Марту трясло. Ее еще, наверное, никогда не трясло так, как сейчас. Комплементаллы. Бред. Она не верит ни одному слову. Ни одному чертовому слову. Мало ли, что напридумывали себе эти Старейшины. Она не верит.
Вот только от того, что она продолжала твердить себе, о том, как ей все равно и как не важны их бредовые идеи, легче не становилось. А кому станет легче от самовнушения? Когда на одной чаше весов твоя правда, а на другой — «компетентное» мнение.
В голове, как птицы в клетке, бились слова Торин. «Это же такое счастье — вдруг узнать, что твой выбор истинно правильный!» Выбор… Какой к черту выбор? Она не выбирала Коула, а он не выбирал ее. Они же друг друга ненавидят.
— Не верю… не верю… — причитала Марта, ходя по кругу от дивана к кровати, пока не натянется нить: от кровати к двери в ванную, от двери к комоду, от комода к дивану. И так подход за подходом.
А Коул все это время сидел на диване и смотрел на покосившуюся картину на стене, выглядя при при этом максимально спокойным. Он вообще оставался спокойным все время с того момента, как их привели в зал Советов. И даже когда Старейшины назвали их комплементаллами, он лишь пожал плечами. Марта так и не поняла, как он отнесся к подобному известию. В том, что его оно не обрадовало, она не сомневалась — такое вообще мало кого может обрадовать.
Вот только Коул пока не сказал ни слова. Молчал, словно воды в рот набрал, что для Коула Томсона было не свойственно. То, что он молчал, о чем-то да говорило.
Если честно, Марта боялась, что теперь он еще больше утвердится в своем желании убить ее. Мало ли какие мысли роятся в его голове. Ей иногда до безумия хотелось уметь читать чужие мысли — глядишь и жизнь тогда стала бы чуточку проще.
— Почему ты молчишь? — не выдержала Марта, и ей самой показалось, что в ее голосе прозвучали какие-то обиженные нотки. С такими интонациями могла говорить принцесса из детского мультика, но никак не Марта Рудбриг, и осознание своей слабости перед людьми и обстоятельствами тяжким грузом легло на ее плечи.
Она села на пуфик рядом с Коулом и выжидающе уставилась на него, а он отвлекся от созерцания невероятно живописной картины на стене и встретил ее взгляд. Слегка насмешливо, как Марте показалось.
— Мне нечего сказать, поэтому и молчу.
— Как это нечего?! — возмутилась Марта.
— Вот так. Марта, с чего ты вообще взяла, что меня должно волновать мнение посторонних — пускай и красивых — женщин?
Пускай и красивых? Сама бы она Старейшин не назвала красивыми ни в коем разе, разве что Торин, да и та не то чтобы была красива — она просто светилась изнутри и зажигала своим светом все вокруг.
— То есть тебе все равно? — спросила Марта, отбросив совершенно ненужные мысли.
— Да. Ну свяжут наши жизни, тебе же это на руку. Будешь уверена в том, что я тебе не наврежу. Я, конечно, ярый борец с ведьмами и все такое, но, знаешь ли, жить мне пока хочется, — Марте послышался какой-то подтекст в его словах, вот только она не поняла, какой.
Однако она немного успокоилась. Уверенность Коула в том, что все происходящее не важно так же, как и слова Старейшин, подействовали на нее, как большая доза пустырника. Проблема, как таковая, не исчезла, но стало чуточку легче, ведь на чашу весов со своей стороны давила не она одна.
Марта налила себе в чашку давно остывший чай, который принесла Рози после того, как они вернулись обратно. Выглядела она при этом как человек, который умрет, если не задаст все интересующие ее вопросы прямо сейчас и ни секундой позже. Собственно, именно это она и попыталась сделать, накинувшись на них под предлогом «распития чая в хорошей компании». Вот только ни Коул, ни Марта к милой дружеской беседе были не расположены, и вскоре недовольная Рози ушла. Если Марта не ошибается, то хозяйка гостиницы даже хлопнула дверью.
— Я единственное вот что не пойму, — начал Коул, вновь вернувшись к созерцанию картины. Розовый пейзаж, осыпающаяся сакура и закатное солнце — красота да и только. — Они все говорили, что мы должны друг друга чувствовать. На каком-то подсознательном уровне, чушь про единение душ в общем. Но вот я не чувствую. Никакого тебе единения душ, я вообще не понимаю, что там творится в твоей голове.
— Я тоже, — усмехнулась Марта, и ей стало еще чуточку легче. Она не одна такая, Коул тоже ее не понимает.
— Просто мне казалось, что нечто подобное и ощущаться должно как-то иначе. Вот смотришь ты на свою истинную пару — и она прям светится, как неоновая вывеска ночного клуба, так зазывно моргает, а ты летишь на этот свет, как мотылек.
— Да ты прямо поэт.
— А ты не светишь, — натянуто улыбнулся ей Коул. — И это грустно.
— Спешу тебя огорчить: ты тоже не светишься.
— Значит Старейшины ошибаются насчет нас, — подвел итог Коул, и Марта кивнула.
Ей показалось, что в этот самый момент они подписали мысленное соглашение считать все происходящее горячечным бредом и, как только они покинут Шарпу, сразу же обо всем забыть. По крайней мере таким был ее план, и ей хотелось верить, что хотя бы тут они с Коулом друг друга «чувствовали».
И все бы так и было бы, если бы не открывшаяся дверь и не Кеторин, стоявшая в коридоре и улыбающаяся им как ни в чем не бывало. Если бы они были в немом кино, то происходящее можно было бы разложить на кадры. Вот Марта с Коулом поворачиваются на звук. Вот Марта вскидывает брови и несколько раз моргает, словно не веря своим собственным глазам. Вот Коул подбирает отвалившуюся челюсть и одним плавным движением встает на ноги. Вот Кеторин поднимает руку и машет им, словно бы говоря привет, а в следующее мгновение отлетает к противоположной стене и с грохотом впечатывается в нее. А вот Марта сидит на своем пуфике и тяжело дышит.
— Теплый приемчик, ничего не скажешь, — хмыкнул Коул и, выйдя в коридор, потрепал Кеторин по плечу. Та что-то не совсем разборчиво пробормотала и, оттолкнув его руку, сама поднялась на ноги, тяжело опираясь на стену, на которой даже осталась вмятина.
— Заслужила, — сквозь зубы прошипела Марта, все еще пытаясь восстановить дыхание. Она всплеснула руками, ощущая как на правой начало расползаться черное пятно. Блеск, просто блеск!
— А я и не спорю, — ответила Кеторин и на удивление легкой походкой вошла в комнату. — Но все-таки вышло неловко.
— Когда-нибудь это станет твоей эпитафией, — процедила Марта.
— Ох, неужели ты мне угрожаешь? — Кеторин лучезарно улыбнулась. — Потренируйся лучше, но не сейчас. Хорошо? Сейчас на это, увы, времени нет. Рози может вернуться в любую минуту, а нам нужно поговорить.
— О, неужели великая и могущественная Кеторин Чубоски снизошла до разговора со мной? — даже не пытаясь понизить уровень яда в голосе, спросила Марта.
— Я так понимаю, ты обиделась? — уточнила Кеторин и села на диван, который ранее занимал Коул.
Кеторин принялась приводить свою прическу в порядок, и только сейчас Марта заметила, какой пыльной была одежда Кеторин. Пыльной и до неприличия обычной. Темная водолазка и черные джинсы. Марта и подумать не могла, что Кеторин может надеть что-то настолько обыденное, настолько не кричащее. Оказывается она очень даже привыкла к женщине, которая вполне могла сойти за цыганку или работницу цирка.
Заметив ее интерес, Кеторин пояснила:
— В Шарпе, конечно, любят яркие цвета, но мне выделяться нельзя. Если заметят, то вполне могут отправить отдохнуть за счет Главы ковена. Под зданием Совета есть магическая тюрьма, колдовать там невозможно. Так что то, что вас туда не поместили, о многом говорит.
— А тебя могут? — спросил Коул. Скрестив руки на груди, он прислонился к дверному косяку, наблюдая сразу и за коридором, и за комнатой.
— Могут, — коротко ответила Кеторин и, оставив свои волосы в покое, откинулась на спинку дивана.
— И за что?
— Скажем так, одолжила королевские регалии.
— Понятно, — протянул Коул.
— Тебе не кажется, что ты должна объяснить, почему бросила нас в лесу и почему появилась сейчас? — осведомилась Марта, чувствуя, как внутри начинает закипать от злости. Ей стоило немалых усилий сдерживать свою магию, которая клокотала в ней, как в жерле вулкана, готовая выплеснуться на Кеторин без остатка.
— Как раз с этого и хотела начать, пока ты не отправила меня в полет, как мяч для тенниса. Мне нельзя было появляться с вами в городе.
— И сказать об этом ты не могла? — сквозь плотно сжатые зубы процедила Марта.
— Я думала, ты поймешь, — пожала плечами Кеторин. — И вообще, я же говорила, что здесь мне не будут рады!
— Мне кажется, она над нами издевается, — буркнул от двери Коул, и его слова как нельзя лучше отразили отношение Марты к происходящему.
— Только если самую малость, — Кеторин послала ему жеманную улыбку, от которой Марте почему-то стало холодно. — Только это сейчас не самое важное. Вопрос вот в чем, ребята: вам нужно согласиться на этот обряд, другого варианта нет. Я долго думала — и это единственный способ спасти твою жизнь, мальчик-охотник. И вот еще что, на ком еще помимо тебя проводили этот эксперимент?
Кеторин пронзила Коула ожидающим взглядом, и, что удивительно, Коул ей ответил.
— Ребята-стажеры. Не включая меня, их было семеро, — без особого желания произнес Коул, и у Марты по спине побежали мурашки.
Семь человек. Уму непостижимо.
— Ты же понимаешь, что они все вероятнее всего уже мертвы? — сухо спросила Кеторин, и в ее голосе не было ни намека на сострадание. — Даже с тем количеством этой дряни, что они украли в Шарпе, продержать семь человек на постоянной дотации невозможно. Трое — еще куда ни шло, но не семеро. Я все гадала, откуда у них вообще могла взяться хьянга, но, когда узнала про то, что охотники нашли один из входов, картинка сложилась. Однако у меня еще остались вопросы. Коул, ты знаешь, кто эта ведьма, которая вам помогает? Или же группа ведьм.
— Я думал, что это ты помогала нам — слегка неуверенно ответил Коул.
Марта переводила взгляд с него на Кеторин и обратно, не испытывая ни малейшего желания вступать в разговор. Ей нужно было для начала разобраться с самой собой. Йога, дыхательный практики, курсы по укращению гнева — она запишется на все и сразу, как только покинет Шарпу.
— Не я, — Кеторин покачала головой. — Точнее не совсем я. У нас только с Люцио когда-то был договор: я помогала ему выслеживать кровавых, а он не лез на мою территорию. Ты же и сам знаешь, что в вашем кругу он был своеобразным отщепенцем. Охотник-одиночка — так, кажется, его иногда называли. Мы с ним никогда не встречались в Рупи, да и последний раз встречались с год назад, поэтому я действительно удивилась, когда он прислал тебя ко мне, да еще и за защитным амулетом. Мне это странным показалось… да тут еще и твои нити… так что я подумала, что что-то не так, и решила не давать тебе настоящий амулет. И — вот так совпадение — спустя некоторое время ко мне пришла Марта… Если так подумать, то в случае с ней тебе бы и настоящий амулет не помог, судя по тому, как эта девчушка отправила меня сегодня в полет.
Марте показалось или Кеторин посмотрела на нее с опаской? Даже если так, пускай боится — глядишь, меньше будет пытаться манипулировать ею.
— И вот вопрос, на который у меня нет ответа: кто та ведьма, которая с вами якшается? А вам определенно кто-то да помогает. Причем давно. Я когда в Рупи приехала, даже подумать не могла, что Марта — ведьма, да и Джослин не отсвечивает. В ее состоянии и колдовать-то не получится, но суть не в этом, а в том, что Коул пришёл, уже зная о том, кого конкретно ему нужно искать. И не абы какую ведьму. Что удивительно, потому что мне самой понадобилось время, чтобы выяснить, кто она такая — непрактикующую ведьму по магическому следу не определишь: он со временем стирается. А тут ты такой с шашками наголо вылез. Вот я и думаю, что за Мартой следили уже давно, а вы с Люцио влезли в чужой план. Хотя Люцио и сказал, что кроме вас двоих никто не в курсе, но что-то я в этом сильно сомневаюсь… Откуда он тогда вообще мог узнать о Марте?
— Ты разговаривала с учителем? — перебил ее Коул.
— Когда? — все-таки спросила Марта.
Губы Кеторин сложились в тонкую линию, а глаза забегали по комнате. Выглядела она при этом как человек, которому есть, что скрывать. Хотя она и раньше не была образцом доверия, но в этот момент особенно.
— Я навещала его в больнице, — нехотя ответила Кеторин. — Мы перебросились парочкой слов, не более. Бедный человек — инсульт. Врачи ничего не смогли сделать. Что поделать — старость.
Марта нахмурилась, но промолчала. Чувствовала она себя при этом так, словно ей отпустили грех, о котором она и не знала. То, что Люцио мёртв, Марта и так была в курсе, но вот от того, что умер он не из-за нее — точнее не совсем из-за нее — ей стало легче. Был ли там инсульт или же не был, но в том, что Кеторин приложила руку к случившемуся, Марта нисколько не сомневалась. Вот только как относиться к этому — пока не знала.
— Значит, он действительно мертв? — казалось, Коул не мог поверить в происходящее и был очень растроен.
— Увы, — Кеторин даже добавила в голос немного печали.
Не сказать, что Марта особенно сожалела об участи этого человека. Куда больше ее волновало то, что вполне вероятно есть люди, охотники, которые знают о ней и о Мегги. И они с той же вероятностью могут прийти к ним домой, пока Марта находится здесь, в Шарпе. Ее пробил озноб, и появилось дикое желание начать что-то делать — что угодно, лишь бы не сидеть на пуфике.
— Если за мной следят, то они могут прийти, пока мы здесь. Прийти за Мегги, — озвучила она свои опасения.
Кеторин подалась вперед и, уткнувшись локтями в колени, подперла подбородок ладонью.
— Сомневаюсь, что им нужна твоя сестра, — попыталась успокоить ее Кеторин, однако ни в ее словах, ни в интонации уверенности не было. — В одном мы с вами согласны: надолго задерживаться в Шарпе нам нельзя. Так что вы соглашаетесь на обряд и идете на него с широкими улыбками, как истинная и любящая супружеская пара, а потом мы без проблем тихо улизнем из города.
— Не думаю, что Старейшины без вопросов нас отпустят, — подал голос все еще не оправившийся от потрясения Коул.
— Я об этом позабочусь. И пока есть время, постараюсь разобраться со шпионом. Если это кто-то из Шарпы, то закрыть пробоину может и получится, а вот если кровавые… — Кеторин запустила руку в волосы. — Даже не знаю, что такого могло произойти, чтобы охотники связались с кровавыми. Обычно они за ними гонялись, а нас особо не трогали.
Кеторин тяжело вздохнула, и только сейчас Марта заметила, какими красными были ее глаза. Идеальная Кеторин все еще была идеальной, но уставшей, очень уставшей. Спала ли она вообще в последнее время?
— Так, ладно, друзья-товарищи, я пожалуй пойду, пока Рози не нагрянула. Постараюсь еще навестить вас до обряда, но ничего не могу обещать, — Кеторин поднялась с дивана и пошла к двери. — А еще, Марта, выпей то зелье, что я дала — она должно убрать твой магический след или немного притупить. Эксперимент, конечно, но все лучше, чем ходить с черными руками.
***
Кеторин не совсем так собиралась строить разговор. Она шла к ним с твердым намерением говорить о любви, великой и всепоглощающей, которой не страшны ни предрассудки, ни законы мироздания. Однако полет в стену спутал карты: сложно говорить о любви, нехило так приложившись головой. У Кеторин до сих пор звенело в ушах, а мышцы спины, принявшие на себя большую часть удара, нещадно ныли. Ей было интересно, что произошло бы с ней, не будь она обвешана защитами, как праздничная ель.
Марта ведь вполне могла размазать ее по стенке. Кеторин передернула плечами, только представив подобный исход. Теперь-то она была уверена, что ее желание быть защищенной отнюдь не паранойя, а острая необходимость. Нужно будет еще поработать над усилением защиты.
Ох, Марта, Марта, а она ведь своей силы до чертиков боится. Небось сама от себя не ожидала такого всплеска, вся прямо сжалась. Боится, но пытается убедить себя в обратном. Только вот на страхе далеко не уедешь. Ей нужно принять свою магию, принять и понять ее.
И Кеторин тоже это нужно, так что такое наглядное проявление магии очень даже кстати пришлось. Все эти спектры магического следа… магия буквально струилась из нее потоком. Права была госпожа Ева, Марта сияет, как маяк. Чистая первозданная магия.
И Мегги тоже, только ее огонь пока слабенький. Хотя ее силу сравнивать нужно с водой. С водой за старой каменной плотиной. Водой, которая просачивается, подтачивая камень, и когда образуется достаточная брешь, снесет всю платину без остатка. Кеторин определенно хотела бы это увидеть.
Она вышла из гостиницы и принялась окольными путями пробираться к дому госпожи Евы. Будь она сейчас в обычном мире, накинула бы на голову капюшон и шла бы, не привлекая к себе никакого внимания. В Шарпе такой трюк не сработал бы. В Шарпе любой человек, скрывающий свою личность, вызовет к себе именно тот интерес, которого старался избежать.
Поэтому Кеторин и приходилось петлять по узким улочкам, прячась в тени домов без окон, и по возможности продвигаться «мертвыми» кварталами, на которые больше не хватало магического света. Сколько еще лет пройдет, прежде чем Шарпа навсегда утонет во мраке или же в свете — тут для каждого свое? Для Кеторин, к примеру, междумирье было тенями, пронизанными прожилками магического следа. Люциан говорил, что для него Шарпа всегда окрашена закатным солнцем. Рой мальчишкой боялся непроглядной тьмы, подступающей со всех сторон, а Джуди успокаивала его и говорила о теплом весеннем солнечном свете. А Марту он слепил. Конечно, Кеторин предполагала подобный исход, поэтому и создала для нее очки, но, судя по тому, как девушка то и дело щурила глаза, очки стоило бы доработать.
Кеторин действительно намеревалась вернуться в дом госпожи Евы, но по чистой случайности свернула не туда. С кем не бывает? Она же не была дома уже много лет! Забыла нужный поворот! И только поэтому вышла на улочку, где располагался ее, Кеторин, дом.
Она стояла, притаившись среди других домов, и смотрела на большие овальные окна первого этажа. С того места, где она стояла, была отлично видна библиотека. Люциан очень любил свой кабинет, который организовал в библиотеке задолго до того времени, как Кеторин начала считать этот дом своим. Она столько часов провела в этой библиотеке, глядя на мужа, который либо читал, либо делал вид, что читает, что могла в мельчайших подробностях вспомнить обстановку. Мягкий кожаный диван с объемной спинкой, потертый деревянный стол на латунных ножках, магический светильник на нем, старый, очень старый светильник, который давал мягкое, но отчего-то зеленоватое свечение. Темный ковер с длинным мягким ворсом, на котором было так удобно лежать, подперев подбородок рукой. И книги, много книг, и ни одного гримуара. Люциан был не то чтобы любителем почитать, он скорее был коллекционером, которому нравилось покупать книги и ставить их на полки, а потом любоваться. Кеторин тоже любовалась, но отнюдь не книгами.
Вот только с того места, где она стояла, разглядеть можно было лишь угол книжного шкафа, потертое кожаное кресло Люциана и самого Люциана. Мертвецки пьяного Люциана.
Кеторин усмехнулась. Мужчина полулежал в этом кресле с бутылкой — отсюда, конечно, не разглядишь, но Кеторин и так знала, что в бутылке если что и осталось, то только односолодовый виски. Хотя судя по тому, в каком состоянии пребывал Люк, виски в бутылке не осталось. Скорее всего даже в нескольких бутылках.
— Ну и зачем ты сюда пришла? — спросила она сама себя и недовольно добавила. — Дура!
Тихо проклиная себя, Кеторин развернулась, чтобы уйти и, кажется, поймала на себе его взгляд. Так… только этого не хватало. Продолжая костерить себя на чем свет стоит, Кеторин побежала к дому госпожи Евы.
***
Мегги сжала в руке магический хрусталь, стараясь зажечь его. Ища в себе силы, чтобы наполнить его. Но маленький шарик не желал загораться, вообще не светил. Она, конечно, могла предположить, что бусина сломалась, вот только в руках Кеторин она светилась так ярко… И это расстраивало. Мегги привыкла всегда добиваться своего. Мегги хотела во всем быть лучше, стремилась к идеалу и всегда достигала своего. Потому что знала, что может больше, а полурезультат ее не интересовал.
В школе она как-то подслушала разговор учителей и нисколько не стыдилась этого, ведь предметом их разговора была она сама. И Мегги считала, что имеет полное право знать, что говорят о ней люди. А говорили они следующее: девочка она, конечно, хорошая и старательная, вот только синдром отличника ни к чему хорошему не приведет.
Тогда Мегги не знала подобной характеристики и обратилась за ответами к своему верному другу Интернету. Немного поразмыслив, девочка пришла к выводу, что правы взрослые лишь отчасти. Если она знала, что добьется результата, то шла прямо и до конца. А вот если знала, что ничего не получится, то бросала или же даже не начинала. Бросила же она занятия по скрипке, на которые ее затащила бабушка? Понимала же, что рвать струны и драть чужие уши не ее.
С магией все было иначе. Магия была ее. И она это знала. А если знала, то шла до конца. Да, пока никакого результата не было. Но ведь Джуди не столько учила ее колдовать, сколько рассказывала о ведьмах города Шарпы, целебных травах и немного о стихийной магии, которая Джуди была недоступна. А вот отец Джуди, колдун, владел той в совершенстве, судя по ее словам. Джуди рассказывала, что ведьмам, в отличие от колдунов, стихийная магия дается неохотно. Ведьмы больше привязаны к природе, к земле как таковой, и вся их магия по большей части несет в себе землю и ее плоды. Колдуны же были стихийниками. Почему были? Да потому что отец Джуди — последний в своем роде колдун.
Конечно, у Джуди еще был брат, вот только он не умел колдовать. Не мог. Чем немало расстроил их родителей. Они ведь надеялись на то, что мальчику перейдет дар отца. Не перешел. Мегги сочувствовала Рою, как тут не посочувствовать.
Вот только уж слишком много она теперь знала об этом Рое, потому что Джуди была болтушкой. Она вываливала на Мегги истории из своего детства со скоростью пулеметной очереди, перемежая их с фактами о ведьмах и основой магии. Так что Мегги приходилось очень сильно стараться, чтобы из нескончаемого потока мыслей Джуди по крохам собирать необходимую информацию.
Так Мегги узнала о том, что магию нужно пробудить, и пробуждает ее лишь сильное эмоциональное потрясение. И как только узнала, начала думать и строить планы. Ей нужно было как-то растормошить себя, чтобы побудить свою магию проснуться. Жаль, конечно, что не было какого-то универсального будильника, но…
Мегги вновь попробовала зажечь хрусталь.
Ничего. Ровным счетом ничего. Даже того маленького огонька, который она вызвала в «У Бобби», не появилось.
Тяжело вздохнув, Мегги убрала хрусталь к карман джинсового комбинезона, где уже лежали мамины и папины кристаллы памяти. Как пользоваться ими, она тоже должна научиться. Уж больно манили ее родительские секретики.
Она откинулась на спинку дивана и с грустью осмотрела гостинную. Мегги уже порядком утомилась от постоянного сидения дома. Вот сколько раз за этот месяц она выходила из дома? Прогулки до калитки не в счет. Три, может быть четыре раза?
Мегги была деятельной, она не умела просто сидеть без дела. Если бы не охотники, она сейчас сидела бы в классе на уроке и возможно слушала бы что-нибудь интересное. Мегги любила учиться, а дома учиться не получалось. Девочка постоянно отвлекалась на созерцание стен или картин, а те, нарисованные Мартой, вызывали мысли о сестре. В их доме все картины были нарисованы Мартой, начиная от страшненького грифельного человечка в папиной спальне и заканчивая огромным натюрмортом с красными яблоками и расписным голубым графином с цветами, которых и в природе-то не существовало, Марта и выдумала, и нарисовала. А название они так и не придумали. Цветы напоминали пионы, только вот лепестки у них были колючими, а листья какими-то бурыми.
Ох, Марта. Мегги грустно вздохнула. Сестры не было уже больше недели, и, в отличие от папы, Мегги переживала. Хотя и отец скорее всего переживал, только виду не подавал — его взгляд становился все мрачнее и мрачнее, а лучики от морщин стали еще глубже. Он и у Джуди спрашивал, когда они вернутся, сухо так, словно между прочим, но учительница лишь пожимала плечами и отвечала, что не знает, мол сама переживает, но связаться с Кеторин у нее никакой возможности нет.
Без Марты Мегги чувствовала себя брошенной, ведь Марта никогда не покидала дом — сколько Мегги себя помнила сестра всегда была рядом, а теперь ее не было уже неделю, и в доме было тихо. Хотя не сказать, что при Марте было шумно, сестра в целом была тихушницей, одинокой затворницей. Но без Марты все было каким-то не таким.
И без Коула тоже. Что бы там сестра не говорила, но Мегги относилась к мужчине хорошо. Он не был плохим человеком, в этом Мегги была уверена. Хотя вдруг она его просто идеализировала?
Мегги где-то читала, что девочкам ее возраста свойственно идеализировать взрослых малознакомых мужчин. Они даже могут влюбляться в них некой детской наивной любовью. Мегги думала о том, какие чувства она испытывала к Коулу, и пришла к выводу, что нравился он ей так же, как и отец. Хотя нет, папу Мегги любила, а вот Коул ей просто нравился. И она ничего не имела бы против, если бы такой человек, как Коул, был бы рядом с Мартой. Человек, который мог бы раскачать ее сестру-затворницу, ведь до появления Коула Марта была более отчужденной что ли. Мегги иногда шутила, говоря, что у сестры эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Точнее такой Марта была по отношению к посторонним, в семье она была все же чуточку живее.
Да уж, Мегги не нравилось то, что она скатывается до копания в чувствах своих близких, обычно она так себя не вела. Точнее вела, но не настолько дотошно, а сейчас ей было нечем заняться, и поэтому она анализировала. Бесполезное занятие, на самом-то деле. Сидеть и перебирать в голове факты, которые и так знаешь. Наверное, так ведут себя сплетницы: собираются группками и начинают перетирать косточки окружающим. Вот и Мегги как те сплетницы.
Умей она колдовать, создала бы себе двойника, чтобы сидеть и сплетничать на пару — глядишь в какой-нибудь момент темы закончатся, если думать их в две головы.
Можно ли причислить постоянные самокопания к болезням? Мегги достала свой планшет и вбила запрос. Если кто-нибудь когда-нибудь решит проверить историю ее браузера, то посчитает Мегги либо чересчур дотошной, либо сумасшедшей, либо гением.
Мегги предпочитала думать, что вобрала в себя всего понемногу.
После обеда она таки напросилась с отцом в больницу. Папа был против, но Мегги нужно было развеяться, пока она сама не начала считать, что сумасшествия в ней чуточку больше, чем гениальности. Она умоляла, уламывала, выдвигала ультиматумы, строила глазки, даже пустила одинокую слезинку, и таки сломила отца. С Мартой такое срабатывало через раз, но вот отец всегда сдавался.
Поход в больницу был чисто символически, только ради какой-то справки, которую отцу нужно было предоставить на работу. Мегги отсидела с ним в очереди, разговаривая о всякой неважной всячине, книжках, фильмах, пирожных и чае, которые надо купить домой. Пока они ждали, в очереди мимо них дважды прошел Джон, и каждый раз он мельком посматривал на них, но ничего не говорил. Мегги показалось, что мужчина был нервным. Нервозность читалась в каждом его шаге, в напряженных плечах, во взмахах рук, а еще в улыбке. Дерганой улыбке. Вот вроде улыбается, видит их с отцом, меняется в лице, но тут же берет себя под контроль и снова натягивает улыбку. А глаза все такие же недобрые.
Отец вошел в кабинет врача, и Мегги хотела пойти с ним, но ей сказали посидеть в коридоре, и она согласилась. Ей этого совсем не хотелось, но и отца ставить в неудобное положение она не собиралась, а потому осталась сидеть, где сказали.
Мегги считала минуты до того момента, когда отец выйдет из кабинета, но он все никак не выходил. Зато Джон опять прошел и, как назло, остановился прямо перед ней. Мегги сразу подобралась, спину выпрямила, подбородок слегка вздернула и даже улыбнулась — не так как Джон, а вполне искренне.
— Привет, Джон.
Мегги девочка вежливая, здоровается даже с теми людьми, которые ей не нравятся, с теми от которых мурашки по спине бегут и хочется спрятаться. И почему никто не видит того другого Джона, который прячется за доброй улыбкой?
— Как дела, Мегги? — спросил он, и Мегги почувствовала себя совсем маленькой, даже крохотной. Очень захотелось открыть дверь кабинета, вбежать туда и спрятаться за папиной спиной.
— Все отлично, — она улыбнулась еще шире — так, что скулы свело. Пока папа был тут, Джон к ней не подходил, даже заговорить не пытался, а стоило тому уйти, как вот он, появился, словно следил за ней. — Папу жду.
— Понятно, — ответил он и сел на один из металлических стульев напротив. — Как Марта? Не вернулась еще?
Мегги только покачала головой, боясь, что язык ее не послушает или голос выдаст, как она напугана.
— Жаль… Не звонила?
Мегги снова покачала головой.
— Может с ней что-то случилось? — предположил Джон, и Мегги не понравилось то, как прозвучало это предположение, словно бы он надеялся, что с Мартой могло что-то случиться.
— Да что с ней будет-то? Марта у нас с техникой не дружит! — выпалила Мегги. — А ты как, Джон? Как работа?
— Не жалуюсь, — ответил мужчина, и его улыбка опять дрогнула. — Нервная она у меня, знаешь ли. С такой работой, как у меня, не соскучишься.
Вот вроде бы ничего такого не сказал, а у Мегги уже мурашки по коже. Может у нее паранойя? Нет, нет, Мегги своей интуиции верит, а значит нужно рассказать папе о Джоне и том, какие эмоции он у нее вызывает. Папа умнее, он разберется в том, чего Мегги не до конца понимает.
— А ты в школу, смотрю, не ходишь, — словно между прочим произнес Джон, и Мегги скрестила руки на груди и вжалась в сидение.
Мысленно она пыталась внушить, что в стенах больницы он ей ничего не сделает. А за стенами?
Папа словно ответил на ее невысказанный призыв, выйдя из кабинета вместе с невысоким, полноватым врачом.
— …вы удивляете меня, мистер Рудбриг, с последнего обследования изменения значительны, — донесся до Мегги обрывок разговора, и она вздохнула с облегчением. — Думаю, нужно будет через пару месяцев повторно сдать анализы, — мужчина заметил Мегги и замолчал так резко, что девочка не могла не обратить внимание. — Я напишу вам, когда нужно будет посетить меня снова.
— Хорошо, — отец кивнул. — До встречи.
— Надеюсь, не скорой, — ответил мужчина, и ему пришлось немного приподняться, чтобы похлопать отца по плечу. — Вы счастливчик, Алистер.
Джон наблюдал за ними внимательно: даже слова не проронил, и улыбка его не дрогнула, — но Мегги заметила это. Она вообще многое замечала. Возможно не все понимала, но стремилась к этому. Зря взрослые думают, что при детях можно делать все, что им только в голову взбредет.
Заметив ее внимание, Джон улыбнулся, подмигнув ей, встал с сиденья и, не прощаясь, ушел по коридору. Мегги еще раз облегченно вздохнула, что не укрылось от папы. Он вскинул бровь и вопросительно посмотрел на девочку. Та лишь покачала головой, мол устала и потом расскажет. Отец кивнул, принимая правила игры.
Папа еще раз попрощался с доктором, и Мегги, как воспитанная девочка, тоже сказала ему «пока», за что получила клубничную карамельку, которая немного подняла ей настроение. Вот этот абсолютно незнакомый ей доктор не вызывал у нее никаких плохих эмоций. Он был добрым, и улыбка у него была доброй с примесью сочувствия.
Когда они выходили из больницы, Мегги спросила у папы, зачем они на самом деле приходили в больницу. Алистер не то чтобы отмахнулся от нее, но в том, как он пожал плечами и сказал, что это больше неважно, Мегги уловила намек на то, что когда-то это было важно. И неприятный осадок внутри остался. Папа что-то скрывал от них с Мартой, и Мегги очень хотелось надавить на него и заставить рассказать правду, но она решила, что пока не стоит, сосредоточившись на Джоне и том, какие эмоции он у нее вызывал. Как Мегги и ожидала, к ее словам он отнесся со всей серьезностью, и Мегги даже пожалела, что не повременила с рассказом до того момента, пока они не вернулись домой. Ведь тогда они бы зашли в пекарню за чем-нибудь вкусненьким, а так отец направился из больницы прямиком домой, не поддавшись даже на уговоры Мегги.