- Майкл, - вмешалась мать.
- Тогда это, наверное, кошка, - по-детски съязвил отец, - или, может, бритва вылезла из футляра сама. Только я тебе вот что скажу: больше ты к ней не притронешься. Придется завести собственную.
- А как, не подскажешь?
- Купить. Пора научиться самому зарабатывать.
- То-то я вижу, ты здорово научился в свое время - столько зарабатываешь, прямо лопатой деньги гребешь.
Он встал из-за стола. Когда выходил в соседнюю комнату, мимо его уха пролетела чашка и вдребезги разбилась об стену. От неожиданности он даже подскочил.
- Наглый щенок! - прогремел за спиной голос отца. Он быстро запер за собой дверь.
Он вышел, когда убедился, что отца нет. Мать вынула из духовки обед Майкла, куда она его сунула, чтобы не остыл. Ее глаза еще не просохли от слез. Таких скандалов раньше не бывало.
- Кушай, сынок, - сказала она. - Не знаю, как дальше жить будем.
- Не хочу я есть.
- Нехорошо так отвечать отцу. Ты должен его уважать. Деньги ему нелегко достаются.
- Зато уж свое он держит крепко. Мать промолчала. Потом сказала:
- Ты же знаешь, я бы дала полкроны, если бы были. Разве тебе в чем-то отказывают, когда есть деньги?
- Небось на пирожное для сестры нашлось.
- Грошовая булочка. Как тебе не стыдно, Майкл!
Эти слова по необъяснимой причине пробили его защитную броню и больно ранили.
- Не суйся не в свое дело, - огрызнулся он.
В парке святого Стефана дети под присмотром нянь кормили уток из бумажных пакетов. В небольшом прудике с искусственными фонтанчиками, выбрасывавшими в знойный воздух жемчужные струйки воды, ребятишки пускали кораблик. Майкл, засунув руки в карманы, слонялся по парку. Они, должно быть, уже садятся в поезд.
"Куда это Майкл Кавана запропастился?" - говорят девочки, недовольно покачивая головой, а парни отвечают: "Да ладно вам, явится он, давайте садиться". Они поедут в Брей и будут там купаться, потом валяться в папоротниках. Ребята купят девочкам мороженое и лимонад, а девочки приготовят чай с бутербродами для ребят. В зарослях папоротника устроится и Энн. А ему придется целый день смотреть на незнакомых людей, которые дремлют на скамейках, прикрывшись газетами, да на цветы, которые хоть и нарядно ярки, но ко всему равнодушны. Памятник Мангану {Манган - ирландский поэт XIX века.} напомнил: "Я мог подняться в воздух голубой, я мог идти... лететь... я мог..." Черт, как же дальше? Выучился, называется! Пока сдаешь выпускные экзамены, еще что-то помнишь, а теперь приходится скрести в затылке: "Черт, как же дальше?"
Вот он ушел из школы и читает объявления:
"Солид, фир. треб, младший служащий с отл. свидет. об ок. шк., знакомый с бухгалтерским делом. Начальная зарплата - 15 ш. в неделю. Хорошие перспективы".
Очередь вместе с остальными. Не заикайся, ох, ну что ты запинаешься, и думай, ради бога, думай. Сохраняй спокойствие и почтительно улыбайся. Самообладание - это девять десятых успеха.
Мать до утра гладила и штопала его костюм. И молилась святому Антонию (святой Антоний, помоги ему получить работу. Милый и добрый святой Антоний, прошу тебя, помоги моему мальчику). Отец советовал, как лучше себя вести. Сними шапку, поучал он, и улыбайся, непринужденно и любезно. Не ерзай и не сиди на краешке стула, но это, конечно, не значит, что нужно класть ноги на стол. Отец переговорил с Гасси Галлахером, у которого якобы появились большие связи после того, как он преуспел в аукционном деле. Мать то и дело поглядывала на них.
- Делай, как советует отец, - говорила она. Когда она поздно гладила по вечерам, ее волосы в беспорядке спадали на лицо, дыхание становилось прерывистым, а на белом лбу выступала испарина.
Ожидая своей очереди, он, как идиот, бубнил себе под нос какую-то ерунду, вроде:
"Когда Ришелье пришел к власти, перед ним стояла задача построить французский флот".
В детстве, когда его посылали в магазин, он вот так же повторял, чтобы не забыть: пинта молока, банка фасоли, буханка хлеба и полфунта маргарина, и сказать, что маргарин для пирогов. (Это была ложь, но совсем невинная: ведь так велела сказать мама.)
Но в конце концов работа всегда доставалась другому, например, Харту или Джо Эндрюсу. Джо Эндрюс мало что знал о Ришелье, зато он знал кого-то из отборочной комиссии, повлиятельнее Гасси Галлахера или святого Антония.
За зиму его знания ослабели, весной они изрядно привяли, а под жарким июльским солнцем и вовсе зачахли, а на смену им пришло нечто новое: созерцание женщин, долгое безделье, быстро преходящие желания, тягучие минуты похоти и бесконечная унизительная нужда.
Он сел на одну из скамеек, расставленных вдоль тихой аллейки в отдалении друг от друга. Мать дура, а отец просто скряга. Раз в неделю они ходят в кино и собирались как раз пойти сегодня. Остальные вечера они сидят дома, ничего, посидят и сегодня, братья и сестра в отъезде, а он... черта с два он будет караулить сестру. Пусть поймут, что его не переупрямишь. Он их проучит.
На его правой щеке, от носа к уголку губ, вспыхивала тонкая белая полоска. Время от времени Майкл тер лицо руками, пытаясь унять нервную дрожь, но бесполезно - она поднималась изнутри. Над головой у него пышно цвел миндаль, а напротив рос ракитник "золотой дождь". С нависающих над землей веток грациозно стекала листва. Около дерева сидел старик с девочкой. Седой, лицо спокойное, жилет пересекали две золотые цепочки. На одной висели часы. Ими играла девочка. Она подносила часы к уху, слушала и смеялась. "Тик-так, тик-так", - подражал тиканью старик. Иногда он наклонялся к девочке, чтобы потрепать ее по подбородку или улыбнуться ей. Но вот девочке надоело играть с часами, она сунула руку в карман старика и вытащила оттуда очки, белый носовой платок и серебряную монетку. Очки и платок ей не подошли, а монетку она оставила. Подбросила ее, монетка сверкнула на солнце, упала и, мелодично зазвенев, покатилась. Потом покружилась на месте, шлепнулась на землю и замерла. Старик - его возраст выдавала лишь дряблая, выступавшая из-под белого крахмального воротничка шея, а оживленное лицо вовсе не казалось старческим - улыбнулся Майклу, как бы приглашая его полюбоваться детскими забавами. Но Майкла переполняла ненависть. Он ненавидел девочку за то, что глупый, потакающий детским прихотям старик дал ей для забавы драгоценный кусочек серебра. От рифленых ребер монеты достоинством в полкроны исходили сила и спокойствие. На эти деньги можно заплатить за девушку в поезде и угостить ее мороженым или купить сигарет покурить после купания, а вечером, на обратную дорогу, - рыбу с жареной картошкой и есть из бумажного пакета вместе с ребятами. Монетка летала вверх и вниз, и Майкл алчно следил за ней. Иногда она отлетала далеко, эта яркая, хоть и маленькая звезда, и девочка семенила за ней. Несколько раз монетка зигзагами катилась в сторону Майкла. Игра продолжалась долго, и старик, потеряв к ней интерес, начал клевать носом. Майкл глянул в один конец аллеи, в другой. Вдалеке садовник осматривал клумбу. Поблизости никого не было. Но встать, схватить монетку и смыться - это слишком рискованно. Не ровен час, девочка закричит или старик откроет глаза совсем некстати. Прищурившись, Майкл внимательно следил за монеткой.
Украсть полкроны - смертный это грех или простительный? Грех считается смертным при трех условиях: 1) человек совершает тяжкий проступок, 2) он прекрасно сознает, что делает, 3) он не испытывает угрызений совести. Конечно, украсть у бедняка - это смертный грех, но украсть у богача - это уже грех простительный, все зависит от того, насколько тяжка содеянная несправедливость. Впрочем, смертный, простительный - какая разница? Он уже бывал нечист на руку, и эти грехи всегда были смертными и убивающими душу, к тому же со дня последней исповеди прошло уже восемь месяцев. Машинально он чуть не произнес: "Каюсь во всех своих грехах". Когда в полутемной церкви священник закрывал дверь на задвижку, он не спрашивал: "О чем это ты задумался?", он говорил: "Ну, сын мой". Язык прилипал к гортани, от стыда лицо заливал пот, но приходилось выкладывать все начистоту. Если тебя поймали с поличным, значит, ты (не очень приятное слово) - вор.
Монетка упала и покатилась прямо к нему. Майкл не спускал с нее глаз. Сверкая на солнце, монетка по дуге подкатывалась к нему слева. Майкл осторожно вытянул ногу и остановил ее. Потом быстро взглянул на старика, но тот продолжал дремать. Тогда Майкл нагнулся и поднял монету.
- Уходи, - прошептал он девочке, когда та подошла. - Проваливай.
На ее мордашке застыл вопрос. Вот бы сейчас по этой мордашке ногой! Но ее изумление испугало Майкла. Едва девочка заплакала, как он вскочил и сказал:
- Не плачь. Сейчас поищем в траве.
Когда к ним подошел старик, Майкл усердно обшаривал бордюр.
- Бедняжка, - сказал старик. - Да что случилось?
- Она потеряла монетку. Кажется, укатилась сюда.
Они искали довольно долго. Майкл все время отворачивался от старика. В груди громко стучало сердце. Он боялся, что старик заметит, как оно бьется о ребра, как кровь пульсирует на шее, услышит, как оно кричит: "Вор! Вор!" так громко, что не услышать нельзя. Девочка снова захныкала, и старик успокоил ее, обещав купить мороженое. А монету придется оставить для подметальщика, сказал он Майклу. "Что с возу упало, то пропало", - грустно, но вполне добродушно заключил он, уходя.
Наконец старик с девочкой скрылись из виду, и Майкл уселся на скамью. Он понятия не имел, который час, надо было спросить этого старого дурака, пока он не ушел. Они направились к вокзалу, но Майкл не решился идти туда не хватало еще раз на них наткнуться. Пожалуй, старику... еще " захочется поболтать. Где он живет? Ходит ли в школу? Что собирается делать дальше? Парню, начинающему жизнь, найти подходящую работу нелегко. Майкл будет мямлить, заикаться. Попробуй ответить внятно на эти вопросы! Их задают просто из любезности, но у Майкла все винтики в голове тотчас разлаживаются, начинают хаотически звякать, греметь и отказываются работать. Он никогда не мог найти ответов. И боялся, что если старик заговорит с ним, он выпалит ему напрямик: "Я забрал ваши полкроны и назад не отдам. Делайте что хотите". Поэтому он проторчал в парке еще полчаса, а потом пошел в другую сторону, решив добраться до вокзала окольным путем. Прошел мимо университета, где Марк скоро начнет учиться на врача. Марк всегда при деньгах. Ему никогда не придется прикрывать ногой полкроны, оброненные ребенком в городском парке.
На улице было так тихо, что он слышал эхо собственных шагов, да и сами дома, казалось, мирно спали. В воздухе висела залитая солнцем тишина, пахло пылью. Он подумал о прохладном море, об Энн Фокс в красном купальнике - как она поднимает свои округлые руки и с них блестками стекает прохладная вода. Вот она в ситцевом платье, сгибая точеные колени, взбирается на вершину холма, и от нее веет морем. Найти их будет не просто. Вершина холма заросла папоротником - валяйся где хочешь. Может, она там вместе с Дорганом? Придется все облазить.
Майкл быстро зашагал по ступенькам, хотя понимал: раньше, чем указано в расписании, поезд все равно не уйдет, и встречу с Энн не ускоришь. Но, поднявшись наверх, он остановился как вкопанный. Из помещения кассы, держа за руку девочку, выходил старик. Девочка хотела взять у него билеты. Вина и страх непреодолимым барьером стояли на его пути. Повинуясь инстинкту, Майкл сразу повернулся и зашагал прочь. На углу парка он прислонился к колонне, на которой некогда крепилась декоративная цепь, огораживавшая тротуар, и простоял так довольно долго. Майкл знал, что уже седьмой час, потому что появилось много людей на велосипедах, к тому же он чувствовал пустоту в желудке. Зря он не стал обедать. Майкл смотрел в небо - золотистое и спокойное, с редкими облаками, - и вдруг рядом с ним оказалась мать. Она ходила по магазинам и сейчас толкала перед собой, коляску с сестрой. Конечно же, это мать! Но Майкл едва кивнул ей. Пусть видит, какой он несчастный. Пусть знает, что ему негде приткнуться, кроме как на углу улицы, что ему некуда смотреть, кроме неба. Ей это будет тяжело, и поделом. Раньше Майкл любил родителей. Когда он был маленький, пока не появились другие дети, на этом самом углу они с матерью часто ждали отца, с собой у них была фляжка с чаем, бутерброды и горячие булочки с изюмом. Обычно они шли в парк, садились на траву и устраивали пикник. Но сейчас он их ненавидел. Ему не о чем было с ними говорить. Он их ненавидел уже давно, но они не хотели это замечать. Мать стояла и ждала. Потом сказала:
- О чем это ты задумался, Майкл?
Энн Фокс вчера сказала то же самое, а сейчас она валяется в зарослях папоротника с Дорганом. Майкл надулся и ничего не ответил. Чуть погодя мать окликнула его, уже более настойчиво:
- Майкл!
Он что-то буркнул в ответ и дернул плечами.
- Сестренка заболела, - начала она, снова пытаясь умиротворить его, смягчить, растопить лед между ними. - Я, наверное, вечером никуда не пойду. Можешь сходить в кино вместо меня. Помирись с отцом за чаем и пойдите вместе.
- Чего это я буду с ним мириться? - спросил он. - Ну вас всех!