Последняя остановка для отдыха была в Говард Джонсон в штате Пенсильвания. Джой потащил с собой сумку и провел двадцать минут в туалетной комнате, готовясь к прибытию в Нью-Йорк. Он побрился, поплескал на лицо «Флоридской водой», сменил рубашку и несколькими быстрыми движениями навел глянец на свои сапожки. Хотя здесь были и остальные мужчины, занимавшиеся тем же самым, Джой не мог устоять перед искушением покрасоваться перед зеркалом. Он отошел от него на несколько шагов, испытующе глядя на себя, чуть повернулся, не в силах скрыть удивления перед представшим перед ним обликом. Зрелище полностью удовлетворило его. Когда пощелкивая подковками, он вышел из туалета, остальные пассажиры уже сидели в автобусе. Две очень юные девушки, сидевшие в передней части машины, которые во время всего путешествия явно старались обратить на себя внимание Джоя Бака, поднимались в автобус как раз перед ним. Одна из них, возбужденная его близостью, тихонько хихикнула. Джой испытал полное удовлетворение. Проходя на свое место, он чуть приподнял стетсон и одарил их сдержанной, но теплой улыбкой, которую выработал у зеркала. Реакция у них последовала невообразимая: почти всю дорогу они пребывали в состоянии дикого возбуждения, то и дело покатываясь со смеха, вырывая друг у друга носовой платок и подталкивая друг друга. Джой совершенно успокоился и даже не мог припомнить, что еще недавно так волновало его. Что он будет делать, когда окажется в Нью-Йорке? Ну, мать твою, что может быть проще? Прямиком на Таймс-сквер, а там видно будет.
Внезапно прямо перед ними выросла зазубренная линия небоскребов Манхеттена, словно столбы в густом винограднике. Джой засунул себе руку в промежность и, сглотнув, сказал про себя: «Вот с этой штукой мне и придется иметь дело — я накину на него лассо и скручу это чертов остров».
В отеле «Таймс-сквер» Джой был препровожден в свой номер старым морщинистым коридорным, который беспрерывно называл его «сэр» и тащил ему сумку. Дав ему доллар, Джой закрыл двери и осмотрелся в номере. Он был вдвое дороже, чем в Хьюстоне, но куда более уютен, и в нем даже была отдельная ванна. Стены недавно были выкрашены в светло-зеленый цвет, постельное белье отличалось безукоризненной чистотой, а мебель вся была сделана из кленового дерева. Над кроватью висела акварель, изображающая небоскребы Манхетте-на, а рядом на столике располагался телефон. Джой ощутимо вырос в собственных глазах.
Распаковав вещи, он поставил транзистор на столик у кровати. Закурив, он присел у окна, в изумлении рассматривая два своих новых мира, — за окном бурлили шумная и богатая 42-я стрит, а за его спиной было обиталище, где висела его шляпа и где он мог преклонить голову. Он долго сидел, уставившись в открытые ящики комода, и в какую-то сумасшедшую минуту оказался не в силах поверить, что все эти вещи в самом деле принадлежат ему и лежат перед его глазами, хотя он сам только что разложил их. В это краткое мгновение ему показалось, что стоит ему отвести глаза, как все тотчас же исчезнет из виду.
Он торопливо пересек комнату и остановился перед зеркалом. Он испытал облегчение, убедившись, что сам он по-прежнему здесь, но полную уверенность в этом он обрел, лишь когда махнул рукой, улыбнулся собственному отражению и выпустил клуб дыма. Затем он обследовал ящики письменного стола и туалет. Убедившись, что чувства его не обманывают, он снова прошелся по комнате, остановившись, чтобы еще раз улыбнуться своему отражение в зеркале, и сказал: «А теперь успокойся, ковбой. Ты обосновался здесь, и тебя ждет богатство». Он возбужденно покрутил бедрами, изображая совокупление, и вернулся к столу докурить сигарету.
«Нью-Йорк сити», — сказал он, глядя на улицу. Неправдоподобно толстая оборванная старуха, сидела на улице напротив под витриной кинотеатра и, поливая какой-то жидкостью из бутылки голые грязные ноги, растирала их. Никто не обращал на нее внимания. Полисмен, проходя мимо, с интересом посмотрел на нее, и пошел дальше.
— Вот такая комната, — обратился он к транзистору. Он повернул ручку настройки, надеясь, что звуки музыки заставят его окончательно поверить в реальность новой жизни.
Высокий, едва ли не истерический женский голос объявил: «Вот это моя система!» — женщина захихикала. Усиленный электроникой мужской голос произнес: «Ну и ну! Это превосходит все, что я слышал! Значит, когда вас мучает бессонница, вы просто вылезаете из постели?» «Да!» — завопила женщина, теряя над собой всякий контроль. «Ради бога, чем же вы занимаетесь?» — вопросил мужчина. «Я включаю свет! — не дыша ответила она. — И одеваюсь! И принимаюсь за дела, даже иду готовить! или п е ч ь!» Чувствовалось, что женщину настолько переполняли чувства, что она была не в состоянии связно говорить. Мужчина сказал: «А не чувствуете ли вы себя УСТАЛОЙ на следующий день?» «О, нет! — с мрачной серьезностью, словно ее обвинили в чем-то недостойном, типа симуляции, заверила женщина. — Честное слово, нет, клянусь вам!»
Джой почувствовал жалость к этой женщине, но в то же время ему понравился диалог. Ибо, похоже, он подтверждал все те слухи, что ходили о женщинах с Восточного побережья. И вслух он сказал: «Мне-то совершенно ясно, что с вами делается, леди. Стоит мне добраться до вашей радиостанции, я быстро приведу вас в форму».
«Конечно, — сказала женщина. — Ну тут у микрофона у меня просто подкашиваются ноги!» — и слышно было, что она чуть не впала в истерику.
«Ну-ну! — глупо хмыкнул ведущий. — Я надеюсь, что вы не свалитесь до того, как споете нам!»
И он поставил пластинку, на которой женщина, спокойным голосом, перекликаясь с эхом в студии, спела «О, мое глупое сердце».
Пока она пела, Джой выдвинул ящик стола. В нем он нашел шариковую ручку и две открытки с видом отеля. Рассмотрев одну из них, он выяснил, где находится окно его номера. Обведя его овалом, он перевернул открытку и написал «Дорогая» в месте, предназначенном для письма. И тут он остановился, пытаясь понять, кто жэег а дорогая. Не в силах придумать имя, которое следовало вписать, он разорвал открытку напополам и выкинул ее через окно.
Леди в транзисторе опять страдала, но на этот раз из-за любви. Джой взял вторую открытку, снова обвел свое окно и чиркнул: «Это я» — через все небо. И на второй стороне, уже ни к кому не обращаясь «дорогая», он написал: «Ну, вот я и здесь — Нью-Йорк совсем не такой большой город, и я нашел место, которое очень чистое к тому же…». В графе, предназначенной для адреса, он написал «Дерьмо». Затем порвал карточку надвое и сказал: «Провалиться мне на этом месте, если я приехал сюда, чтобы писать открытки». Но едва только выбросив ее обрывки через окно, он вспомнил, кому бы он мог ее отправить: своему коллеге-негру по мойке в «Солнечном сиянии». Высунув голову в окно, он проводил взглядом обрывки, плавно опускающиеся вниз. Один из них, казалось, мог упасть на шапку-пирожок прогуливающегося моряка, но тот успел влиться в толпу пешеходов, высыпавших на улицы ранним вечером.
Джой ускорил шаги, чтобы оказаться на углу в одно и тоже время с респектабельной дамой. К счастью, зажегся красный свет, под надзором которого им придется постоять рядом, и тут может как-то завязаться разговор, в ходе которого леди, может быть, изменит ее сдержанность. Парк-авеню разочаровала его: в сумерках на ней прогуливалось всего лишь несколько человек и никто из них не удостоил его второго взгляда. Его вера в себя и успех своих намерений носила в лучшем случае очень хрупкий характер, и он должен был поторопиться не терять времени даром, подавляя всякие сомнения, которые могли окончательно обезоружить его.
Например, поведение данной леди, за которой он следовал, ни в коей мере не свидетельствовало, что она хочет обрести то, что он мог бы ей предложить. Но он знал, что, если хоть на мгновение поддастся ее безукоризненной уверенности, которая сказывалась в каждой черточке ее облика и в каждом движении, решимость покинет его раз и навсегда.
Она была хрупкой женщиной с каштановыми волосами, среднего роста. Когда она шла перед ним по Парк-авеню, Джой восхищенно глазел на ее лодыжки. Они были стройные, прекрасной формы и, казалось, говорили: «Мы не очень сильные — но все же силы у нас хватит — и богатства тоже».
На углу 39-й стрит, ожидая переключения светофора, Джой снял шляпу и приложил ее к груди.
— Прошу прощения, мэм, — сказал он, приводя в движение все мускулы лица, чтобы изобразить мужественную улыбку. — Я тут в городе новый человек, только что из Хьюстона, Техас, и ищу Статую Свободы.
Богатая леди не мешала ему любоваться ее профилем, тонким и изящным, но не подала и виду, что слышит его слова.
Когда свет сменился, леди пересекла Парк-авеню. Джой последовал за ней. Оказавшись на другой стороне улицы, она остановилась и повернулась к нему, сказав:
— Вы что, шутите? Относительно Статуи Свободы? — Тон ее был сух, но в нем не было ни враждебности, ни симпатии.
— Шучу? Нет, мэм! О, нет! Я в самом деле это и имел в виду.
— В таком случае, простите меня, — сказала она, колеблясь, но по какой-то причине, ясной только для нее, решила продолжить разговор. — Мне кажется, вы пытаетесь что-то… впрочем, неважно. — Она улыбнулась, и Джой внезапно растрогался, увидев следы былой красоты, присущей ей в далекой-далекой молодости — возраст чуть тронул ее кожу, но все же в глубине ее ярко-голубых глаз была та искренняя симпатия, которая свойственна только юности.
Она повернулась лицом в южную сторону.
— В сущности, я и сама никогда не видела ее, разве что только с борта судна. Но вот что вы должны сделать… дайте мне подумать. Вы должны сесть на подземку, да, я уверена, на Седьмой авеню и доехать до конца линии. Хотя, впрочем, я не уверена. Лучше вы спросите кого-то еще и действуйте смелее, понимаете?
Джой был так тронут отношением женщины, что с трудом разбирал слова, но каждое из них, слетавшее с ее губ, казалось ему верхом совершенства.
— Ну до чего же вы красивая женщина, — сказал он, удивляясь самому себе.
Женщина быстро отпрянула от него, повернулась и так покраснела, что он сам смутился.
— О! — сказала она, пытаясь нахмуриться, но чувствовалось, что она не привыкла это делать. — Вам же совсем не нужна Статуя Свободы.
— Да, мэм, — сказал он. — Не нужна.
— Тогда почему же… о, это просто ужасно. Как вам только не стыдно?
Но лицо ее расплылось в улыбке, покрывшись сетью морщинок, и в яркой голубизне ее глаз он увидел неприкрытую симпатию к себе. Ее лицо, особенно эти потрясающие глаза, казалось, говорили: «Мы с вами удивительные люди, которые понимают всю красоту мира, скрытую от прочих, а теперь после столь приятной тайной встречи, мы должны расстаться».
Но вслух она просто пожелала ему счастливого пути. И ушла.
Он смотрел ей вслед, отметив, что ее стройные бедра живут словно сами по себе. Это ему понравилось. Но он почувствовал легкую спазму в желудке. Ему всегда нравилось смотреть вслед проходящим женщинам, обращая внимание, как они подчеркнуто покачивают попкой из стороны в сторону и в то же время так гордо держат голову, что ты начинаешь думать, как будто мысли их где-то за семь тысяч миль в Ледовитом океане и так же холодны и невозмутимы. Но сейчас ему было не до этих милых радостей; Джой Бак чувствовал слабость и жжение во всем теле; ему пришлось напрячь мышцы бедер, чтобы сохранить равновесие и со всей слой поджать пальцы ног.
— Симпатичная баба, — приглушив голос, вслух сказал он, глядя, как она идет по 37-й стрит. — И богатая к тому же, — добавил он, следуя за ней по другой стороне улицы и восхищаясь каждым ее шагом. — Жалко, что такую не купишь, — добавил он, видя, как она, повернув, поднялась по ступенькам большого кирпичного дома.
Он смотрел, как она открывала дверь. Он видел, как она вошла в дом. А затем он издал некий нечленораздельный звук, в котором была тоска, холодком тронувшая ему сердце: дверь закрылась.
Он присел на соседнюю скамейку и, продолжая наблюдать за зданием, пытался понять, в чем смысл доставивших ему новых страданий. В темных окнах бельэтажа внезапно бесшумно вспыхнул свет. Он был янтарного оттенка, теплым, как плоть, но Джой не мог понять, почему ему так больно смотреть на него. Он понимал только, что время сумерек кончилось и пора хорошенько выпить.
Он заставил себя встать на ноги и снялся с места. И очень скоро наткнулся на другой тип богатой леди.
Эта вторая дама прогуливала белого французского пуделя по Лексингтон-авеню в районе 39-х улиц. Джой наткнулся на нее, когда она любовалась желтыми соцветиями в окне цветочного магазина.
Пудель был таким крошечным, что смахивал на игрушку, но хозяйка его отличалась внушительными размерами. Она была похожа на кинозвезду, крах карьеры которой наступил из-за неумеренного обжорства. Жгучая брюнетка, она носила накладные ресницы длиной в три четверти дюйма, а на лице и ногтях был наложен густой слой краски. Многочисленные украшения придавали ей вид марионетки, которой управляет рука кукловода: кто это там у нее внутри, думаете вы, глядя на маленькие зеленые глазки крупной куклы, уставившейся на вас.
Пока она изучала бутоны, Джой пристроился рядом и настойчиво уставился на розы, пока не понял, что она обратила внимание на его присутствие.
— Идем, Беби, — с наигранным оживлением сказала она, обращаясь к собачке, которая крутилась под ногами. — Не серди мамочку. Идем же, сладкая моя.
Джой прижимал к сердцу свой стетсон,
— Прошу прощения, мэм, — сказал он. — Я в вашем городе как с неба свалился, только что приехал из Хьюстона, Техас, и надеюсь, что мне удастся взглянуть на Статую Свободы.
Недоверчиво приоткрыв рот и приподняв брови, женщина окинула его недоверчивым взглядом.
— Вы надеетесь взглянуть на ч т о?
— На Статую Свободы, — сказал он, улыбаясь и щурясь, словно его слепило сияние луны. Точнее, он слегка скривил губы, будто стараясь скрыть непроизвольную улыбку, что не могло не вызвать к нему определенного интереса.
Встретив его взгляд, леди выдержала его с твердостью, достойной мужчины.