Бабушка приехала домой тем же вечером. Папа настоял. Мегги, конечно, думала, что он всполошился почем зря, ведь будь она на его месте, то не стала бы действовать, основываясь только на словах маленькой девчонки. Сейчас, когда Джон не маячил на фоне, а сама Мегги находилась под защитой стен дома, страх, который девочка испытала в больнице, казался ей иррациональным. Мало ли что и как говорят люди? Ведь Джон, если так подумать, не сказал ничего такого. Спросил о девушке, в которой заинтересован, и о том, как у Мегги дела. Разве не так ведут себя взрослые?
Мегги была согласна с каждым доводом, который приводила, но переступить через страх не могла. Так что то, что бабушка приехала к ним, даже хорошо. Дома безопаснее, чем в отдаленном поместье. Однако то, что бабушка, которая никогда не шла на поводу у чужой воли, вдруг послушала отца, наталкивало на мысль, что все куда хуже, чем кажется.
Бабушка привезла с собой в термосе вкусного тыквенного супа, и в тот вечер они сидели на кухне, поедая суп со свежим хлебом из пекарни и чаем. Правда готовила его приходящая кухарка, а не бабушка, но оттого он был не менее вкусным.
Ели они в полной тишине: ни папа, ни бабушка не были любителями поговорить по душам, и это тяготило Мегги. А вот поругаться — за милую душу. Вначале все было хорошо. Ели суп, пили чай. А потом вдруг заговорили, и в разговоре всплыла Марта, а затем пошло поехало. Сцепились, как кошка с собакой. Они, конечно, не кричали — Мегги вообще сомневалась, что бабушка еще способна кричать, а отцу совесть не позволяла повысить голос на мать. Вот только их словесная перепалка была руганью в чистом виде. Отец отстаивал Марту и Коула, говорил, что они умные ребята. Бабушка причитала, что отец на старости лет совсем мозги растерял, раз позволил дочери вместе с охотником отправиться неизвестно куда. Отец не сдавался, объясняя, что Коул не причинит Марте вреда, потому что он брат Чарли, а бабушка устало вздохнула и, похлопав сына по руке, сказала, что воспоминания о добром друге застилают Алистеру глаза и что память о старшем брате не остановит мальчишку, если он надумает что-то дурное. И так по кругу в разных вариациях.
В какой-то момент Мегги устала и, не сказав никому ни слова, встала из-за стола и ушла на мамин чердак. Взрослые ее ухода так и не заметили, продолжая перебрасываться тихими, но от того не менее гневными фразами.
Для Мегги их ругань была беспочвенной, ведь она знала, что Коул просто не сможет причинить Марте вреда. Она толком не понимала, откуда у нее такая уверенность в своей правоте, оттого и помалкивала, потому что подтвердить свои слова ничем, кроме чувств или же интуиции, не могла.
На чердаке было темно: свет уличного фонаря, проникая через круглое окно, ложился белыми тенями на пол. Мегги забралась с ногами на маленькую софу и вытянулась на ней, зарывшись головой в мягкие аляпистые подушки, пахнущие лавандой. И от этого запаха на глаза набежали слезы. Когда мама была жива, она делала для них с Мартой мешочки для хорошего сна, которые они клали под подушки. Эти мешочки пахли лавандой.
Мегги поймала себя на мысли, что не помнит маминого лица. Нет, она помнила смеющиеся зеленые глаза, светлые волосы, такие же длинные как и у самой Мегги, помнила красивую улыбку. Но все вместе… девочка всхлипнула, утирая слезы. Захотелось спуститься вниз и взять семейный альбом с каминной полки и долго смотреть на мамино лицо, впитать его до последней черты, чтобы не забыть. Но Мегги осталась лежать на софе, вдыхая родной аромат лаванды и судорожно всхлипывая время от времени. Она могла забыть мамино лицо, но ведь невозможно забыть аромат. Лаванда всегда пахнет лавандой, так же как мама и те мешочки.
Прежде чем провалиться в сон, глубокий и без сновидений, Мегги решила, что непременно научиться делать такие мешочки, чтобы всегда чувствовать, что мама где-то рядом.
Проснулась она от яркого зимнего солнца, которое било по глазам, мешая спать. Мегги вытащила из-под бока подушку и положила ее на глаза, стараясь снова уснуть. Сон не шел. Софа, на которой она так хороша спала, вдруг стала невероятно жесткой, и ей отчаянно захотелось укрыться одеялом, а еще пальцы на ногах отмерзли, казалось к ним приложили кусочки льда. Так еще и кристаллы соли в кармане джинсового комбинезона нещадно кололи бок.
Мегги тяжело и шумно вздохнула и села на софе, спустив ноги на холодный деревянный пол. Сонная девочка спустилась на первый этаж, но еще на лестнице услышала лимонный аромат.
Бабушка, в теплом домашнем халате и неизменных тапочках, сидела на кухне и пила чай с лимоном, закусывая его все еще горячими гренками, с которых капало расплавленное масло. Мегги сглотнула слюну и пожелала бабушке доброго утра.
Та улыбнулась ей своими утопающими в морщинках губами и спросила:
— Как спалось?
— Отлично, — ответила Мегги и, взяв чистую кружку с сушилки, села за стол напротив бабушки. Она налила себе из заварника чаю и положила в кружку дольку лимона, а еще добавила меда, который стоял на столе вместе с заварником.
— Алистер хотел отнести тебя в спальню, но ты так крепко и сладко спала, что мы не решились тебя трогать, — рассказывала бабушка, пододвигая к Мегги тарелку с гренками.
Мегги кивнула и вцепилась зубами в хрустящую гренку. Она блаженно простонала, растянув губы в широкой улыбке. Хрустящие снаружи, мягкие и теплые внутри. Мегги любила вкусно покушать.
— В холодильнике есть сыр, если хочешь — могу порезать, — предложила бабушка, но Мегги отрицательно покачала головой, отправляя гренку в рот целиком и запивая ее большим глотком теплого и сладкого чая.
— Где папа? — спросила она, болтая ногами и смотря то на бабушку, то на искрящийся в лучах яркого солнца снег за окном. — Еще спит?
— Нет. Уехал. Вскочил ни свет ни заря и унесся, даже не позавтракав. Сказал, что ему срочно нужно что-то проверить.
— Понятно, — протянула Мегги и взялась еще за одну гренку.
Покончив с завтраком, они расположились в гостиной. Бабушка разожгла камин и устроилась в кресле возле него, вытянув ноги и положив их на маленькую банкетку. А Мегги сбегала на чердак и, взяв с маминой полки книгу о травах и их применении в быту, расположилась на диване, укутав ноги вязаным пледом. Так они и сидели, слушая треск поленьев и занятые каждая своим делом. Мегги читала, бабушка смотрела на огонь. Время от времени они перебрасывались абсолютно незначительными фразами. Бабушка пожаловалась, что больше не может читать. Зрение у нее уже не то: если долго смотреть на буквы, они начинают расплываться перед глазами, а голова отзывается мигренью.
Мегги стала читать вслух. Она наобум открывала страницу и читала о полезных свойствах того или иного растения. Затем закрывала книгу и открывала уже на другой странице. О полыни, о ромашке, о лаванде, о розмарине, о пионах, об астрах. И так раз за разом.
В какой-то момент бабушка задремала, и Мегги продолжила читать уже про себя. Ей было спокойно.
Но потом она замерла и отложила книгу, ощутив странную рябь. Воздух словно содрогнулся, и Мегги испугалась. Было что-то неправильное в этой ряби. Что-то, чего не должно было произойти. А затем раздался глухой удар, с которым входная дверь впечаталась в стену.
От этого удара бабушка проснулась и ошарашенным взглядом принялась озираться по сторонам, ища источник неожиданного шума. Мегги вскочила на ноги и подбежала к бабушке. Ее сердце бешено билось.
Оправдывая все ее страхи, в гостиную вошел Джон со своей неизменной улыбкой, от которой у Мегги волосы на руках встали дыбом. А за его спиной маячила женщина, при одном только взгляде на которую в голове девочки появились мысли о гиенах и лошадях — настолько фактурным и запоминающимся было ее лицо.
Бабушка поднялась на ноги и задвинула Мегги себе за спину.
— Что вы здесь делаете, молодой человек? — хмуро спросила она. — Вы вторглись без приглашения на частную собственность. Это незаконно.
Женщина за спиной Джона громко и свистяще рассмеялась. Мегги из-за спины бабушки разглядывала пришедших и от того, что увидела, кровь в ее жилах заледенела, а в животе завязался едкий узел страха. Нет, не страха — глубинного ужаса. В руках Джон сжимал пистолет.
— Вы уж нас извините, — улыбка на его лице не дрогнула, — но мы пришли за девочкой.
— Ба-а-а, — в ужасе протянула Мегги, чувствуя, как глаза обжигают слезы.
Женщина-гиена обогнула Джона и вошла в комнату. В ее движениях не было плавности, она сильно припадала на правую сторону и зажимала ладонь какой-то тряпицей. Женщина села на диван, где еще недавно так уютно читала Мегги, и вытянула вперед правую ногу, позволив девочке заметить гипс, до этого скрывавшийся под длинным красным плащом.
— Отойдите в сторону, миссис Рудбриг, — попросил Джон. — Нам не нужны лишние жертвы.
Мегги сглотнула подступившие к горлу рыдания, пытаясь понять, как они вообще оказались в ее доме. В доме, который находился под защитным куполом, не пропускающим никого, кроме членов семьи и людей, выпивших их кровь. Первой ее мыслью было то, что они смогли каким-то образом добраться до папы, и Мегги задохнулась. В этот момент она поняла, что у страха нет границ, и всегда можно бояться еще сильнее, чем прежде.
— Вы не получите мою внучку, — в голосе бабушки звучала сталь, и Мегги поняла, что та по своей воле не сдвинется ни на шаг.
— Миссис Рудбриг, давайте не будем устраивать драм, — вкрадчивым тоном предложил Джон. — У вас все равно нет выбора.
Мегги вцепилась в подол бабушкиного халата, судорожно соображая, что может предпринять она, маленькая девочка, против мужчины с пистолетом и этой странной истекающей кровью женщины.
И где же ее магия, когда она так нужна? Разве похищение — это не сильное эмоциональное потрясение?
Мегги до боли закусила губу, не желая поддаваться панике. Они могут что-то предпринять, хотя бы попытаться, вот только ее пытливый ум отказывался работать.
Девочка повнимательнее присмотрелась к женщине-гиене, и на секунду ей показалось, что вокруг руки, с которой капала кровь, клубится красноватое марево, но стоило ей моргнуть, и наваждение исчезло.
И в этот момент прогремел выстрел. Мегги взвизгнула от испуга и подпрыгнула на месте, а бабушка начала заваливаться. Мегги, смаргивая, слезы, которые не хотели смаргиваться, смотрела на бабушку, которая осела на пол, прижимая руку к ноге. На ее халате цветком распустилось кровавое пятно.
— Нет! — всхлипывала девочка, рухнув на колени рядом. Своими маленькими ручками она пыталась зажать рану, заставить кровь больше не вытекать, но пятно словно в насмешку становилось все больше. — Ба!
— Мегги, — позвал ее Джон, и в его голосе ей даже послышалось сострадание, — нам пора. Ты же не хочешь, чтобы я прострелил твоей бабушке что-то еще? Я даю тебе честное слово, что даже наложу ей жгут, если ты пойдешь со мной без истерик.
— Прекрати с ней сюсюкаться, — потребовала женщина-гиена. — Бери в охапку и пошли.
Мегги злобно зыркнула на них обоих. Если бы у нее была магия, она бы испепелила их прямо здесь. Она бы, как Марта, разорвала пистолет в руках Джона. Она бы… она бы… но магии не было. Внутри себя Мегги не ощущала ничего, кроме гнетущего страха и злости. Ни щепотки магии. Ни-че-го.
— Мегги? — Джон вопросительно вскинул бровь и наставил оружие на бабушку, которая и так уже лежала на полу, сипло хватая губами воздух, а глаза у нее закатились.
И сколько она еще продержится, если ей не окажут помощь? У Мегги не было времени на раздумья.
— Ты… обещаешь… что… поможешь? — еле выдавила она. Горло свело от сдерживаемых рыданий.
— Конечно, — улыбка на губах мужчины стала шире.
— Тогда помоги… и я пойду… — решительно ответила девочка, поднимаясь на трясущихся ногах.
***
Марта открыла глаза, выныривая из тяжелого забытья. В висках непрекращающимся наботамом стучала боль, нос не дышал. Губы пересохли и потрескались, во рту стоял отвратительный привкус желчи, так еще и живот крутило, как при сильных газах. Марте пришлось открыть рот и дышать через него. Ей было настолько паршиво, что она не сразу поняла, что на ней нет очков, но она все равно видит. Видит незнакомую светлую комнату и Коула, вытянувшегося на кровати рядом с ней. Он лежал на животе, головой повернувшись к Марте. И лицо его выражало муку, немного сглаженную сном.
Осознание ударило по Марте запоздало. Она несколько раз медленно моргнула, свыкаясь со своей новой реальностью. Оперевшись на руки, Марта села в кровати, осматривая незнакомую комнату. Она все еще видела магический след, пропитавший здесь практически все: и маленькое зеркало на туалетном столике, и круглый пуфик на деревянных ножках, и симпатичный ковер с цветочным рисунком, и даже покрывало, которым она была укрыта, что уж говорить о светящихся мягким огнем хрустальных сферах. Она все видела, а магический след лишь приукрашивал — так сказать, добавлял контрастности и насыщенности, но больше не слепил.
Неужели обряд поубавил ее восприимчивость?
Марта нахмурилась, не зная, радоваться ей такому исходу или огорчаться. С одной стороны, в ней определенно стало меньше магии, и это определенно хорошо, с другой стороны… живот крутило не у нее.
Ее брови взлетели вверх, когда она ощутила новый виток крутящей боли, и тут же — доносившийся откуда-то издалека хриплый стон Коула. Ощущения были похожи на те, которые испытываешь при просмотре реалистичного фильма, где у героя отрезают, скажем, руку, а ты чувствуешь, как у тебя самого начинает зудеть рука — несильно так, но неприятно.
О подобном ее не предупреждали. И ей это не понравилось.
Коул вновь простонал и, перекатившись на бок, прижал колени к груди, словно так можно было унять боль. Этот жест был настолько по-детски невинным, что Марта даже улыбнулась. Она протянула руку и потрепала Коула по растрепанным волосам. Тот даже не проснулся. За время, прошедшее с их знакомства, Коул порядком зарос — это касалось и отросших непослушных волос, и щетины, грозящей вот-вот дорасти до состояния бородки.
Марта никогда не любила мужчин с бородой или даже просто небритых, ей это казалось признаком небрежности или же наоборот чрезмерного самолюбования. Она прекрасно знала, сколько времени и сил нужно, чтобы укладывать бороду. Да и вообще борода колется. Но, удивительное дело, Коулу его небритость даже шла.
Поймав себя на столь нелепой мысли, Марта испытала желание врезать чем-нибудь тяжелым по своей глупой голове, чтобы вытравить оттуда всю дурь.
Коул вновь застонал, и Марта отдернула руку, которой все это время продолжала поглаживать его по волосам, которые не были мягкими — скорее наоборот жесткими и очень густыми. Настолько густыми, что ей стало завидно. Из ее-то волос, если заплести в косичку, получился бы крысиный хвостик, поэтому она и стриглась всегда довольно коротко.
Дверь их новой спальни открылась тихо, без малейшего скрипа, и Марта увидела на пороге госпожу Еву. Настоящую госпожу Еву без того морока, что ложился какой-то добавочной пеленой. Женщина сжимала в руках поднос, на котором стояло несколько склянок, слабо мерцающих магическим следом.
— Проснулась? — спросила она, но звучало это скорее как утверждение.
Марта вяло кивнула, не чувствуя в себе сил для полноценного ответа.
— Как себя чувствуешь? — спросила госпожа Ева, поставив поднос на тумбочку рядом с Мартой, а сама она присела на край кровати.
— Где мы? — слабым голосом задала вопрос Марта.
— У меня дома. После обряда за вами некоторое время нужно присматривать, а Рози скорее всего даже не заметит, если что-то будет не так.
— Я чувствую его боль, — выдала Марта, когда Коул вновь простонал.
Госпожа Ева пожала плечами:
— Такой исход был возможен — вы же комплементаллы. Правильнее было бы провести над вами Приворот, тогда бы ваша связь была бы полноценной, но сомневаюсь, что вы к нему готовы. По крайней мере не сейчас. Мы уже однажды поспешили, проведя его. Не хочется совершить ошибку еще раз, — госпожа Ева грустно улыбнулась и покачала головой.
— Почему ему плохо? — спросила Марта, почувствовав очередной виток боли, но совсем слабенький, Коул даже не застонал.
— Тело подстраивается под новые условия своего существования, — лаконично ответила госпожа Ева, но, наткнувшись на непонимающий взгляд Марты, продолжила объяснения. — Его тело не приспособлено к магии. В нем ее совсем нет — чистокровный человек, если можно так сказать. И теперь его тело учится использовать магию, твою магию, как топливо. И, к сожалению, подобное не проходит безболезненно.
Коул вновь простонал, и госпожа Ева горько улыбнулась.
— Думаю, скоро придет в себя, и тогда нужно будет дать ему зелье. Оно немного притупит неприятные ощущения, но не уберет их полностью.
Марта лишь согласно кивнула. Чем быстрее он перестанет испытывать боль, тем ей лучше.
— Я вот что хотела узнать: Кеторин не сказала тебе, как снять браслеты? — спросила госпожа Ева, и Марта ошарашенно выпучила глаза. — Не переживай, я в курсе, что она вас сюда привела. Если не выдашь меня другим, то я даже расскажу тебе, где она жила все это время.
— Где? — неуверенно спросила Марта.
— В соседней спальне. Вишневые покои, как она их называет. Еще девочкой она часто у меня оставалась, когда ругалась с родителями. Но ты не ответила на мой вопрос.
— Не сказала.
— Научить? Не думаю, что тебе хочется все время быть привязанной к нему. Иногда полезно знать, как скинуть ошейник в нужное время.
Марта коротко кивнула, и госпожа Ева аккуратно взяла ее за руку и перевернула запястьем вверх. Она начертила в воздухе руну и постучала узловатым пальцем по браслету — раздался щелчок, и браслет раскрылся. Теперь его можно было спокойно снять с руки, но Марта, не долго думая, защелкнула его обратно.
— Как знаешь, — только и хмыкнула госпожа Ева. — Если хочешь помыться, за той дверью ванная, я положила там еще и сменные вещи. Ваши уже высохли, но сомневаюсь, что ты захочешь надеть их обратно.
Марта не стала отказываться и сразу же выбралась из кровати. Голова кружилась: не сильно так, но неприятно. И этими побочными эффектами она была обязана Коулу. Возможно, нужно было злиться, но она была слишком усталой и дезориентированной, чтобы растрачивать себя на бесполезные эмоции.
Ванной, как таковой, у госпожи Евы не было. Была лишь медная лейка, отгороженная шторкой, чему Марта даже порадовалась, сейчас она не справилась бы с такой, казалось бы, простой задачей, как залезть, а потом вылезти из ванной. Марта слегка потупила, глядя на один единственный вентиль, который можно было либо открыть, либо закрыть. Ну и как ей настраивать воду?
Мыться ей пришлось чуть теплой водой — горячее ее сделать было просто невозможно. Однако душ ее не взбодрил, после него захотелось вернуться в кровать и поспать еще.
Когда она вышла из ванной, Коул уже не спал — слабый и бледный он сидел в кровати, откинувшись на спинку и внимательно слушал госпожу Еву. Марта услышала только конец ее фразы:
— …если наберешь слишком много энергии, колдуном ты не станешь. Можешь не переживать по этому поводу. Но Марту подобное временно ослабит, так что думай головой, а не промежностью.
Марта нахмурилась, но промолчала. Мало ли о чем они говорили до ее появления. Она с ногами забралась на кровать и собиралась уже вытянуться и поспать еще немного, как с грохотом распахнулась дверь, и в нее влетела взлохмаченная и запыхавшаяся Кеторин.
— Собирайтесь, мы уходим, — на одном дыхании выпалила она и лишь потом, опершись рукой о стену, замерла, чтобы отдышаться.
— К чему такая спешка? — спросила госпожа Ева, ее брови вскинулись вверх. — Они только проснулись. Обожди до завтра, и я под благовидным предлогом отправлю их восвояси.
— Нет. Мы уходим сегодня. Прямо сейчас.
Госпожа Ева окинула ее взглядом с ног до головы, раз, другой, и затем тяжело вздохнув выдала:
— Ох… дуреха, ты, Кеторин! Какая же ты все-таки дуреха! И за что вы свалились на мою голову?!
Марта поджала губы, сдерживая улыбку. На ее памяти никто не разговаривал с Кеторин так.
— Что ты с ним сделала? — продолжала госпожа Ева. — Где-то заперла? Что, опять усыпила?
Кеторин ничего не ответила, лишь хмуро посмотрев на госпожу Еву и вышла из комнаты. Госпожа Ева проводила ту сочувствующим взглядом и, посмотрев на Марту, погрозила пальцем:
— Даже не думай брать с нее пример. На старости лет останешься одна и будешь кусать локти, не зная, как задушить собственную гордость. Она ведь его так и не простила, а уже почти двадцать лет прошло. Только и делают, что мучают друг друга.
Марта поняла, о ком шла речь. О Люциане, бывшем муже Кеторин. Эту историю она знала поверхностно и только со слов самой Кеторин. Ей уже хотелось расспросить госпожу Еву поподробнее, но тут Кеторин вернулась, уже успев переодеться в теплые вещи, а в руках держа дорожную сумку Марты.
— Одевайтесь и будем уходить, — вновь приказала Кеторин и швырнула сумку на кровать.
— И куда ты их потащишь? — осведомилась госпожа Ева. — Коул вон еще от обряда не отошел. С лестницы свалится, еще сломает себе что-нибудь, и будешь его потом на спине таскать.
Коул весь подобрался и единым движение скинул ноги с кровати.
— Сейчас в душ схожу и пойдем, — хрипло ответил он и встал с кровати. Вот только Марта чувствовала, что делает он это на чистом упрямстве и никак иначе. Небось спящая временами гордость подняла голову.
Он покопался в сумке и вместе с найденными вещами пошел в ванную. Ноги его едва держали, Марта думала даже помочь ему, но по тому, каким уверенным взглядом Коул смотрел на дверь, поняла: не примет он помощи. Марта проводила его взглядом до двери, и лишь когда та закрылась за ним, спросила:
— Пойдем тем же путем, каким и пришли?
Вновь пробираться по сугробам и спать в промерзшей палатке ей не хотелось. Кеторин ответила отрывистое «да» и прошла в комнату. Села на пуфик у туалетного столика, скрестила руки на груди и уставилась на белый потолок, словно там было что-то интересное. Ведьма нервно стучала пяткой об пол, отбивая ей одной ведомый ритм, а госпожа Ева смотрела на нее и сокрушенно качала головой, как мать, которая не может вразумить собственного ребенка. Марта же следила за происходящим, попутно натягивая на себя теплые вещи и проверяя, все ли на месте.
— Что? — не выдержала и спросила Кеторин, не отрывая взгляда от потолка. Голос ее был холодным и недовольным, а еще властным.
— Где он? — спокойно спросила госпожа Ева.
— В амфитеатре.
— Ты ему хоть бы плед дала что ли… замерзнет же… Что будешь делать, если заболеет?
Кеторин перевела взгляд на госпожу Еву и насмешливо ответила:
— Я? Ничего. А вот он глядишь и проредит свою очередь на отогревание.
— Дура ты. Нет у него никого. Давно уже нет.
— Значит сам себя отогреет, — Кеторин даже улыбнулась, но Марта так и не поняла радостно или злорадно.
Вот только от сцены, свидетельницей которой она стала, вопросов в голове родилось столько, что захотелось расспросить обо всем. Ей было интересно узнать о том, каким человеком была их городская легенда Кеторин Чубоски. Ведь в Рупи никто не знал ее настоящую, и чем больше Марта узнавала ее, тем больше она казалась ей обычной женщиной, со своими проблемами и обидами, со своими чувствами — желанными и не очень.
И сейчас Марте казалось, что видит она перед собой не сильную ведьму, а глубоко раненную и обиженную женщину, в которой клокочет желчь и желание задеть побольнее. У Марты даже не возникло вопросов, кто причина этой желчи. Люциан. Мужчина свалившийся невесть откуда в зале Совета. Тогда она его не разглядела, самой до себя было, но сейчас ей стало до жути интересно, кто же этот мужчина, раз так кипит кровь Кеторин. Каков он, как человек?
До возвращения Коула никто больше не произнес ни слова, а Марта успела одеться и даже немного просушить волосы полотенцем. Коул вышел уже одетый, бледный и осунувшийся. Шел он медленно, каждый шаг словно давался с трудом, но его почти не шатало, что Марта приняла за хороший знак. Да и боль его она ощущала смутно, как может чувствоваться поврежденный много лет назад сустав: не болит, не болит, потом немного потянет и перестанет. Похоже, сработали снадобья госпожи Евы.
— Остальным Старейшинам скажу, что сама вас отпустила. Им, конечно, подобный расклад не понравится, но смирятся. Но ты найдешь и приведешь к нам Королеву Кровавых — это условие твоего прощения, — сказала госпожа Ева, обращаясь к Кеторин. — И сферу, если она еще у тебя.
Кеторин вскинула бровь и изумленно спросила:
— А ты с остальными это обсуждала? Сомневаюсь, что они смирятся с моим возвращением, даже если я приведу на поводу молодую Королеву.
— Я смогу их убедить, — пообещала госпожа Ева, на что Кеторин только фыркнула.
— А с чего ты взяла, что я хочу возвращаться?
— Каждому нужен дом, и твой здесь — в Шарпе. Ты не должна скитаться по миру, как неприкаянная душа.
Кеторин уперлась подбородком в ладонь и подалась вперед.
— Раз мы заключаем сделки, то убеди их еще и принять меня, как Главу.
Госпожа Ева нахмурилась.
— Ты же знаешь, что это выше моих сил…
— А ты попытайся, — с милой улыбкой предложила Кеторин, но госпожа Ева ее проигнорировала.
Она повернулась к Марте и, протянув руку, взяла ту за запястье и некоторое время внимательно смотрела на голубые венки, выступающие под тонкой кожей, испещренной бледными круглыми шрамами. Что там пыталась разглядеть госпожа Ева, Марта не знала, но та вдруг тяжело вздохнула и подняла свой встревоженный взгляд на девушку.
— Марта, девочка, тебе учиться нужно. С такой большой силой уметь надо сладить. Не использовать — не вариант. Она будет в тебе накапливаться и однажды разгорится так, что уже и не потушишь.
— Сама ее научу, — буркнула Кеторин и поднялась на ноги.
Госпожа Ева даже не обратила на нее внимания и продолжила:
— Как почувствуешь, что не справляешься, приходи, мы тебя примем и поможем. Твоя магия, как пожар, и кровь твоя горячая. Небось и с эмоциями своими не всегда справиться можешь. Вот и пытаешь заморозить и себя, и свое сердце, да только толку от такого нет и не будет. Когда магию свою примешь и постигнешь, тогда и буря внутри поутихнет.
Марта сглотнула. Откуда Старейшина узнала о том, что Марта с эмоциями своими не справляется? Жутко ей стало от пронзительного и такого понимающего взгляда госпожи Евы. Марта кивнула, не зная, соглашалась ли она с пожилой женщиной, то ли просто голова у нее была тяжелая, и шея не выдерживала ее веса.
На ночевку они остановились не на берегу реки, а дальше, намного, намного дальше. Марте даже показалось, что они остановились в том месте, где ночевали ранее с Коулом. Но то были лишь предположения — тихий покрытый снегом лес был словно замершей картиной, куда ни глянь — ничего не меняется: те же деревья, утопающие во мраке ночи, тот же снег, те же коряги и сучья. Марта даже предположить не могла, как Кеторин разбирает дорогу. Раньше был ориентир, они шли к магическому следу, теперь не было ничего.
Однако Кеторин уверенно гнала их, словно стадо овец, за которыми шли волки, хотя Марте казалось, что волки были лишь в голове ведьмы. Та словно загоняла не их с Коулом, а саму себя. И долгая дорога по стылому лесу была ничем иным, как наказанием.
В этот день в Кеторин терпимости не было ни на грош, она подгоняла Коула, требуя, чтобы тот быстрее перебирал ногами, но тот лишь слабо огрызался и продолжал идти медленно, но верно, а Марта помалкивала, ощущая, с каким трудом ему дается путь.
Палатку им с Кеторин пришлось ставить самим, благо костер разжигать не пришлось. Коул был настолько слаб, что рухнул на расстеленный мешок, да так и уснул, а в ночь у него поднялся температура. Лихорадило его так, что Марта даже подумала, что до утра не доживет. Метался, стонал, и звал сестру. Теперь-то она знала, кем была Аделина. Все звал и звал, и просил прощения, а у Марты сердце сжималось, ведь она слышала в его голосе тоску и горечь со страхом, и эти эмоции были ей знакомы. Каждый его хриплый стон заставлял думать о сестре. Как она там?
В какой-то момент Кеторин не выдержала и дала Коулу зелье из своей сумки. Не прошло и пары минут, как он затих, правда жар не спадал.
— Так еще пару дней будет, — устало пояснила Кеторин. — Потом придет в себя и полностью оправится. Зелье ему помогает, но злоупотреблять нельзя — тело должно само привыкнуть.
Кеторин была явно не настроена на душевные разговоры, да и Марта тоже. Но был один вопрос, который давил на нее. Ей нужно было знать ответ.
— Почему вы все так уверены, что мы с ним пара? — спросила Марта на раскрошившегося Коула. — Я не чувствовала его до обряда, да и сейчас не чувствую к нему никакой привязанности… только его боль.
Кеторин хмыкнула и легла на свой спальник.
— А ты знаешь, что именно должна чувствовать? Или ты подумала, что комплементарность — это палочка-выручалочка, которая дает тебе мгновенную и незыблемую любовь до гроба?
— О чем-то подобном я и думала, — нехотя ответила Марта.
— Значит, из меня плохой рассказчик, раз у тебя сложилось подобное впечатление. Понимаешь, Марта, — Кеторин закусила губы, задумавшись, а потом продолжила с нескрываемой горечью: — комплементарность — это как знак свыше, что если постараетесь, то будете счастливы вместе, и дети у вас будут сильные. Хотя в старых записях упоминается, что между парами со временем развивается эмпатия, я бы к подобному заявлению относилась с большой опаской, мало ли что написано в старых фолиантах. Да и чувствовать свою пару начинаешь не сразу, для этого нужно узнать его получше.
— Чувствовать как? — резко спросила Марта. Ее не интересовала ни эмпатия, ни потомство.
— Эм… по запаху, — пожала плечами Кеторин.
— Ты сейчас пошутила?
— Нет.
— Серьезно? Если меня не тошнит от его пота, то он мне подходит? Да ты знаешь, сколько таких невонючих по всему миру? — повысила голос Марта, и Коул тихо застонал, вторя ей.
— Это просто признак. Один из многих. Тебя должно тянуть к этому человеку. Ты думаешь о нем чуть ли не постоянно. Не обязательно в хорошем ключе. Просто он заедает где-то на подкорке сознания, и ты не можешь отделаться от мыслей о нем.
— Это называется психологическая зацикленность, — буркнула Марта, которой объяснения Кеторин казались нелепыми. — Нездоровое чувство.
— Марта, — устало вздохнула Кеторин. — Относись к этому проще. Комплементарность не равняется любви. Любовь — это чувство приходящее и уходящее. Сегодня любишь, а завтра убить готова. Комплементарность не убережет тебя ни от измен, ни от ссор. Это зависит от человека и тараканов в его голове.
— И?
— Что «и»? — Кеторин повернулась к ней и легла на бок, подперев подбородок ладонью.
— Почему вы так уверены, что мы с ним комплементаллы? — повторила свой вопрос Марта.
— Нити, — коротко ответила Кеторин. — Понимаешь, это особое умение, меня ему госпожа Ева обучила, когда я еще ребенком была. Видеть нити без заклятия высвобождения сложно, но можно. Без заклятия они едва различимы, но если знать, куда смотреть, то можно и разглядеть. Так вот к чему я это: между людьми — обычными — она завязывается и на этом все. Может, разве что уплотниться. Между комплементаллами она оплетается новыми, со временем становясь похожей на небольшой плетеный трос, состоящий из множества тоненьких ниточек. Вживую я такую нить не видела ни разу, только в зарисовке в гримуаре. Не знаю, заметила ли ты во время обряда, но сейчас ваша нить состоит из восьми переплетенных. Когда я впервые увидела Коула, их уже было две. Заметила чисто случайно, а когда ты пришла ко мне спрашивать про охотников, я заметила, что из твоей груди идет плетенка из пяти нитей, которых ранее просто не было. Чем ближе вы друг другу становитесь, тем толще нить — вот и все.
— Какой толщины нить между тобой и Люцианом?
— С чего вдруг такие вопросы? Я же уже показывала тебе свою нить.
— Да, я помню. Она покрыта каким-то коконом, но она определенно была толще остальных. Так что, сколько нитей?
Кеторин смотрела на Марту немигающим взглядом, а затем ответила, словно выплюнула:
— Пятнадцать.
— А ты говорила, что ошиблась, и вы не комплементаллы, — все-таки произнесла Марта, хотя почему-то слова Кеторин ее нисколько не удивили.
— Я действительно ошиблась. В нем. В том, что верила ему и любила. А сейчас он чей угодно, но не мой, — каждое ее слово было похоже на взмах хлыста. — И тебе советую относиться к происходящему проще. Хотя Коул не Люциан, и у вас вполне могут сложиться отношения, если усмирите своих тараканов.
— Значит, комплементарность не приговор?
— Приговор? Какое интересное слово. Для вас с Коулом нет, для меня — да, — на ее губах расцвела горькая усмешка. — Ладно, Марта, давай спать. Я за сегодня очень устала.
Марта тоже устала. Стоило Кеторин перевернуться на другой бок, как Марта подползла к Коулу и, устроившись у него под боком, тоже уснула. Рядом с ним было теплее.