Марта в который раз окинула критическим взглядом поднос с едой, который протягивал ей отец.
— Зачем? — она выхватила поднос из рук отца и швырнула на стол. Маленькая вазочка с одинокой искусственной розой слетела с поверхности и покатилась по столу, а чай расплескался и залил весь поднос. — Зачем все эти розочки? Начищенные приборы? Ты даже положил ему мамины салфетки! Чего, черт тебя дери, ты пытаешься этим добиться? Ты выставляешь себя идиотом!
Кровь медленно закипала в ее венах. Отец смерил ее своим равнодушным взглядом, беззвучно вздохнул, посмотрел на разрушенную композицию на подносе, тоскливо покачал головой, а затем вновь посмотрел на Марту и разочарованно произнес:
— Я никем себя не выставляю. Лишь не веду себя, как упертый бык, и пытаюсь расположить к себе этого заблудшего мальчика. А ты лишь провоцируешь его, еще больше убеждая его в том, что ты злобная и алчная ведьма.
— Ну спасибо, — едко бросила Марта, и каждый мускул на ее лице напрягся. — Всегда знала, что именно такой ты меня и видишь.
— Хватит! Не начинай вести себя, как маленький избалованный ребенок.
— Ну класс! Просто потрясающе! Гость, мальчик. Как ты его еще назовешь? Щеночек? Дружочек? Или может вообще сыночек? — Марта ощущала, как ее голос начинает дрожать и как в нем проступают истерические нотки. Глаза обожгли непрошенные слезы, которые она моментально смахнула привычным движением.
— Выпей пустырника и прекрати истерить на ровном месте, — только и сказал Алистер и принялся восстанавливать композицию из яичницы, чая и розы на подносе.
— Ты идиот! — крикнула Марта и, развернувшись на пятках, вылетела из кухни.
Но уйти далеко не смогла. Заметив сестру, сидящую на лестничных ступеньках, Марта застыла на месте. Похоже, все это время Мегги их слушала. Слушала ее нелепые изречения… Нелепые?
Да, ее злость определенно была нелепой и неуместной, но поняла она это только посмотрев на недоумевающую сестру, круглые глазенки которой были похожи на блюдца под нахмуренными бровями.
И так, смотря в это детское личико, Марта поняла одну вещь, от которой даже стало немного жутко: ей не было обидно или больно от слов отца. Была лишь злость. Ни на кого-то конкретного. Просто злость. Даже не всепоглощающая, перерастающая в ярость, а просто нелепая. Возможно нервы начали сдавать. Но от того, что она не могла вспомнить, когда именно в ней что-то щелкнуло и безумство начало напирать и брать свое, было страшно. Похоже ей хотелось выместить свое негодование от неудач хоть на ком-нибудь. Хотя… Если быть совсем уж точной, она не могла сказать, что в своих словах была тоже хоть в чем-то не права.
Глупо.
Не дожидаясь, пока Мегги скажет хоть слово, Марта развернулась и пошла обратно. Гордо расправив плечи, она вошла в кухню, отыскала в холодильнике настойку пустырника и накапала себе пятнадцать капель в кружку, а затем залила водой и осушила ее за пару глотков, стараясь не скривиться от неприятного привкуса.
— Молодец, — произнес Алистер, но по его тону было непонятно — хвалит он или издевается. — А теперь, если ты хоть немного вернула свои мозги на место, отнеси ему поесть. И пусть он съест эту несчастную холодную яичницу. Договорились?
Марта старалась не заводиться и, лишь коротко кивнув, взяла поднос и поспешила выйти из кухни, чтобы не напороться на еще один недо-скандал. Мегги проводила ее грустным взглядом, слегка поджав губы. В последнее время она была тихой. Несвойственно тихой. Словно молча наблюдала за всеми. А уж какие выводы рождались в ее голове — это вопрос со звездочкой. Когда Марта скрылась на втором этаже, Мегги встала со ступенек и поплелась к отцу.
До сегодняшнего дня Коул был источником страха в ее жизни, теперь же он стал водоворотом идиотизма. Или же гениальности? Как правильнее назвать человека, который разорвал наволочки на лоскуты и напихал их себе в уши на манер затычек? Все бы ничего, если бы они не выглядели как сережки: длинные белые тканевые сережки.
Вот только как реагировать на взрослого мужчину, который выставляет себя полным идиотом, лишь бы защитить свои секреты, Марта не знала. Она поставила поднос ему на колени, а сама села в кресло.
Коул к еде не притронулся, а она уставилась в окно, наблюдая за неподвижными ветками давно засохшей маминой яблони. План. Нужен был хоть какой-нибудь маломальский план. Что, так и продолжать жить с этим мужчиной в гостевой спальне и надеяться на то, что однажды он поймет ее и решит отказаться от своих целей?
Подобная перспектива была смехотворной. Коул умрет мучительной смертью через месяц или два, если они его не отпустят. Запасы Кеторин не безграничны, и, когда они иссякнут, будет уже абсолютно все равно, о чем там думает этот парень и кого он собирается убить.
Были еще охотники, с которыми тоже надо было что-то делать. Но здесь было капельку легче, ведь вполне вероятно, что у Кеторин был план. План, в который Марту пока не посвятили. И у отца должен был быть хоть какой-то план — в этом Марта была уверена, как и в том, что он не пожелает прояснить ей детали.
У всех были планы. Даже у Коула. Решимость читалась в его глазах.
Марта тяжело вздохнула. По части составления планов у нее было плохо. Плыть по течению? План как таковой может быть и неплох, вот только куда вынесет ее это течение? На рифы? Или есть шанс, что на маленький счастливый островок с белым песочком, бутылочкой шампанского и сочным бургером?
Марта вновь посмотрела на Коула, который в этот момент так же смотрел на нее. Был ли он такой же жертвой обстоятельств? Может стоило попытаться хотя бы понять его?
Марта встала и вышла из комнаты. На книжных полках рядом с томиком Молота Ведьм лежал старый альбом Мегги. Марта взяла его, а затем отыскала шариковую ручку. Со своей добычей она вернулась к Коулу, полная решимости вывести его на разговор.
Марта вновь заняла кресло и, уложив альбом на коленях, принялась выводить буквы своим не самым каллиграфическим почерком. Точнее, своим абсолютно неразборчивым смазанным почерком, который вполне мог принадлежать напившемуся вдрызг алкашу с трясущимися руками, пальцы на которых скорее всего были сломаны, и подслеповатыми глазами, но никак не учителю рисования. Для Марты всегда была большая разница между «писать буквы» и «рисовать слова».
Убедившись в том, что ее писанину все-таки можно разобрать, она развернула альбом к Коулу. На белом листе было несколько фраз.
«Может поговорим? Я не буду тебе приказывать. Буду молчать. Честно!»
Пока Коул читал, щеки Марты начали гореть. До нее начало доходить, что слова на листе были не свойственны ей. Они были криком о помощи. Криком, за который ей было стыдно.
Марта резко опустила альбом надписями вниз и буркнула:
— Забудь. Неудачная была идея, — она встала с кресла. — Ешь, пока совсем не остыло.
Девушка размашистым шагом вышла из гостиной, но спуститься по лестнице так и не решилась, застыв на месте с занесенной над ступенькой ногой.
Чего ради она ведет себя так? Самой себе она начала казаться абсурдным недоразумением. Психует и обижается, как маленький избалованный ребенок, с которым ребята постарше отказываются играть на детской площадке, и уповает на то, что придет «большой и грозный папа» и все решит.
Вот только что-то ей подсказывало, что с ребятами играть не стоит, потому как игры далеко не детские и никакой «грозный папа» не сможет ей помочь. Нужно было решать проблему, а не строить из себя кисейную барышню, которая застеснялась из-за тона записки. Вдруг принц ее не так поймет?
Вот только Коул никакой не принц, а никудышный охотник на ведьм. А она — та самая ведьма. Давно пора было смириться со своей участью и научиться ею пользоваться. Видит бог, возможностей было предостаточно. Да, мать запрещала ей колдовать, буквально вбила в голову мысль о том, насколько ворожба — чужеродно и отвратительно. Хотя сама, похоже, колдовала направо и налево и нисколько этого не стыдилась. Кто, если не мать, поставил защитный купол над их домом?
Марта настолько сроднилась с тем, что ее мать была «обычной», что осознание своей полной неправоты едко кололо в сердце. Было в этом нечто обидное: поймать свою казалось бы непогрешимую мать на лжи. На долгой и выверенной лжи. Ее чуть ли не каждое утро кормили с ложечки сахарными хлопьями вперемешку с ложью.
Марта проглотила липкий комок недовольства и, развернувшись, вновь пошла в спальню Коула. Войти «как королева» у нее не получилось, она зацепилась рубашкой за ручку двери и чуть не проделала в ней дыру. Что, конечно, немного подпортило и без того не самое радужное расположение духа.
Стараясь не подавать виду, Марта вновь взяла альбом и, найдя там еще одну чистую страницу, и принялась писать, не особо заботясь о красоте своего почерка. Поймет он или нет, ее мало интересовало. Пусть сам запаривается, пытаясь понять.
Она просунула руку с альбомом сквозь границу тувротов и бросила альбом на кровать рядом с подносом. Затем еще раз смерила своего пленника недовольным взглядом и, тяжело вздохнув, вышла из спальни.
Пожалуй, сегодня был один из тех дней, когда находиться дома совсем не хотелось. А тихое перешептывание Мегги и отца на кухни, которое услышала Марта, проходя мимо, еще больше упрочили ее желание уйти… уйти хоть куда-нибудь. Вот только проблема была в том, что за все свои годы жизни она так и не обзавелась друзьями, с которыми можно было поделиться своими секретами и без утайки раскрыть душу, не боясь, что это смогут использовать против нее.
Сестра с отцом были настолько поглощены своим разговором о школьных планах Мегги на Рождество, что даже не заметили, как Марта тихо оделась в прихожей и, захватив пузырек с зельем, выскочила из дома.
Идти ей было некуда — в Рупи просто не было мест, где девушка вроде нее могла бы посидеть в одиночестве и просто подумать, попытаться сложить пазл из раздробленных маленьких кусочков. В таких маленьких городках иногда достаточно было просто перейти дорогу в неположенном месте или «не так» посмотреть на кассиршу в магазине, чтобы стать предметом слухов.
Так что Марта понимала, чем может обернуться для нее очередной поход в Ведьмину обитель, но все же направилась туда в надежде провести пару часов в тишине, чтобы просто подумать.
В бывшую церковь Марта проскользнула через черный ход. Было нечто боязное в том, чтобы вновь открывать старую скрипучую дверь, через которую пару часов назад ее выпроводила Джуди. Задней вход вел на склад, где на полу хранились кеги с пивом, а на полках бутылки рома и не начатые пачки кофе вперемешку с фруктами, овощами и старыми магическими артефактами. Их назначения Марта не знала, но ощущала разное слабое магическое свечение от каждого предмета. Здесь были и навязанные узлы из корабельных тросов, и казалось бы пустые бутылки странных форм и размеров, если присмотреться к которым, то можно было заметить магический след покрывающий стекло, заставляя то светиться. На одной из полок Марта углядела деревянные бусы, покрытые инеем, а рядом аккуратно примостилась обычная медная пластинка, на магический след которой без солнцезащитных очков было больно смотреть.
До этого в полумраке Марта не разглядела магических кругов, что украшали обе двери. Девушка достала телефон из кармана и, включив фонарик, направила его на ту дверь, что вела на улицу. Круг, нанесенный на древесину чем-то вроде маслянной краски, был скорее квадратом с зигзагами на углах, которые расходились книзу, как кисточки на диванных подушках. А круг на двери, что вела в бар, оказался вполне себе нормальным кругом, от контура которого к центру тянулись замысловатые узоры, похожие на лианы, оплетенные листьями. Назначения этих кругов, как и всех артефактов на полках Кеторин, Марта не знала, но в этот момент в ней что-то всколыхнулось. И этим «чем-то» был интерес.
Она толкнула дверь и вышла в зал Ведьминой обители, оказавшись под лестницей, ведущей в «кабинет» Кеторин. Единственным источником света был костер под Ведьминым котлом, который так же светился, отбрасывая завораживающие блики на стены и на лицо женщины, склонившейся над ним. Вот только Марта была уверена, что грани чарующего света котла были доступны далеко не каждому, и внутреннее чутье подсказывало, что даже сама она не видела всего его великолепия.
Кеторин склонилась над котлом, огромной деревянной ложкой помешивая его содержимое. Она мешала то по часовой стрелке, то против, то вообще словно жарила картошку. Пару раз она надевала большие варежки сварщика и хорошенько так встряхивала котел. Марту немного завораживало то, как казалось бы не особо физически сильная женщина с легкостью, даже играючи обращалась с тяжеленым чугунным котлом.
На секунду она и себя попыталась представить в этой роли: у котла, с лопаткой в руках, рядом столик с ингредиентами для зелья. Вот она, а не Кеторин, берет склянку с какими-нибудь лягушачьими лапками или хвостами крыс. Издалека не разглядеть. Нет, не пойдет! В своем воображении Марта решила, что это будет склянка с чем-нибудь блестящим и приятно пахнущим. И уже она уверенной рукой высыпает все ее содержимое в котел. Котел вздрагивает, и сам воздух сотрясается от небольшого взрыва, который произошел в котле, а комната наполняется светом. Она даже попыталась представить на себе то ликующее выражение лица Кеторин, когда она любовно помешивает зелье в последний раз. Надо же, Кеторин даже не отшатнулась, хотя самой Марте хотелось закрыть уши руками — настолько громогласным был «вопль котла». Кеторин была спокойна. Она знала, что делает, и, похоже, получала от этого удовольствие. Для нее это была не роль, а сама жизнь. Кеторин дышала этим. Марте даже показалось, что именно здесь, возле котла, было место женщины. Но вот отчего-то ей начало казаться, что, будь она не месте Кеторин, выглядела бы нелепо и глупо, как ребенок, который пытается вести себя, как взрослый.
В чем же была разница? В знаниях? У Кеторин их было полно, и этого не отнять. Марта же думала, что знания получить несложно, если заняться этой целью. Вот только даже если бы она была такой же осведомленной, как Кеторин, ей все равно казалось, что от этого ничего ровным счетом не изменилось бы. Марта не смогла бы стоять там так же, как она. Значит было что-то еще. Что-то, от чего огонь в глазах Кеторин мог стать пожаром, а в Марте скорее всего потух бы. Ей было интересно, вот только она не знала, хотелось бы ей пойти на поводу у него и окунуться в ту пучину, где уже давно плавала Кеторин.
Вот только сможет ли она выплыть потом? Останется ли собой в итоге? Или пучина изменит ее нутро, и ей не захочется возвращаться?
От этих мыслей на душе становилось тревожно, и Марта решила их отбросить, так сказать оставить на потом и когда-нибудь в старости, сидя в кресле у камина и попивая какао, она вспомнит об этом и попытается разобраться. Может, конечно, и не в старости, а возможно завтра… а может быть через пару месяцев, когда прижмет. Но уж точно не сегодня.
Она еще раз окинула зал Ведьминой обители беглым взглядом. Кеторин была настолько поглощена своим котлом, что не замечала ничего и никого вокруг. А Джуди нигде видно не было, хотя она могла притаиться где-то во мраке так, что Марта ее даже не заметила бы — настолько густыми были тени по углам.
Внезапно света, отбрасываемого котлом, стало больше, гораздо больше. Если раньше он светился, то теперь казалось, что сам котел раскалился настолько, что его внутреннему свету было больше некуда деться — и он начал выходить из него, всплесками разлетаясь по комнате. Марта сощурилась, чтобы лучше видеть, только толку было мало. Там, где ее взгляд натыкался на свечение, воздух будто покрывался рябью и начинал дребезжать, так что за ним было ничего не разобрать.
Сквозь некую пелену Марта видела, как Кеторин отложила лопатку и, вскинув руки кверху, начала скандировать какой-то стих. Слов определенно было не разобрать, но Марта чувствовала и такт, и ритм, и даже немного напевный мотив. Как бы не хотелось ей этого признавать, но слова Кеторин задели в ней какую-то струну, какую-то нить, которая будто все знала и помнила. Вот только сама Марта ничего не знала и ничего не помнила — и оттого внутри нее начала образовываться гнетущая пустота. Не по своей воле она сравнила ее с той пустотой, что захватывала ее рядом с отцом. Пустота там, где должно было быть что-то. Что-то важное! Что-то незыблемое! Что-то, чего не было! И она не могла вспомнить, что заполняло эту пустоту раньше.
Над котлом поднялся сгусток. Темная капля. Она была и не жидкой, и не густой. Странная субстанция, зависшая между двумя формами.
— Что это? — воскликнула обуреваемая эмоциями Марта.
Кеторин впервые оторвалась от своего котла и посмотрела на Марту. Даже сквозь дымку света Марта разглядела панику и ужас в глазах женщины. И это было последнее, что она осознавала точно. А все, что было дальше, пронеслось секундной картиной. Вот сгусток срывается со своего места и летит в сторону Марты. Вот Кеторин что-то кричит и отчаянно размахивает руками. Что именно она кричала? Впоследствии, сколько бы Марта не силилась вспомнить, не могла. Все затмило то, что произошло дальше.
Сгусток ударился о ее руки, которыми она попыталась закрыться от него. Это был даже не совсем удар в прямом смысле этого слова. Руки будто обволокло чем-то теплым и склизким, словно желе. И как бы не пыталась она отмахнуться от него, сгусток крепко держал ее, не давая пошевелиться.
Марта открыла рот, чтобы узнать, что это такое и как от этого избавиться, но все было тщетно — с губ сорвался только едва различимый стон. Хотя она не была уверена в том, что действительно стонала. Все потонуло в странных ощущениях. Это была не боль, но и приятными назвать нахлынувшие ощущения было нельзя. От сгустка слизи по коже к костям распространялась дикая тяга. Сначала кожу, затем мышцы, а в итоге и кости тянуло в разные стороны. Во все одновременно. В начале это казалось просто неприятным, но тяга нарастала, и в какой-то момент Марте даже начало казаться, что ее просто разорвет. Растянет в разные стороны.
Но вот на секунду все прекратилось, и Марта даже облегченно выдохнула, вновь задумавшись над тем, как избавиться от проклятого сгустка. Затишье было недолгим. Новая тяга пришла вместе с болью, и в этот момент Марта действительно закричала.
Ноги подогнулись, и она рухнула на пол пыльным мешком, не в силах ни стоять, ни лежать. Была лишь тяга. Она то отступала, то налетала новыми толчками. Иногда сильнее предыдущих, иногда слабее, но никогда не пропадая полностью. Она словно томилась где-то в глубине, набирая силу и готовясь к новому нападению.
Никогда раньше Марта не ощущала ничего подобного, и оттого в ее сердце зародился еще один страх. А пройдет ли эта боль или так и останется с ней навсегда? Насколько сильным будет следующий толчок? Неужели все ее суставы просто вытянет из тела? И сколько все это длилось?
Возможно прошло всего пару секунд, прежде чем Кеторин опустилась перед ней на колени, и Марта разглядела ее перекошенное лицо. Только для Марты это время растянулось в часы. Кеторин что-то говорила, но даже ее губы двигались слишком медленно, и Марта не могла разобрать ни слова.
Все что она могла — анализировать, что чувствовала. Анализировать своим слабым и куда-то уплывающим разумом, понимая что каждый ее сустав, каждая кость все еще остается на месте, хоть их и продолжают тянуть. Изнутри и внутрь, вверх и вниз, в разные стороны и все одновременно. Она осознавала это и мысленно содрогалась вплоть до того момент пока разум не уплыл в кромешную темноту, где не было абсолютно ничего, даже ее самой.
***
Коулу определенно начинало казаться, что он сходит с ума. Он много думал, но не мог прийти ни к какому логическому заключению, переключаясь с одной мысли на другую, чаще всего даже не додумывая предыдущую до конца. Он был растерян и никак не мог собрать себя воедино. В одно мгновение он напоминал себе капризного маленького ребенка, которому не купили игрушку, а в следующее — вполне разумного человека. В какие-то моменты он был на грани, готовый соскользнуть и начать биться в истерике, но надеялся, что не позволит себе скатиться в эту пучину.
Последний час или около того, он давно уже потерялся во времени, Коул избегал смотреть на альбом. Тот лежал на коленях и, казалось бы, даже жег сквозь пуховое одеяло. Стоило ли посмотреть? Да и что она могла там написать?
«Поговори со мной, пожалуйста! Я же хорошая!»
Да, определенно там должно быть написано нечто подобное. Она только и пыталась, что одурачить его. Вот только она писала долго, а на то, чтобы черкнуть пару слов, уходит гораздо меньше времени. Следовательно, там должно быть что-то еще.
Но вот что?
Она намеренно положила альбом вниз запиской? Или это случайность?
Ему не хотелось прикасаться к тому, чего касались руки ведьмы. Не дай бог еще какую заразу подхватить. Наставник говорил, что кожа ведьмы — это рассадник заразы, обитель скверны. Они одним касанием могут навеки омрачить душу, обратить ту во зло.
Но ведь он уже касался кожи ведьмы. Он пытался ее задушить! И что? Вроде никакую заразу не подхватил. Хотя она уже прокляла его, запустила свои мерзкие когти в его душу. Какая уж теперь разница, прикоснется он к альбому или нет. Да и она по-любому убьет его. Оставалось только ждать, когда ее алчная натура решит, что ему пора отправиться к праотцам.
А куда отправится его душа? Куда попадают жертвы ведьм? Он, конечно, надеялся, что в рай, но что, если она уже успела настолько запятнать его душу, что ему только и останется, что скатиться по крутой дорожке в ад и вариться в котле вместе с другими исчадиями зла и порока. Если так, то он считал это несправедливым. За свою жизнь он не сделал ничего такого, чтобы заслужить котел в аду.
Даже ведьму убить не смог. Прискорбно. Но хуже провала было то, что эта ведьма, Марта Грабс, плясала на его гордости и ткнула лицом в неудачу. «Смотри, — кричало ее надменное лицо. — Я жива и здорова! А ты, олух, весь в моей власти. Мне ничего не стоит убить тебя, но прежде я изрядно тебя использую!» Да, примерно это читалось в ее глазах каждый раз, когда она на него смотрела. И она непременно его использует, уж в этом он не сомневался.
То, что она над ним совершила, его пугало. Стоило ей что-то приказать, и он немедленно выполнял ее требование. Проклятье? Морок? Можно ли от этого как-то избавиться? У него же не получится вечно затыкать уши! Когда-нибудь он да осекется — и тогда все будет кончено. Тайны целого ордена в руках ведьмы, даже подумать страшно, к каким последствиям это может привести.
Но как быть? Можно ли как-то обмануть ведьму? Он рассчитывал, что от ведьмы и ее магии его защитит оберег. Но Кеторин Чубоски оказалась шарлатанкой. Шарлатанкой, которая обманула не только его, но и его наставника. И ему нужно было во чтобы то ни стало выбраться отсюда и предупредить того, пока не стало слишком поздно.
Как так получилось, что она обманула их? В голове не укладывалось! Факт оставался фактом: его оберег против ведьм был бесполезен. Кеторин тревожила его куда больше, чем он мог позволить себе в сложившихся обстоятельствах. Он все гадал, могла ли она тоже оказаться настоящей ведьмой — ведьмой, которая водила за нос его наставника. Как вообще так получилось, что они связались с ней? Эта женщина — вот, кого стоило винить в его провале!
Он опять посмотрел на альбом. Прочитать или же нет? Терять-то ему уже все равно нечего. Точнее не так, ему определенно было что терять, но мало что изменится от того, что он прочитает несчастную записку. В любом случае, он всегда может положить альбом на место и сделать вид, что не читал.
Или все же лучше оставаться в неведении?
Уши зачесались. Жизнь давно уже катилась по наклонной, но было как-то обидно, что даже его единственный способ защиты, импровизированные беруши, которые он зубами выдрал из наволочек, тоже ополчились против него. Надеясь, что никто не решит зайти к нему прямо сейчас, он раздраженно вынул их из ушей, но все же убирать далеко не стал, оставив под рукой. Он попытался почесать уши изнутри, но его мизинцы были слишком толстыми, чтобы у него хоть что-то получилось, а отросшие тонкие ногти больно корябали кожу, так что ему пришлось распрощаться даже с надеждой хоть немного ослабить зуд.
А если расчесать уши в кровь, можно себя оглушить? Скорее всего нет.
Вот незадача. Недовольно насупившись, Коул скрестил руки на груди и откинулся на мягкие подушки. Давно остывший чай на подносе, что стоял на его коленях, от этого движения разлился и намочил одеяло. Конечно, его было не так много, чтобы насквозь промочить тяжелое пуховое одеяло, но все же неприятная вышла ситуация. Пара капель даже попало на альбом.
— Класс. Просто класс. Лучше и не придумаешь! — в сердцах выпалил он. — И что теперь делать?
— Можешь переложить его, пока он окончательно не промок. Марта хранит его, как память.
От неожиданности Коул чуть не подпрыгнул на месте. Нет, он был не пугливым человеком. И все же, когда в полной тишине комнаты из ниоткуда доносится детский голос, становится как-то не по себе.
Он медленно поднял голову и посмотрел туда, откуда донесся голос. В дверном проеме стояла маленькая светловолосая девочка в зеленой рубашке и брюках, так не свойственных ребенку. Ее волосы были заплетены в добротную толстую косу, которая была уложена на голове по кругу. А в ушах Коул углядел маленькие жемчужные сережки. Ей уж точно не было больше десяти, но выглядела она, как уменьшенная версия взрослой женщины, которая и сама то не понимает, с чего это вдруг ее тело стало таким маленьким. Ни дать ни взять, крохотная леди!
Эта девочка была, пожалуй, самым ухоженным ребенком, которого он когда либо видел в своей жизни. Он даже на секунду вспомнил себя в ее возрасте: с разбитыми коленками, перемазанного в песке, с размазанными по щекам соплями — и мысленно содрогнулся. Эта девочка никогда бы не стала общаться с подобным ему ребенком.
— Ты лучше его поскорее переложи. Марта расстроится. Это мой детский альбом. Там есть рисунки, которые я рисовала с мамой, — на ее губах появился слабый намек на улыбку, которая все же не затронула глаз. Она словно бы попыталась улыбнуться для него, хотя у самой не было ни малейшего повода для улыбки. — Я Мегги. Мегги Рудбриг.
— Понятно, — буркнул Коул и, откинув альбом в сторону, потянулся за своими затычками.
Но остановился, заметив неодобрительный взгляд ребенка. Не только взгляд был неодобрительным, она умудрялась даже свои крохотные плечики держать как-то укоризненно. Не особо задумываясь над своими действиями, он вновь взял альбом и аккуратно положил его на край кровати. Улыбка девочки стала шире. Мегги расправила свои плечи, а в глазах зажглась гордость. Такая снисходительная гордость. Так смотрят на ребенка, который сделал свой первый шаг. Так смотрят на друга, признавшегося в своей неправоте. Так смотрят на щенка, который выполнил команду верно. Но уж точно не так смотрят на мужчину, который переложил альбом. Не на мужчину, который чуть ли не в три раза старше ее.
От этого взгляда Коул вспылил.
— Зачем ты пришла, ведьма?
Он понял, что кричит, только когда девочка отшатнулась и отступила на шаг в коридор. На ее лице на секунду отразился страх, смешанный с удивлением, но затем исчез за дружеской улыбкой. Она смело расправила плечи и не без грусти произнесла:
— К сожалению, я не ведьма… Всего лишь Мегги. И мне было скучно.
Мегги сомневалась всего мгновение, а затем уверенным шагом вошла в комнату и направилась прямо к креслу возле кровати.
— Скучно? — не поверил своим ушам Коул. Может он как-то повредил их своими «берушами», и теперь они его обманывают, слыша то, чего на самом деле не было сказано? — Так пойди поиграй в игрушки или посмотри мультики. Или что там еще делают маленькие дети? Да чем вообще думал твой отец, пустив тебя сюда?
Мегги поудобнее устроилась в кресле и, склонив голову набок, посмотрела на него снисходительным взглядом, как на дурочка.
— Конечно же папа не знает, что я здесь. Он уехал проведать бабушку. Она у нас, конечно, женщина самостоятельная, но и ей время от времени необходимы общение и поддержка семьи. Особенно теперь, — она поджала губы, о чем-то задумавшись, а затем продолжила. — Ты не думай, я дала ему слово, что не буду приближаться к тебе. Я просто не говорила ему, на какое конкретно расстояние не буду приближаться.
Коул удивленно взирал на девочку. Подобных умозаключений и рассудительности он от нее никак не ожидал. Хотя нет, все же в ее словах были еще хитрость и продуманность. Это обескураживало. Коул не знал, что ей ответить, а потому, сурово нахмурив брови, лишь уставился на нее, надеясь, что девочка испугается и уйдет.
Не испугалась. Не ушла.
Маленькая Мегги Рудбриг изучающе смотрела на него, казалось бы пытаясь что-то в нем отыскать. Вот только что — Коул понять не мог. А потому они продолжали играть в гляделки и никто даже не помыслил отвести взгляда.
За это время Коул успел заметить, что Мегги Рудбриг была сильно похожа на свою старшую сестру. Если бы не детская округлость лица и россыпь родинок на лице, он бы даже мог принять ее за Марту.
Мегги подперла подбородок ладонями и подалась вперед. Она первой нарушила молчание.
— Знаешь, я не могу понять, как к тебе относиться. Радоваться мне твоему появлению или же бояться? — спросила она, нервно улыбнувшись.
— Р-радоваться? — растерянно вторил ей Коул. У него даже язык начал заплетаться от удивления.
— Ну… как сказать… Последние полгода или около того папа с Мартой друг друга словно не замечали. Мне кажется, они и парой фраз за это время не обмолвились. Понимаешь, я даже истерики закатывала, лишь бы они… хоть говорили. И даже это не всегда помогало. У нас в доме стояла такая… тишина. Они даже сидя за одним столом друг на друга не смотрели. Когда мама была жива, они хотя бы ругались, а после ее смерти начали молчать. А я так не могу! Мне кричать хочется от этой… этой тишины…
Коулу показалось, что он заметил в ее глазах приближение слез. Но ни одна слезинка не скатилась по пухлой щеке. Девочка продолжала говорить, и лишь ее нижняя губа слегка подрагивала от той бури, что бушевала внутри.
— А теперь появился ты. И они… они… они снова говорят. Много говорят. Обсуждают. Советуются друг с другом. Даже когда мама еще была жива, они так много не говорили. Понимаешь, почему я не знаю, радоваться мне тебе или нет?
Коул неуверенно кивнул. Даже если он бы и хотел ей ответить, то не смог бы: во рту все пересохло. Он даже успел погоревать о бездарно потраченном чае. Эта девочка и ее открытость, ее откровенность — пугали его. Дети себя так не ведут! Дети вообще о таком не должны думать! Радоваться человеку, который чуть не убил ее сестру и тем самым сплотил их семью? Уму непостижимо!
— И все же я склонна к тому, чтобы радоваться тебе. Только надеюсь, что ты больше не будешь делать ничего такого, что может навредить моей семье. Я прошу тебя не делать ничего. Абсолютно ничего. Папа… он будет о тебе заботиться. И Марта тоже. Они у меня очень-очень добрые. И если ты не будешь ничего делать, они и к тебе будут добрыми. Уж поверь, я-то знаю, — и она подарила ему еще одну неуверенную улыбку.
А Коул удивлялся все больше и больше. Как недюжий ум может уживаться с детской наивностью? Мегги Рудбриг была наивной, рассуждая о своих «добрых» родственниках, но это ни в коем разе не меняло того факта, что Коул считал ее умной и преданной. Преданной своей семье — и то, какой была эта семья, было не столь важно. Мегги заслуживала уважения.
Коул сглотнул и нашел в себе силы, чтобы ответить.
— Сейчас я не в том положении, чтобы хоть как-то навредить твоей семье.
Он протянул руку и ударил по невидимой границе своей клетки. Он был словно зверек в зоопарке, за которым могли наблюдать все, кому не лень, и он не мог с этим ничего поделать.
— Ты ведь не пообещаешь мне ничего не делать? Я права?
Коул вновь кивнул.
— Понятно, — Мегги горько улыбнулась и встала. — Заставить я тебя не могу. Но я надеюсь, ты передумаешь. Мы не такие, как тебе кажется.
Больше девочка ничего не сказала и тихо удалилась, оставив после себя в комнате гнетущую тишину. И в этой тишине Коул все-таки взял альбом. Он перелистал детские рисунки. Обычные детские каракули, как в сотни других таких же альбомах. Мама, папа, Марта. Домик у озера. Вот розовая кошка. Забавная закорючка, чем-то отдаленно напоминающая человека. Цветочек с разными лепестками. А вот и первая записка Марты. «Может поговорим? Я не буду тебе приказывать. Буду молчать. Честно!»
На вторую он отчего-то посмотрел с замиранием сердца. Почерк был еще более кривым и неразборчивым, но Коул постарался прочитать.
«Ты умираешь. В лучшем случае продержишься два месяца. Помоги мне, и я сделаю все, чтобы помочь тебе. Если я умру, ты не сможешь покинуть этой клетки и тоже умрешь. То, чем тебя опаивали, принесет мучительную смерть. Я предлагаю честную сделку с нашими жизнями на кону»
Коул вдохнул. Выдохнул. Как же ему поступить?