Прошло пять часов. Брат поручика, Алексей Иванович Крюков, облеченный в халат и туфли, ходил у себя в усадьбе по комнатам и нетерпеливо посматривал в окна. Это был высокий, плотный мужчина с большой черной бородой, с мужественным лицом и, как сказала правду еврейка, красивый собой, хотя уже и перевалил в тот возраст, когда мужчины излишне толстеют, брюзгнут и плешивеют. По духу и разуму принадлежал он к числу натур, которыми так богата наша интеллигенция: сердечный и добродушный, воспитанный, не чуждый наук, искусств, веры, самых рыцарских понятий о чести, но неглубокий и ленивый. Он любил хорошо поесть и выпить, идеально играл в винт, знал вкус в женщинах и лошадях, в остальном же прочем был туг и неподвижен, как тюлень, и чтобы вызвать его из состояния покоя, требовалось что-нибудь необыкновенное, слишком возмутительное, и тогда уж он забывал все на свете и проявлял крайнюю подвижность: вопил о дуэли, писал на семи листах прошение министру, сломя голову скакал по уезду, пускал публично «подлеца», судился и т. п.
- Что же это нашего Саши до сих пор нет? - спрашивал он жену, заглядывая в окна. - Ведь обедать пора!
Подождав поручика до шести часов, Крюковы сели обедать. Вечером, когда уже было пора ужинать, Алексей Иванович прислушивался к шагам, к стуку дверей и пожимал плечами.
- Странно! - говорил он. - Должно быть, канальский фендрик у арендатора застрял.
Ложась после ужина спать, Крюков так и решил, что поручик загостился у арендатора, где после хорошей попойки остался ночевать.
Александр Григорьевич вернулся домой только на другой день утром. Вид у него был крайне сконфуженный и помятый.
- Мне нужно поговорить с тобой наедине… - сказал он таинственно брату.
Пошли в кабинет. Поручик запер дверь и, прежде чем начать говорить, долго шагал из угла в угол.
- Такое, братец, случилось, - начал он, - что я не знаю, как и сказать тебе. Не поверишь ты…
И он, заикаясь, краснея и не глядя на брата, рассказал историю с векселями. Крюков, расставя ноги и опустив голову, слушал и хмурился.
- Ты это шутишь? - спросил он.
- Кой черт шучу? Какие тут шутки!
- Не понимаю! - пробормотал Крюков, багровея и разводя руками. - Это даже… безнравственно с твоей стороны. Бабенка на твоих глазах творит черт знает что, уголовщину, делает подлость, а ты лезешь целоваться!
- Но я сам не понимаю, как это случилось! - зашептал поручик, виновато мигая глазами. - Честное слово, не понимаю! Первый раз в жизни наскочил на такое чудовище! Не красотой берет, не умом, а этой, понимаешь, наглостью, цинизмом…
- Наглостью, цинизмом… Как это чистоплотно! Уж если так тебе захотелось наглости и цинизма, то взял бы свинью из грязи и съел бы ее живьем! По крайней мере дешевле, а то - две тысячи триста!
- Как ты изящно выражаешься! - поморщился поручик. - Я тебе отдам эти две тысячи триста!
- Знаю, что отдашь, но разве в деньгах дело? Ну их к черту, эти деньги! Меня возмущает твоя тряпичность, дряблость… малодушество поганое! Жених! Имеет невесту!
- Но не напоминай… - покраснел поручик. - Мне теперь самому противно. Сквозь землю готов провалиться… Противно и досадно, что за пятью тысячами придется теперь к тетке лезть…
Крюков долго еще возмущался и ворчал, потом, успокоившись, сел на софу и стал посмеиваться над братом.
- Поручики! - говорил он с презрительной иронией в голосе. - Женихи!
Вдруг он вскочил, как ужаленный, топнул ногой и забегал по кабинету.
- Нет, я этого так не оставлю! - заговорил он, потрясая кулаком. - Векселя будут у меня! Будут! Я упеку ее! Женщин не бьют, но ее я изувечу… мокрого места не останется! Я не поручик! Меня не тронешь наглостью и цинизмом! Не-ет, черт ее подери! Мишка, - закричал он, - беги скажи, чтоб мне беговые дрожки заложили!
Крюков быстро оделся и, не слушая встревоженного поручика, сел на беговые дрожки, решительно махнул рукой и покатил к Сусанне Моисеевне. Поручик долго глядел в окно на облако пыли, бежавшее за его дрожками, потянулся, зевнул и пошел к себе в комнату. Через четверть часа он спал крепким сном.
В шестом часу его разбудили и позвали к обеду.
- Как это мило со стороны Алексея! - встретила его в столовой невестка. - Заставляет ждать себя обедать!
- А разве он еще не приехал? - зевнул поручик. - Гм… вероятно к арендатору заехал.
Но и к ужину не вернулся Алексей Иванович. Его жена и Сокольский порешили, что он заигрался в карты у арендатора и, по всей вероятности, останется у него ночевать. Случилось же совсем не то, что они предполагали.
Крюков вернулся на другой день утром и, ни с кем не здороваясь, молча юркнул к себе в кабинет.
- Ну, что? - зашептал поручик, глядя на него большими глазами.
Крюков махнул рукой и фыркнул.
- Да что такое? Что ты смеешься?
Крюков повалился на диван, уткнул голову в подушку и затрясся от сдерживаемого хохота. Через минуту он поднялся и, глядя на удивленного поручика плачущими от смеха глазами, заговорил:
- Прикрой-ка дверь. Ну, да и ба-а-ба же, я тебе доложу!
- Получил векселя?
Крюков махнул рукой и опять захохотал.
- Ну, да и баба! - продолжал он. - Мерси, братец, за знакомство! Это черт в юбке! Приезжаю я к ней, вхожу, знаешь, таким Юпитером, что самому себя страшно… нахмурился, насупился, даже кулаки сжал для пущей важности… «Сударыня, говорю, со мной шутки плохи!» - и прочее в таком роде. И судом грозил, и губернатором… Она сначала заплакала, сказала, что пошутила с тобой, и даже повела меня к шкапу, чтобы отдать деньги, потом стала доказывать, что будущность Европы в руках русских и французов, обругала женщин… Я по-твоему развесил уши, осел я этакий… Спела она панегирик моей красоте, потрепала меня за руку около плеча, чтобы посмотреть, какой я сильный и… и, как видишь, сейчас только от нее убрался… Ха-ха… От тебя она в восторге!
- Хорош мальчик! - засмеялся поручик. - Женатый, почтенный… Что, стыдно? Противно? Однако, брат, не шутя говоря, у вас в уезде своя царица Тамара завелась…
- Кой черт в уезде? Другого такого хамелеона во всей России не сыщешь! Отродясь ничего подобного не видывал, а уж я ли не знаток по этой части? Кажется, с ведьмами жил, а ничего подобного не видывал. Именно наглостью и цинизмом берет. Что в ней завлекательно, так это резкие переходы, переливы красок, эта порывистость анафемская… Бррр! А векселя - фюйть! Пиши - пропало. Оба мы с тобой великие грешники, грех пополам. Считаю за тобою не 2300, а половину. Чур, жене говорить, что у арендатора был.
Крюков и поручик уткнули головы в подушки и принялись хохотать. Поднимут головы, взглянут друг на друга и опять упадут на подушки.
- Женихи! - дразнил Крюков. - Поручики!
- Женатые! - отвечал Сокольский. - Почтенные! Отцы семейств!
За обедом они говорили намеками, перемигивались и то и дело, к удивлению домочадцев, прыскали в салфетки. После обеда, все еще находясь в отменном настроении, они нарядились турками и, гоняясь с ружьями друг за другом, представляли детям войну. Вечером они долго спорили. Поручик доказывал, что низко и подло брать за женой приданое, даже в случае страстной любви с обеих сторон; Крюков же стучал кулаками по столу и говорил, что это абсурд, что муж, не желающий, чтобы жена имела собственность, эгоист и деспот. Оба кричали, кипятились, не понимали друг друга, порядком выпили и в конце концов, подобрав полы своих халатов, разошлись по спальням. Уснули они скоро и спали крепко.
Жизнь потекла по-прежнему ровная, ленивая и беспечальная. Тени ложились на землю, в облаках гремел гром, изредка жалобно стонал ветер, как бы желая показать, что и природа может плакать, но ничто не тревожило привычного покоя этих людей. О Сусанне Моисеевне и о векселях они не говорили. Обоим было как-то совестно говорить вслух об этой истории. Зато вспоминали они и думали о ней с удовольствием, как о курьезном фарсе, который неожиданно и случайно разыграла с ними жизнь и о котором приятно будет вспомнить под старость…
На шестой или седьмой день после свидания с еврейкой, утром Крюков сидел у себя в кабинете и писал поздравительное письмо к тетке. Около стола молча прохаживался Александр Григорьевич. Поручик плохо спал ночь, проснулся не в духе и теперь скучал. Он ходил и думал о сроке своего отпуска, об ожидавшей его невесте, о том, как это не скучно людям весь век жить в деревне. Остановившись у окна, он долго глядел на деревья, выкурил подряд три папиросы и вдруг повернулся к брату.
- У меня, Алеша, к тебе просьба, - сказал он. - Одолжи мне на сегодня верховую лошадь…
Крюков пытливо поглядел на него и, нахмурившись, продолжал писать.
- Так дашь? - спросил поручик.
Крюков опять поглядел на него, потом медленно выдвинул из стола ящик и, достав оттуда толстую пачку, подал ее брату.
- Вот тебе пять тысяч… - сказал он. - Хоть и не мои они, но бог с тобой, все равно. Советую тебе, посылай сейчас за почтовыми и уезжай. Право!
Поручик в свою очередь пытливо поглядел на Крюкова и вдруг засмеялся.
- А ведь ты угадал, Алеша, - сказал он, краснея. - Я ведь именно к ней хотел ехать. Как подала мне вчера вечером прачка этот проклятый китель, в котором я был тогда, и как запахло жасмином, то… так меня и потянуло!
- Уехать надо.
- Да, действительно. Кстати уж и отпуск кончился. Правда, поеду сегодня! Ей-богу! Сколько ни живи, а все уехать придется… Еду!
В тот же день перед обедом были поданы почтовые; поручик простился с Крюковым и, сопровождаемый благими пожеланиями, уехал.
Прошла еще неделя. Был пасмурный, но жаркий и душный день. С самого раннего утра Крюков бесцельно бродил по комнатам, засматривал в окна или же перелистывал давно уже надоевшие альбомы. Когда ему попадались на глаза жена или дети, он начинал сердито ворчать. В этот день ему почему-то казалось, что дети ведут себя отвратительно, жена плохо глядит за прислугой, что расходы ведутся несообразно с доходами. Все это значило, что «господа» не в духе.
После обеда Крюков, недовольный супом и жарким, велел заложить беговые дрожки. Медленно выехал он со двора, проехал шагом четверть версты и остановился.
«Нешто к той… к тому черту съездить?» - подумал он, глядя на пасмурное небо.
И Крюков даже засмеялся, точно впервые за весь день задал себе этот вопрос. Тотчас же от сердца его отлегла скука и в ленивых глазах заблестело удовольствие. Он ударил по лошади…
Всю дорогу воображение его рисовало, как еврейка удивится его приезду, как он посмеется, поболтает и вернется домой освеженный…
«Раз в месяц надо освежать себя чем-нибудь… необыденным, - думал он, - чем-нибудь таким, что производило бы в застоявшемся организме хорошую встрепку… реакцию… Будь то хоть выпивка, хоть… Сусанна. Нельзя без этого».
Уже темнело, когда он въехал во двор водочного завода. Из открытых окон хозяйского дома слышались смех и пение: