- Ну и что делать? - рассказав все это, тихо спросил Марьясов у Анны Константиновны и почему-то довольно неприязненно посмотрел на Ивана. - Вы там с шумом и криками третий день что-то сочиняете. Я не могу запретить, если будет польза - пишите... Но вы уверены, что поможет? Не лучше ли найти хорошего адвоката и объяснить ему все на пальцах? - Он снова перевел взгляд на Анну Константиновну. - Впрочем, вы это сумели бы сделать лучше, я забыл, что Ваня не физик...
Муравьева спросила:
- А какую позицию занимает Кунцев? Ведь Алексей Александрович ныне его сотрудник, и от его позиции...
Марьясов странно улыбнулся:
- Иван Иосифович в больнице третий день... Так сказать, на профилактике. - И снова неприязненно покосился на Гуртового. - Нужен молодой адвокат. Цепкий, умный. Деньги мы найдем. Но его должны нанять вы! Молодежь! Ведь он ваш руководитель, черт возьми! Поняли?
Иван поднялся и одернул пиджачок. Он то бледнел, то краснел.
- Я пойду... Мы... мы сделаем все возможное.
Когда молодой ученый ушел, Марьясов процедил:
- Когда так говорят, ничего не делают. Анна Константиновна, ищите юриста. Мне нельзя. Говорю честно. - И он шлепнул ладонью по медной шее, которая, как и лицо, была вся в морщинах, как у моржа.
Анна Константиновна прекрасно понимала: у директора сложнейшее положение. Многие знали: Марьясов в защиту Алексея Александровича письмо академиков не подписал, но на запрос ФСБ еще месяц назад отправил заключение, что в действиях бывшего сотрудника Института физики никакого криминала нет. Но почему же органы ФСБ так круто завернули гайки в деле Левушкина-Александрова? Что-то новое выяснилось? Или из упрямства? И что это за два академических института, которые дали убийственные заключения?
17
Алексей Александрович лежал с закрытыми глазами. Он был истерзан сомнениями и страхами, от которых никуда не денешься... Шутки шутками, а могут и упечь лет на двадцать. Его не допрашивали уже неделю. Правда, две ночи опять катали в автозаке, измучив до предела.
От жены принесли передачу: сигареты россыпью (здесь только так!), красные яблоки апорт и сухари в прозрачном пакете. В записке, которая была приложена (не изъяли!), Бронислава писала: "Мы с мамой не верим в наветы, мы надеемся: скоро справедливость восторжествует, среди работников ФСБ есть честные люди". Наверное, последние слова и спасли записку.
Молодые люди в камере относились к Алексею Александровичу хорошо. Он раздал им яблоки, они угостили его коньяком (и где взяли?!). Все они ожидали скорого суда, но, кажется, не особенно тряслись. У коммерсантов и адвокаты умные, да и статьи УК, по которым их зацепили, зыбкие. Единственное, что огорчило всех: вдруг перестал показывать телевизор. Шла сплошная рябь. Неужто из-за шума, который подняли журналисты вокруг дела о "китайском шпионе", теперь всем страдать? Один из соседей по нарам (на его босых ногах синей тушью выколоты цепи, а спит он, привычно положив руки поверх одеяла) прозрачно попенял Алексею Александровичу:
- Без тебя было веселей.
На что, правда, внимательно глянув на него, некий амбал с золотой цепью на шее, которую он, выходя на прогулку, забирал в рот, буркнул:
- Тебе скучно, лапоть?
- Нет, ничего! - сразу замельтешил исколотый. - Там бабы иногда голые ходят.
- Я тебе картинку подарю. "Неизвестную" Крамского видел? Так вот, она, только голая, сидит в тарантасе. Парни на компьютере сделали.
Что же касается новостей, то они все равно доходили - через адвокатов, от конвоиров, из газет, которые тайком все-таки попадали в камеру. Здесь мигом все узнали и про обращение американцев, и о мнении "механиков" из тайги, и о том, что студенты университета - около семисот человек пикетируют подъезды и выезды из Академгородка с требованием, чтобы местные ученые высказали свое мнение.
Наконец, Алексею Александровичу сделали царский подарок - вручили целое полено свернутых туго городских и областных газет. На первых полосах поверху шли жирные заголовки:
"СВОБОДУ РУССКОМУ УЧЕНОМУ!"
"ШПИОНЫ"XXI ВЕКА".
"ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ И КИТАЙСКИЙ ВОЖДЬ ПОДПИСЫВАЮТ ДОГОВОР О СОВМЕСТНЫХ РАБОТАХ В КОСМОСЕ, А МЕСТНЫЕ ГОРЕ-ЧЕКИСТЫ ХОТЯТ БЫТЬ ПРАВОВЕРНЕЕ ПАПЫ!"
Все-таки впечатляет. Лет десять назад и помыслить о таких публикациях было нельзя.
- Держи хвост пистолетом! - сказал амбал с золотой цепью. - Когда такая слава, прибить не посмеют.
- Какая слава... - скривился Алексей Александрович.
- А как же не слава? Послушай. - Амбал кивнул в сторону темного окна.
И надо же, откуда-то издали, с улиц донесся звериный рев:
- Свято-ого запря-ятали в гро-об!.. Вы, свободы, гения и славы палачи!.. Александрыч, держись!
Господи, Кукушкин! Зря он, еще арестуют.
- Проведи-ите меня-я. Проведи-ите меня к нему... Я хочу ви-идеть этого человека...
- Есенина читает, - растерянно пробормотал профессор.
- Знаем! - коротко отозвался "с цепями на ногах", в украинской расшитой рубашке. Глянув на дверь, громко запел:
- Счастлив я, что цаловал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И звер-рье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове...
Алексей Александрович прежде не особенно любил стихи Есенина, они ему казались сусальными, слишком раскрашенными. Но строчки: "Оттого и дороги мне люди, что живут со мною на земле..." - здесь, в тюрьме, раскрылись вдруг иначе. А ведь, в самом деле, там, куда мы уйдем, не цветут чащи, "не звенит лебяжьей шеей рожь". Вот и дороги все, кто рядом с тобой еще жив.
Все те, с кем он сидит в камере, в кого круглые сутки уставлен невидимый чужой глаз, для кого из железной двери три раза в сутки с лязгом отпадает столик, как скатерть-самобранка, и кому из коридора подают хлеб, кашу, в огромном чайнике кипяток, хотя у соседа с золотой цепью имеется свой кипятильник, - каким-то образом разрешили... Но дороги не только те, кто с тобой рядом в СИЗО.
"Почему же я так мало обнимал сына, не говорил с ним о вещах более серьезных, чем мотороллер или кожаная куртка? О вечности, о хаосе, о живом веществе? О любви, да, почему нет? О девушках, о поэзии, рыцарском кодексе чести, о жертвенности? И почему так мало общался с матушкой? И даже с Брониславой... Ведь и ее, культурно неотесанную, но сильную, страстную, можно хоть как-то было образовать, чтобы она не вызывала недоумение у окружающих... Дело даже не в том, что она, как говорится, бросает некую тень на меня... Случаются же минуты раскаяния у нее после очередного идиотского поступка, значит, идет внутри ее души борьба. И даже если ты любишь Савраскину, что же, у тебя настолько узка душа, что не можешь по-человечески вести себя с Брониславой? Постель - это еще не близость... Особенно пьяная постель... Скотный двор... Когда ты в последний раз с ней на концерт симфонического оркестра ходил? А у нее, между прочим, неплохой слух. Прокрутив упрямо раза три дома Патетическую симфонию Чайковского, готовясь к походу в филармонию, она после концерта вполне точно отметила, что скрипки во вступлении сфальшивили...
А ученики твои? Ваня Гуртовой, который восхитил тебя еще во времена своей учебы в университете, - молчун, предельно скромный мальчик. А вот спросишь - поднимется, одернет пиджачок (или что-то вроде френча он тогда носил) и негромко объяснит наилучшее решение задачи... А Женя Коровин, бородатый выпивоха, холостяк, пропахший плесенью, как старый гриб?.. Молчит-молчит, пыхтит-пыхтит и вдруг такую потрясающую мысль выскажет... А Живило Артем мастер на все руки. Мгновенно соображает, красив, не без самоуверенности, конечно... Давно ли ты с ним говорил? А ведь когда он был твоим аспирантом, как вы грандиозно фантазировали о вариантах зарождения жизни в космосе...
А Генрих Вебер, нынешний аспирант? Хоть и железных немецких кровей, но как долго он не мог объясниться с Таней Камаевой. Ты их свел на пикнике, который организовал Артем на берегу Маны. Заметил, как Генрих смотрит на Таню, соединил их руки возле костра и попросил, глядя в огонь, сказать мысленно: "Мы навсегда вместе". И он тебе навек благодарен. Может быть, только того не подозревает, почему столь настойчиво ты принял участие в их судьбе. Да потому, что помнил о своей беде студенческих времен...
А девочка с пятого курса, похожая на Галю Савраскину?.. Когда ты рассказываешь особенно интересный материал (например, об опытах японцев с перепелами в космосе: родившийся в невесомости перепеленок не может научиться летать! А мама там летает!), то неотрывно смотришь на нее, и она смотрит с восхищением на тебя... Ты хоть спросил как-нибудь, как она живет, в каких условиях, какие у нее мечты?
А Кукушкин, громогласный Илья? У него бледная, худенькая жена, детей нет... Она, кажется, работает в библиотеке, а для него Институт биофизики, лаборатория Левушкина-Александрова - единственный свет в окошке. Когда ты с ним о ЕГО жизни говорил?
Что за небожитель, в тридцать семь лет с пепельным лицом одевшийся в тогу? Если у тебя уже перестали рождаться новые яркие идеи, если перегорел, так молодым помогай придумывать! Расти сына! Боже мой, теперь я понимаю, почему меня всегда трогала прощальная ария художника в опере "Тоска", когда он поет что-то вроде "и никогда я так не жаждал жизни..." Стоило попасть в тюрьму - и ты тоже вдруг оценил красоту и жар жизни. Господи, выйти бы отсюда!"
- Алексей Александрович! А, Александрович?
- Да-да?
- Рассказал бы что-нибудь. Вот в Китае был, как они? - это спрашивает певец с цепями на ногах. - Лучше нас живут?