Джилс заснула только под утро. Стоило ей закрыть глаза, как картинки минувшего дня слайдами проносились перед глазами. Бабушка. Ее потроха на мощеной дорожке. Довольная такая улыбка госпожи Вивьены. Корона, плывущая прямо к Джилс. Меч, занесенный в ударе. Бесконечные коридоры родного дома. Госпожа Демьяна, ее алчный ждущий взгляд. И ведьмы, кровавые ведьмы, затаившие дыхание, готовые приветствовать новую королеву.
Раньше Джилс мучал вопрос «почему»? Почему ее хотели убить?
Теперь все было предельно ясно, стоило лишь вспомнить то, как госпожа Демьяна смотрела на нее. Вернее не на нее, а на корону в руках Джилс. Та хотела быть королевой, и Джилс была ненужным препятствием на пути к заветной цели.
Каждый раз когда картинки, закручиваясь каруселью, были готовы свести ее с ума, Джилс открывала глаза и смотрела на медный обруч, лежащую на матрасе рядом с ней. Корона здесь, Джилс здесь, в трейлере — или как-там назывался огромный красный монстр Элиота? Она здесь, а не там, и сейчас она может спать. Однако сон не шел долго, очень долго, и даже во сне ее не оставляло ощущение, что за ней гонятся, что ее ищут и вот-вот настигнут.
Проснулась она уставшей и разбитой, словно и во сне бежала по насту, который то и дело проваливался под ногами, замедляя ее. Джилс потерла сухие глаза и огляделась. Матрас, на котором она спала, находился над кабиной водителя, и сейчас ее спальное место заметно так потряхивало. Значит, Элиот выехал с той заправки, на которой они ночевали, а ее будить не стал.
Джилс оставила корону на матрасе, а сама, пригибаясь, выползла из закутка. Потолок здесь был низкий: только ребенок смог бы стоять в полный рост. Джилс пришлось на коленях доползти до ступеней и, не меняя позы, немного спуститься, прежде чем она смогла выпрямиться в полный рост.
Машину тряхнуло на кочке, и Джилс полетела вперед, но, вовремя ухватившись за диванную спинку, отделалась лишь встречей локтя с крышкой стола. Девушка протяжно всхлипнула, а с водительского места донеслось добродушное:
— Как спалось?
Голос у Элиота был приятный, даже очень. Таким голосом только книжки для детей читать. Джилс улыбнулась своим мыслям и ответила:
— Не очень, — и на фоне его голоса собственный показался карканьем вороны. Джилс прочистила горло. — Всю ночь ворочалась.
— Я в курсе, — ответил Элиот, не отрывая взгляда от дороги.
Та была пустой и проходила через поля. Если так задуматься, то вокруг города ведьм было много полей, даже слишком много. Это просто чудо, что она умудрилась убежать, и ее не поймали. И Элиот, попавшийся ей и согласившийся помочь, тоже был каким-то чудом.
— Тоже не спал? — спросила она и принялась пробираться к пассажирскому сиденью рядом с водителем.
— Ага. Диван слишком узкий, и пружины продавленные. Нужно будет подсобрать денег да заменить его, — рассуждал Элиот и, взяв стаканчик с кофе одной рукой, сделал несколько глотков.
Джилс плюхнулась на сидение рядом с ним и, заметив второй стаканчик в подстаканнике, просияла.
— Я на тебя тоже взял, без сахара. Планировался капучино, но пена уже наверняка осела. Как тебе кофе с молоком без сахара?
— Потрясающе, — совершенно искренне ответила Джилс и взяла свой стаканчик.
Кофе уже и вправду остыл, но не настолько, чтобы его не пить. Джилс сделала глоток и блаженно простонала. Кофе, конечно, был не идеальный, но ожидать идеального кофе на придорожной заправке не стоило. Наверное поэтому Элиот и засыпал то невероятное количество сахара, который даже не растворялся полностью, а хрустел на зубах.
— Я еще купил сэндвичи с ветчиной и пончики. Они в холодильнике. Если хочешь, можешь взять себе и мне заодно прихватить.
Джилс посмотрела через плечо на маленький холодильник в глубине салона и прикинула, как будет пробираться к нему в покачивающейся машине, после чего решила, что она не так уж и голодна. Пока не голодна. Вот потом, когда Элиот остановит машину, она пулей пронесется до маленького холодильника.
— Может быть потом, — ответила она и отпила еще немного кофе.
— Жаль, — хмыкнул Элиот.
Джилс поняла, что ему скорее всего захотелось пончик, и таким образом он намекал ей, что неплохо было бы принести его ему. Небось корит себя за то, что убрал в холодильник, а не взял с собой. Джилс улыбнулась поверх стакана и без стеснения принялась разглядывать Элиота. При свете дня он выглядел чуточку иначе. Большой. Нет, не толстый и не рохля. Джилс назвала бы его грузным. С широкими плечами, высокого роста. Хотя небольшой животик у него был: просматривался под нелепой футболкой с пальмами. Такой своеобразный мужчина-гора. Рядом с таким и ведьмы, наверное, не страшны. И лицо у него правильное, грубое и даже жесткое — Элиота вполне можно было бы назвать пугающим, если бы не улыбка, которая всегда была на его губах и никогда не покидала лица полностью — разве что пряталась в карих глазах.
Но эта улыбка… Джилс закусила щеку изнутри, чтобы сдержаться и не сказать ничего лишнего. Ох, даже сейчас, просто смотря на дорогу, Элиот продолжал улыбаться, и Джилс безумно нравилась эта улыбка.
В лучах рассеянного зимнего солнца волосы Элиота казались пшеничными.
— У меня что-то на лице? — спросил он, похоже заметив, как Джилс его разглядывает.
— Нет, — слегка сконфуженно ответила девушка и, отвернувшись, уткнулась в свой стаканчик.
— Слушай, Джилс, я тут подумал по поводу твоей тети. А она не сдаст тебя твоим родственникам?
Джилс нахмурилась. Какая тетя? Не было у Джилс никакой тети. Ее мать была единственным ребенком королевы Гертруды — та просто отказывалась заводить других детей, чтобы не было проблем с наследством. Один ребенок — один возможный вариант для короны. А когда нет других вариантов, нет и конфликтов. Поэтому у родителей Джилс была единственным ребенком. На памяти девушки мать беременела трижды после рождения дочери и каждый раз травила ребенка еще в утробе, пока было не поздно. Но однажды она проглядела, и тогда ребёнка пришлось выносить. Мальчик. У Джилс родился брат, не способный колдовать, и бабушка умертвила его почти сразу же. Джилс даже не видела своего брата — ни живым, ни мертвым.
Поэтому вопрос Элиота поставил ее в тупик. И ей пришлось изрядно напрячь мозги, прежде чем она вспомнила, что вчера назвала Джослин тетей. Вот только Джослин таковой не являлась, да и к кругу близких родственников Джилс ее причислить нельзя было, как и к кровавым ведьмам. Джослин была кровавой ведьмой лишь наполовину. Ее мать была одной из Старейшин города Кровавых Вод — очень давно, когда Джилс и в помине не было — но покинула свой пост, выйдя замуж за слабенького колдуна из Шарпы. Такие браки для кровавых были не в почете, если не сказать, что порицались, а детей рожденных в такого рода союзах в Городе Кровавых Вод терпели, конечно, но не жаловали. Родители Джослин еще жили в городе ведьм некоторое время после рождения девочки, но потом покинули его.
Так что Джилс была более чем уверена, что Джослин ей поможет и не сдаст Демьяне, которую девушка решила больше никогда не называть госпожой.
Собственно об этом она и сказала Элиоту — о том, что тетя ее не сдаст, а не о том, какие порядки творились в Городе Кровавых Вод.
Элиот лишь хмыкнул, похоже не до конца поверив в историю о сердобольной тетушке, которая с радостью примет племянницу и поможет ей всем, чем сможет. Джилс бы тоже не поверила. Вот только кроме как на Джослин надеяться ей было не на кого. Да и вариантов у нее немного: живи в бегах или отнеси свою голову Демьяне. А Джилс пока не готова была раздавать такие щедрые подарки, а потому и вариантов у нее не было.
К обеду они покрыли достаточное расстояние, и чем дальше Джилс была от Города Кровавых Вод, тем спокойнее ей становилось. Ведьмы, конечно, могли ее выследить — в этом она не сомневалось, но пока она находится в постоянном движении, отследить ее было трудно. Да и ближайших родственников у нее не было, чтобы Демьяна могла попробовать поиск на крови. Иногда оказывается быть круглой сиротой даже выгодно.
Они остановились на одной из заправок, попавшихся на пути, чтобы перекусить. Заправка была большая, там даже было нечто похожее на кафе: пластиковые стулья со столами и выложенные на прилавок готовые блюда. Выбор, конечно, не ахти: несколько странных на вид супов, которые Джилс не решилась бы попробовать ни за какую цену, и картофельное пюре с чем-то под названием «котлета рыбная». Джилс рыбу не любила и ограничилась чаем и пюре. Элиот же, возомнив себя супергероем — не меньше — отважился взять себе суп, ту самую котлету и, конечно же, пончик. Куда же без пончиков?
Они заняли один из столиков в углу и принялись есть. Джилс чувствовала себя нелепо в одежде Элиота. Одно дело носить ее в Рольфе и совсем другое — выходить в ней на люди. Вот только дальнобойщики, одетые еще хуже, заставили девушку смириться со своими нарядом, в котором она выглядела, как типичная жена в долгом путешествии. Люди даже не смотрели в ее сторону. И это было хорошо.
Элиот, поморщившись, отставил тарелку с супом, и Джилс понимающе усмехнулась. И в этот момент заметила мужчину, который сидел в углу и в упор смотрел на них с Элиотом. Таким взглядом смотрят на знакомых, и Джилс сильно сомневалась, что он узнал Элиота. Этот худощавый мужчина в потрепанной зимней куртке, которая была ему явно велика, откуда-то знал Джилс, и ей совершенно не хотелось знать, где он о ней узнал.
Джилс схватила Элиота за руку, которая лежала на столе, и постаралась выдавить из себя улыбку.
— Ты доел? Тогда может уже поедем? — говорила она тихо, надеясь, что мужчина, кем бы он ни был, не услышит ее.
— Наесться я не наелся, но доедать не собираюсь. Возьму с собой кофе и поедем, — ответил Элиот и поднялся, чтобы купить себе уже третий стаканчик за сегодня, но Джилс придержала его.
— Может заедем на другую заправку? — предложила она. — Сомневаюсь, что у них вкусный кофе.
— О, так ты веришь, что на заправках бывает вкусный кофе? — усмехнулся Элиот.
Джилс неоднозначно пожала плечами.
— Попытаем счастье на другой?
Элиот кивнул, и они вместе вышли на улицу. Им никто не препятствовал, и Джилс уже начала считать, что у нее развилась паранойя. Вот только когда Элиот выруливал с парковки, Джилс заметила того самого мужчину вновь. Он стоял у входа на заправку и с кем-то разговаривал по телефону. Конечно, он мог вполне разговаривать со своей мамой или женой, да вообще с кем угодно, кто не имел к Джилс никакого отношения, вот только смотрел он точно на Рольфа и провожал их взглядом, пока они не выехали на трассу.
Джилс ощутила, как в горле встал ком, и ее начало потряхивать от паники. Она не могла отделаться от мысли, что ее выслеживают. И выслеживают не ведьмы. Тот мужчина не был колдуном, от него не исходило ни намека на магический след. Тогда кто?
Ответ пришел мгновенно.
Охотники.
Вот только откуда охотникам знать, как выглядит Джилс? Ведь ей не показалось. Мужчина действительно узнал ее.
***
Кеторин притаилась в нише амфитеатра, наблюдая за подготовкой к обряду. Марта согласилась, и теперь Старейшины готовились к предстоящему обряду. Вокруг постамента рассыпали кругами соль. По сторонам света расставили энергетические кубы-проводники, через которые Старейшины будут направлять свою силу в людей, которых положат на постамент. В медных чашах уже тлели травы, наполняя амфитеатр тяжелым дымом, от которого нет-нет да слезились глаза. Отчего-то вспомнился день Приворота, но Кеторин решительно отмахнулась от воспоминаний: сейчас было не до них.
Сиденья вольных наблюдателей заполнялись. В какой-то момент Кеторин начало казаться, что в амфитеатр набьется вся Шарпа, но нет — пустых мест было много. К тому же на такие обряды детей не пускали, а молодых ведьм с нестабильным даром и подавно. Во время обряда высвобождается огромное количество энергии, а маленькие ведьмы — нестабильная компонента, и лучше обезопасить себя заранее, чем пожинать плоды неудачи, если какая-нибудь ведьмочка неожиданно вклинится в обряд.
Мужчин на каменных сиденьях тоже не было. Единственным мужчиной в зале был Люциан. Скрестив руки на груди, он стоял, привалившись к стене, и так же, как и Кеторин, наблюдал за Старейшинами. В отличие от вольных наблюдателей он здесь был действительно нужен, если вдруг придется подхватить заклятие.
Кеторин перевела взгляд на Торин. Беременная Старейшина тоже была нестабильной компонентой. Если бы Кеторин предоставили выбор, она ни за что бы не подпустила Торин к обряду, сама бы заняв ее место. Но выбор стоял не за ней, а госпожа Ева была уверена в том, что девчонка справится. Срок пока позволяет. Вот если бы они пришли в Шарпу через месяц, да даже через пару недель, об обряде можно было бы забыть. Магия ребенка отделилась бы от магии Торин, и молодая Старейшина на несколько месяцев стала бы тайфуном, непредсказуемым и неконтролируемым. Такой и колдовать нельзя.
Так что время было самое что ни на есть правильное. И как тут не верить в судьбу?
Кеторин горько усмехнулась и еще сильнее вжалась в тень, хотя сейчас ее бы никто и не заметил бы. Марту с Коулом ввели в залу, с них стекала вода ручьем, а мокрая одежда липла к телам. Коул выглядел спокойным, но спокойствие было напускным: Кеторин видела, как напряжена каждая его жила, он смотрел только перед собой — небось пытался внушить себе, что вокруг него не ведьмы или что вообще никого вокруг него нет.
Ведьма даже пожалела, что не расспросила Люцио о его ученике. Ведь и дураку было ясно, что он не из охотничьей семьи — и взгляд не тот, и порода не та. От охотников обычно за милю несло, Кеторин и сама не могла сказать чем, но она чувствовала эту вековую застарелую ненависть, которую в мальчишек с рождения вдалбливали церковники. Вот только Коул был не таким. Да, в нем была ненависть — кровная ненависть, но не такая. У него отняли кого-то, от того и фанатичность. А Люцио умело им воспользовался — нашел потерянную душу и давай вить из нее то, что ему было нужно.
Если разобраться, охотников Кеторин недолюбливала как раз из-за их фанатичности и нетерпимости. Интересно, удастся ли вытравить эту дрянь из Коула?
Кеторин посмотрела на Марту. Девушка внимательно следила за каждой ведьмой в амфитеатре, глазки за стеклами очков так и бегали от одной к другой. Отчего-то ей хотелось верить, что Марта справится. Справится, если переборет свой страх или же если появится причина смириться со своей силой. Такой, как Марта, нужен больший враг, чтобы перешагнуть через меньшего.
Коулу пришлось подсадить Марту, чтобы та забралась на постамент. Девушка легла, а Коул забрался следом и лег рядом. Госпожа Ева подошла и связала их руки заговоренной красной шерстяной нитью, а затем очертила еще один последний круг у основания каменного ложа и отошла, заняв место у восточного куба-проводника. Остальные Старейшины встали на свои места. Торин — у южного, Брунгильда — у северного, западный остался госпоже Софии. Люциан встал у кромки последнего соленого круга, рядом с Торин, готовый вступить за его черту при первых признаках неспособности той завершить обряд.
И все началось. Старейшины одновременно положили руки на кубы, наполняя их своей силой, направляя через них магию к двум людям, лежащим на каменном ложе. Сам воздух замер, когда от кругов соли начало подниматься марево, образуя полусферы, накрывающие пару куполом. Судорожный вздох Марты пронесся по тихому амфитеатру.
Испугалась-таки — поняла Кеторин, но уже было поздно — Марта не поднимется и убежать не сможет, пока обряд не завершится. Под куполами стали отчетливо видны нити связей. От каждого из них поднимались в высоту к грани купола сотни тоненьких нитей — и лишь одна, еще пока недостаточно толстая нить, связывала Марту и Коула. Она мерцала и извивалась в такт сердцебиения, словно вена перекачивающая кровь по телу.
Старейшины принялись уплотнять нить, привязывая жизнь мужчины к Марте, а Кеторин нахмурилась, заметив нечто странное. С того места, где она стояла, был отчетливо виден обрубок нити, что торчал из груди Марты — толстый у основания и тонкий у края. Кеторин никогда не видела ничего подобного, и ей стало дурно.
Какое кощунство! Кеторин задохнулась от возмущения. Да кто додумался перерубить нить? И не абы какую, а родительскую. Это Кеторин поняла по слабому фиолетовую свечению, исходящему только от родительских нитей — нитей, связывающих человека с его родом.
Надо же было так надругаться над девочкой! Да кто только посмел! Кеторин сжала руки в кулаки, готовая этими же руками удавить ту ведьму, которая провернула подобное.
Кеторин взглядом перебирала нити Марты, ища еще обрубки, которых больше не было. Ведьма настолько была поглощена своим занятием, что и не заметила, как купола потухли. Она поняла, что Старейшины закончили, только когда нити растаяли в воздухе, словно их и не было.
В зал вошли трое мужчин и унесли бесчувственных Марту с Коулом, а Кеторин осталась стоять в своей нише, сгорая от гадкого чувства. В носу защипало, и она зажала его пальцами, силясь побороть свою слабость. Кеторин всегда питала слабость к детям. И теперь Марта в ее глазах была маленькой поруганной девочкой.
Кеторин закрыла глаза, прогоняя нахлынувшую ярость, и поняла свою оплошность уже когда было поздно.
— Заметила? — тихий голос, от которого по спине побежали мурашки, и Кеторин, распахнув глаза, вжалась в стену.
Люциан.
Он стоял от нее на расстоянии вытянутой руки и смотрел своими теплыми янтарными глазами со сдерживаемой… Кеторин не хотелось знать, что он там сдерживает. Она отвела взгляд и уткнулась в ступени амфитеатра. Каменные такие, совсем не интересные, но все лучше, чем смотреть на Люциана.
И как он только ее заметил? Подобрался так, что она и не почувствовала. Дура. Будет ей урок — меньше поддаваться чувствам.
— Заметила, — коротко ответила она.
— Отцовская, — пояснил Люциан и спросил без обиняков: — Кто она? Что-то мне слабо верится, что девчонка обычная сирота.
— Тебе не нужно этого знать, — буркнула Кеторин, просчитывая ходы к отступлению.
— Не нужно? — Люциан вопросительно вскинул бровь. — А мне кажется, нужно. Хотелось бы знать, что ты задумала, притащив сюда новую пару комплементаллов. Госпожа Ева может и не поняла, вот только они не женаты. Небось и спят-то не вместе.
Люциан протянул руку и, схватив Кеторин за запястье, принялся поглаживать мягкую кожу со внутренней стороны, не приближаясь более.
— Что ты задумала, Кетти? — обратился он к ней тем прозвищем, которым называл ее всегда, и Кеторин его не исправила. Сил в себе просто не нашла: ни чтобы оттолкнуть, ни чтобы исправить.
— Ничего интересного, — процедила Кеторин осипшим голосом.
Разум кричал, требовал, умолял убежать, а тело так и осталось стоять на месте — недвижимое, безвольное. Вот поэтому она его и избегала. Потому что сил сопротивляться тому влиянию, которое он на нее оказывал, просто не было. Когда она в тот раз убегала, думала, что больше не увидит его, но нет… стояла теперь перед ним и пыталась не смотреть, а в голове ни одной трезвой и здравой мысли — даже бежать уже не хотелось. А хотелось… Кеторин судорожно сглотнула. Ничего ей не хотелось.
— Так-то я тебе и поверил, Кетти, — иронично усмехнулся Люциан. — В твоей умной головке всегда роятся какие-то планы. Может расскажешь, какое место в них ты отвела мне на этот раз? На всякий случай. Чтобы я не оплошал, действуя не по сценарию.
Вкрадчивый голос, круговые движения на запястье, а в голове… да черт с ней, с головой, в ней все равно правильных мыслей больше не было — только звенящая тишина.
— Кетти, ну расскажи, что задумала? — увещевал он. Так вкрадчиво, так нежно.
Кеторин окинула взглядом пустой амфитеатр. Никого. Никто не придет ей на помощь.
— Прекрати, — шепотом попросила она и задохнулась, когда он наклонился и поцеловал кожу на запястье.
— Не могу, — ответил он, и в его голосе прозвучали и горечь, и обида, и тоска.
И от этой смеси чувств, являвшейся точным отражением ее самой, сердце защемило. Бежать ей надо, и немедленно, но ватные ноги приросли к месту, а руки потянулись к его волосам. Мягким таким, почти шелковым. И таким до боли знакомым.
— Не стоит, — произнесла та маленькая разумная часть Кеторин, которая еще не сдалась, а большая, неразумная, перебирала мягкие пряди и просто не хотела отпускать их.
Но именно эта слабая и неразумная Кеторин и потянула его за волосы, заставляя поднять голову и поцеловать ее. Кеторин впилась в его губы, жадно сминая их — шершавые и обветренные — своими. Она вдыхала его запах — такой, от которого ноги подкашивались. Люциан пах табаком и жженым деревом, а на языке чувствовалась горечь алкоголя. Он был пьян, не так чтобы сильно, но точно выпил с утра, прежде чем прийти на обряд. И за это Кеторин хотелось его удавить. Да чем он только думал? А если бы действительно потребовалась его помощь?
Осознание этого немного охладило ее пыл, но не настолько, чтобы отстраниться. Уж что-что, а сойти с этой дорожки, уже вступив на неё, Кеторин никогда не могла.
Она и не заметила, как Люциан, перемежая поцелуи с рваными дикими ласками, довел ее до кладовой, в которой Старейшины хранили все необходимое для колдовства. Он спиной втолкнул ее в комнату, а сам вошел следом, ногой захлопнув деревянную дверь.
Люциан уложил ее на пол и взял прямо там, на холодном каменном полу, которого Кеторин даже не замечала. В тот момент для нее не существовало ничего, кроме Люциана. И не было в их соитии ни ласки, ни неги, ни терпения, ни желания угодить партнеру — лишь дикая звериная страсть. Всепоглощающая страсть. Они набрасывались друг на друга, как жаждущие: как умирающие в пустыне — на жалкие крохи воды. Каждый брал свое и каждому было мало.
Кеторин не уснула после произошедшего. Лежала на холодном полу и мысленно материла себя за слабость, слушая мирное сопение Люциана. Ведь знала же, что этим все и закончится, потому-то и избегала его. Люциан всегда был ее слабым местом. Не могла она рядом с ним быть сильной. Этот его взгляд, этот голос. Да он веревки из нее вить мог, а она, как последняя дура, раз за разом ломалась ради него.
Кеторин смахнула одинокую слезу и встала на ноги. Не одеваясь, она собрала настой для долгого сна — благо у Старейшин был большой стратегический запас. Накапала Люциану на приоткрытые губы и, когда он, сонный, слизнул зелье, спокойно начала приводить себя в порядок. Теперь он проспит до завтрашнего утра, а то и дольше, если не поднимут. А ей за это время нужно было покинуть Шарпу.
Ведьма села на колени рядом с мужчиной и с тоской посмотрела на красивое молодое лицо. Магии в Люциане было хоть отбавляй: именно она и поддерживала его в форме, не давая стареть. Ей хотелось еще немного побыть рядом с ним, может даже полежать на его предплечье, вдыхая родной аромат, но она не могла позволить себе такой роскоши. Ведь прекрасно знала, что, дай она ему хоть шанс, и он ее не отпустит.