- Да... но ведь за это отвечать можно.
- Стоит только ему рубашку выстирать да на ночь дать одеть... вот и все.
- Ишь какая вы вредная!
- Да ведь я это для тебя же! - сконфуженно остановила ее Мартыниха.
- Нет, а как вы смели для меня это подумать! Рубашку вымыть!
- Ну, оставь, пожалуйста: видишь, чай, что я пошутила!
- Пошутила!.. Нет, вы думали, что уж влюбленную дуру нашли, и я вам дам такое поручение, что в ваших руках буду! Я не дура!
- Да кто ж тебе говорит, моя дорогая, что ты дура!
- То-то и есть, моя дешевая!
- Фу ты господи!
- Да, да, да.
- Так как же ты жить хочешь?
- Чтобы он был мой муж и жил, как я хочу, и больше ничего.
- Так ты бы ему лучше прямо так и изъяснила, что: "люблю и женись!"
- И вот, представьте же себе, что я уже до этой низости дошла, что и изъяснилась.
- И что же он - возвеличился?
- Нимало, а только пожал мне руку и говорит:
"Раиса Игнатьевна, вы на этот счет ошибаетесь!" Меня даже в истерику и в слезы бросило, и я говорю: "Нет, я вас люблю и весь капитал вам отдам". А он...
Аичка вдруг всхлипнула и заплакала.
- Полно, полно, приятненькая, убиваться! - попросила ее Марья Мартыновна.
- Не гладьте меня, я не люблю! - скапризничала Аичка.
- Ну, хорошо, хорошо, я не буду. Что же он тебе сказал?
- Не верит, дурак.
Послышались опять слезы.
- Ну, значит, он или бесчувственный, или беспонятный, - решила Марья Мартыновна.
- Нет, он не бесчувственный и даже очень понятный; а он говорят: "Вы в ваших чувствах ошибаетесь - это вы мою презренную плоть любите и хотите со мною своих свиней попасти, а самого меня вы не любите и не можете меня полюбить, потому что мы с вами несогласных мыслей и на разных хозяев работаем; а я хочу работать своему хозяину, а свиней с вами пасти не желаю".
- Что же это такое?.. И к чему это?.. Каких свиней пасти и на каких разных хозяев работать? - протянула недоуменно Марья Мартыновна.
- А вот в том и дело, что если не понимаете, то и не спорьте! дрожащим от гнева голосом откликнулась Аичка и через минуту еще сердитее добавила: - По-ихнему, любовью утешаться - это значит "свиней пасти".
- Тьфу!
Мартыновна громко плюнула и вскрикнула:
- Свиньи! Ей-богу, они сами свиньи!
- Да, - отвечала Аичка, - и он еще хуже говорил... Он ответит...
- За что, приятная, за что? Что он еще... чем тебя оскорбил?
- Он меня ужасно оскорбил... он сказал, что я не христианка, что со мною христианину жить нельзя и нельзя детей в христианстве воспитывать...
- Ах, за это ответит!
- Да, я ему это и сказала: "Я говею и сообщаюсь, а вы никогда... Кто, из нас - христианин?"
- Он ответит.
- А я своего характера не переломлю!
- И не ломай! Что их еще: баловать!
- Я ему сказала, что я ожесточусь, и лучше кому захочу, тому все богатство и отдам, но только я по-своему отдам, а не по-ихнему.
- Вот я теперь тебя и поняла... зачем ты сюда приехала! Конечно, тебя тут на руках носить будут!
- Очень мне нужно их ношенье! Но только вы ничего и не поняли!
- Нет, ты теперь проговорилась.
- Ни капли я не проговорилась. Я просто буду пробовать: верно ли это, что здесь можно умолить, чтоб в нем сердце затомилось и все стало - как я хочу.
Но Марья Мартыновна на этом Аичку перебила.
- Ангел мой! - воскликнула она живо, - здесь умолить можно все; здешнее место - все равно что гора Фавор, но только должно тебе знать, что бог ведь - на зло молящему не помогает!
Аичка совсем рассердилась.
- Что вы за глупости говорите! - вскричала она, - какое же здесь "на зло молящее", когда я хочу его от бессемейного одиночества в закон брака привесть и потом так сделать, чтобы он любил непременно все то, что все люди любят.
- Да, то есть чтобы он не косоротился бы к простоте, а искал бы себе прямо не одно душеполезное, но и телополезное?