Марданов был известен тем, что когда-то завалил кандидатскую Гриши Бузукина, кстати сказать, своего ученика. Накануне защиты Марданов позвонил в Новосибирск, в Сибирское отделение Академии наук, и с ужасом узнал, что не прошел в членкоры... А он так надеялся... Кандидатскую Бузукина рецензенты и члены Ученого совета, да и сам Марданов, по предварительной прикидке думали сразу зачесть как докторскую. Она стоила этого... Но из-за провала на выборах в АН СССР зачем Марданову, доктору наук, в лаборатории еще один доктор? И Вадим Владимирович перед самой защитой подготовил нескольких своих мерзавцев с глупейшими вопросами, на которые нет ответа, а в конце и сам еще слезу пустил, сказав, что виноват, поторопил любимого ученика. И Гришу Бузукина прокатили...
Разумеется, очень скоро Марданов понял, какую непоправимую ошибку совершил, да и Бузукина через несколько лет не стало на свете, он превратился в легенду, и отныне с Мардановым мало кто приятельствовал. И Вадим Владимирович избрал для себя стезю яростного патриота. Он по поводу и без повода поносил Запад, уверяя, что уезжают туда только мерзавцы... И то, что он вдруг явился к Левушкину-Александрову, с которым отнюдь не был на короткой ноге, говорило об одном: он ищет союзника для какого-то шумного мероприятия.
Когда дверь за Нехаевым закрылась, Марданов оглянулся и спросил:
- А этот парень наш? Не сионист? - И, сев на табуретку, объявил: - Я на минуту, Александрыч. Знаешь, тут новый Чичиков объявился... Но если тот мертвые души скупал, то этот - живые. На зеленые тридцать сребреников хочет самых путных наших ребят смутить...
Алексей Александрович слушал его и понимал, что тревога Марданова в принципе ему понятна. Очень жаль, если наиболее перспективные ребята смоются из ненастной Сибири в Штаты. Они ведь не вернутся. Вот китайцы уезжают и возвращаются домой с деньгами, с опытом. А из наших еще никто не вернулся.
- Как думаешь, может быть, устроим обструкцию? Ходит, как Рокфеллер, ко всем заглядывает...
- Я за-зайду? - от двери спросил Нехаев. - Льет, будто из б-бочки.
- Конечно, конечно, - кивнул завлаб. - Извините.
- Я пока о-отряхивался, услышал... Вы про Бе-белендеева? - спросил Нехаев и добавил: - Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию...
- Вот! А надо бы обструкцию, проклятье! - Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.
- Походит - уедет, - холодно отозвался Левушкин-Александров. - У каждого своя голова.
- Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков? - Алексей Александрович кивнул. - Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично - хоть какие мне деньги предложи - тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские кости найдут успокоение...
Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.
- Все, все смотрят туда... на Запад... У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.
- Спирт есть, Вадим Владимирович, - отозвался Нехаев.
- Нет, это крепко... хотя... для сибиряков... Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.
- А, давайте! - вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву. - Пожалуйста, не в службу, а в дружбу... Принесите из буфета пирожков, что ли.
И, о позор! Он пил с Мардановым... И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: "Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю".
- А завтра мы с тобой примем на грудь, - прошептала Броня. - У меня именины.
Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?
16
С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане - тоже позвала.
Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:
- Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени - Бронислава...
- Как это нет? - грубо оборвала ее Броня. И более мягко: - Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть... Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.
- Может быть, - тут же уступила старушка.
- Ей-богу. Я даже помню... великомученица... как раз сегодня.
- Может быть, может быть, - кивала мать. - Конечно, если канонизировали...
Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.
- Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?
- Ведь правда, мамочка, - это Броня, - химии в колбасах было меньше?
Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что "Сибэнерго" образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:
- У нас другие люди! - И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея...
- Да, да, - вдруг согласилась Бронислава и, потянувшись, миролюбиво обняла Светлану. - Давайте еще выпьем. - И неожиданно повернулась к старухе, ее будто прорвало: - Вот ты, мама, молишься... А знаешь, что там все туфта на постном масле? Христа, например, распяли вовсе не две тысячи лет назад, а в тысяча девяностом пятом году. Фоменко доказал. Понимаешь?..
Мать, насупившись, молчала.
Не дождавшись от нее никакого ответа, Бронислава вскочила и, прихватив бутылку вина, потащила за руку Светлану на балкон. Они там ворковали довольно мирно несколько минут, Алексей Александрович было успокоился, но вскоре до него стали доноситься резкие голоса. Мать, опустив голову на грудь, кажется, дремала. Алексей поднялся и включил музыку.
- Потанцуем? - обрадовалась Эльза.
- Она зажилась! Она не собирается помирать! - вдруг заорала Броня. Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь - забирай опять на хрен... Мажусь или одеваюсь - уставится и молчит, молчит...
Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.
- Спасибо, сынок... - еле слышно прошептала старуха. - Я лягу.
Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:
- А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня - гнилое бревно с глазами!
- Как смеешь? - пищала Светлана. - Ты микроцефал!
- Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит...
Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:
- Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! - схватил куртку и выскочил из дому.
Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь - сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.
- Ты чего, где ты был? - невинным голосом пропела она.
У Алексея Александровича затряслись губы.