. Пусть Асмуд, Вуефаст и Искусеви сами расспросят вестника несчастья, а утром, когда улягутся первые волнения и отстоится правда, расскажут ей…
Но и теперь рассказ бояр был страшен. Погибли ладьи, погибло войско, а о самом князе не было никаких вестей. Сумеет ли Игорь доплыть через коварное море до Босфора Киммерийского? А если доплывет, то пройдет ли благополучно через печенежские степи? Как воспримут соседние правители весть о гибели войска и о долгом отсутствии князя? Не нападут ли на обезратевший Киев?
Впервые Ольге приходилось думать о защите рубежей одной, без Игоря, и она с гордостью почувствовала, что способна и на это совсем неженское дело, что нити, которые протянулись от ее вышгородского дворца к киевским старейшинам, к старцам градских иных земель, к сельским мирам и подвластным племенам, достаточно крепки и надежны — потянуть за эти нити, и зашевелится Русь, начнут стекаться к Вышгороду вой, и послушные ее воле воеводы поведут могучие рати на врага.
Медленно, почти незаметно не только для других людей, но и для самой Ольги накапливалась власть; везде появились верные, лично от нее зависимые люди; щедрость Ольги оборачивалась благодарной преданностью избранных и завистливым желанием остальных людей стать поближе к княгине. Так длилось годами, чтобы в опасные осенние дни 941 года обратиться в подлинную власть над Русью. И Ольга чувствовала в руках эту власть, и бросала короткие, повелительные, непререкаемые слова:
— Асмуду собрать воев. Пусть сходятся к Вышгороду и Витичеву, садятся до поры в воинские станы, Искусеви готовить ладейную рать, идти на низ Днепра. Вуефасту ставить крепкие заставы от печенегов. Да пошлите гонца в Киев, чтобы люди крепили стены и собирали осадный запас. И без промедления! Без промедления!
Бояре разом поклонились и торопливо затопали к двери, как будто их сегодняшнее поспешание могло ускорить многотрудные и вовсе не однодневные дела, порученные княгиней Ольгой. Поспешание являло их усердие, не более того, но Ольга довольно улыбнулась. Усердие — залог успеха любого дела…
В гридницу несмело заглянул Добрыня, служивший Ольге на почетном месте княжеского стража-придверника. Ольга, несмотря на заботы, улыбнулась Добрыне приветливо.
— Поди позови сотника, что прибежал с моря…
Сотник Свень успел помыться в бане, отоспаться, переодеться в нарядное и чистое. Но куда спрячешь исхудавшее лицо, выпирающие скулы, дрожащие пальцы? Вестник несчастья — иным он и не мог быть…
— О том, как бились пёшцы, знаю, — медленно заговорила Ольга. — И о ладейной рати тоже знаю. Скажи мне, муж, что поразило тебя в этих битвах? Что подломило дух?
Свень, облизывая кончиком языка потрескавшиеся сухие губы, без раздумий ответил:
— Греческий огонь! Будто молнию небесную имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас. Оттого и одолели они, а бились мы сильно…
Сказал и умолк, глядя на Ольгу преданными глазами. Ольга не спросила больше ничего, хотя могла бы и спросить и возразить. Не только в греческом огне дело, но и в многолюдности войска. У императора Романа, как говорили знающие люди, сто двадцать тысяч воинов, а у князя Игоря столько не было. У императора в войске одни опытные ратоборцы, а у князя Игоря вместе с дружиной пошли воями горожане и смерды. Греки давили панцирной конницей, а воины Игоря сражались пешими. Все это было так. Но Ольга все же чувствовала, что Свень сказал что-то самое главное, объясняющее коренные причины. Греческий огонь не только опалил русский строй на суше и пожег ладьи, но и поразил дух войска устрашающей неожиданностью. Удивить — значит победить!
Этот завет княгиня Ольга спустя много лет передаст своему сыну Святославу, и тот сам будет удивлять и побеждать врагов неожиданными решениями…
Вопреки ожиданиям конец лета и осень прошли спокойно. Не ратными были соседи с закатной стороны, венгры и поляки. Херсонский стратиг не посылал воинские триеры в устье Днепра. Печенеги, как всегда, осенью откочевали к морю, на теплые пастбища. И княгиня Ольга велела отпустить воев из Вышгорода и Витичева по деревням. Княжие мужи начали готовить дружины для зимнего полюдья. Нарушенная морским походом жизнь возвращалась на круги своя…
Обходным путем по Сурожскому морю Дону, Северскому Донцу и Сейму возвратился князь Игорь. Невеселым было это возвращение. Немногие дружинники и вой уцелели, и великий плач стоял тогда в Киеве и в иных градах русских.
Почестный пир возвратившегося князя походил больше на тризну. Игорь сидел тихий, печальный, весь какой-то поникший, постаревший до неузнаваемости. Густо серебрилась в бороде новая седина, а на голове волосы стали совсем белыми. Старик стариком, даже багряный княжеский плащ его не красил. Наверно, с того дня киевляне и стали называть своего князя Игорем Старым…
После пира князь с немногими, самыми ближними, боярами уехал в Вышгород, к жене Ольге. Надломленный поражением, Игорь искал женской ласки и сочувствия. Искал и нашел так необходимое ему человеческое тепло. Ольга приняла его в свое растопленное жалостью, еще не изведавшее подлинной любви сердце.
Неистребимо вечное женское начало даже в повелительнице, поднимается оно над прошлыми обидами и даже над рассудком, преображая все вокруг. Первой весной стала для Ольги та хмурая вышгородская осень…
И, как плод запоздалой супружеской любви, на макушке следующего, 942 лета, посередине щедрого на солнце и грозы июля, месяца-сенозорника, месяца-страдника, родился княжич Святослав. С него начал отсчитывать дни своей непродолжительной, но яркой жизни великий воитель земли Русской, князь-витязь Святослав!
Годы младенчества Святослава проходили для князя Игоря и княгини Ольги в неустанных трудах и заботах. После неудачного царьградского похода поломались привычные отношения с Византией. Русские купцы, приплывшие следующим летом в Царьград на ладьях-однодеревках, терпели всяческие притеснения и обиды, горько жаловались на греков, и мало находилось потом желающих совершать это нелегкое путешествие. На княжеском дворе и в селах копились нераспроданные запасы меда, воска, мехов и других товаров, которые раньше без промедления поглощал ненасытный царьградский рынок. Херсонский стратиг подзуживал против Киева печенежских князей, и их хищные орды все чаще стали появляться в пограничных землях. Конные дружины отгоняли печенегов прочь, но они нападали в другом месте, и набегам не было конца. Каждому было ясно, что корень в злоумышленник греков, что печенежские сабли куплены на византийское золото. Выход был единственный: еще раз пробовать воевать Царьград…
Перед зимним полюдьем князь Игорь сказал:
— Буду собирать меньше дани, чем в прошлые годы, но накажу старейшинам готовить воев к войне. Нового царьградского похода не миновать!
И Ольга на этот раз согласилась с мужем.
Время подтвердило справедливость решенного. Новый царьградский поход действительно был необходимостью. Не о честолюбии и не о мести за поражение шла речь, но о благоденствии Руси. Воедино сошлись мысли Игоря и Ольги, и потянулись месяцы и годы совместных трудов. Светлое время, которое Ольга вспоминала лотом с сожалением и грустью…
Воевода Свенельд по воле князя отправился к варяжским ярлам — нанимать дружину. На ладьи погрузили меха, драгоценности, дорогое оружие, цветастые заморские ткани — Ольга не жалела добра. С варягами следовало быть щедрыми. Только щедрость могла обеспечить верность этих жадных искателей чужих богатств.
Свенельд возвратился с клятвенными заверениями варяжских ярлов и конунга Хельгу явиться с войском по первому зову князя Игоря.
О готовности прислать воев — всех, кого удастся собрать, — сообщали старейшины полян, словен, кривичей, тиверцев. Другие племена тоже выделяли отряды воинов. Много больше, чем в прошлые годы, было построено ладей-однодеревок.
Послы князя Игоря отправились к печенегам, чтобы подарками и посулами склонить вождей на совместный поход против Византийской империи.
Сорок кочевых племен печенегов делились на восемь колен, во главе которых стояли князья, именуемые также ханами. Четыре колена печенегов — Кварципур, Сирукалпеи, Вороталмат и Вулацоспон — кочевали в степях по левую руку от Днепра, а другие четыре колена — Гиазизопон, Гилы, Харовои и Явдиертим — по правую руку. Великие князья первых четырех колен печенегов, связанные с Херсоном ежегодной взаимовыгодной торговлей и ублаготворенные богатыми дарами, уклонились от похода, зато остальные вожди приняли послов князя Игоря, взяли предложенное серебро и меха и сами отослали в Киев знатных заложников в обеспечение верности князю руссов. Кочевья в степях между Днепром и Дунаем начали готовиться к большой войне. Гонцы князя Игоря могли теперь безбоязненно проезжать через Дикое Поле: их встречали как друзей и союзников.
Трудно было переоценить важность временного союза с печенегами: наемная конница восполняла недостаток в конных дружинниках, так заботивший князя Игоря. В дальнем походе конница незаменима…
Весной 943 года огромное войско выступило в поход. Дружина князя Игоря и часть воев спустились в ладьях по Днепру, а остальные пошли к Дунаю через степи; по пути к ним присоединялись орды печенегов, и странно было видеть в одном ратном строю извечных врагов — смерда-пахаря, сменившего плуг и подсечный топор на копье, и кочевника-печенега.
Простое перечисление народов и племен, принявших участие в этом походе, было способно устрашить любого: поляне, словены, кривичи, тиверцы, варяги, печенеги…