Борис Казанов
Полынья
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОЛЫНЬЯ *
1
Ночью они пересекли неширокий Болваний пролив, идя в русле попутного течения на север, к берегам Полыньи. Море было ясное, со звездным потолком, и рулевой морского спасательного водолазного бота "Кристалл" отчетливо видел ориентиры порта Маресале, от которого они отошли. По-видимому, где-то недалеко плавал лед, так как рефракция придавала этим жалким огням неправдоподобную яркость. А сам поселок Маресале (десятка полтора деревянныx домов, поднимавшихся террасой над гаванью) так сверкал в звездном свете, словно его застеклили цветными стеклами. Но за проливом, в шхерах Минина, эти огни пропали.
Покка выбирались из лабиринта скал, совсем рассвело, и в первых лучах холодного солнца они увидели несколько рыбацких шхун, которые лежали в дрейфе, наклонившись в ту сторону, куда были спущены сети. Эти маленькие суденышки были почти растворены в черноте воздуха, лишь изумрудно сверкали на мачтах стеклянные фонари. А поселок Маресале, до которого было не менее сотни миль, как ни в чем не бывало стоял позади, словно от него и не отходили. Правда, виделся он немного не в той стороне, где ему следовало быть. И чем дальше они уходили, тем выше поднимался над морем поселок. В воздухе проступили телефонные столбы и набережная угольной дороги с памятником Тессему. А потом, чудовищно расширившись, всплыли барометры, висевшие на столовой. Все это были миражи, хотя виделись так ясно, что по барометрам можно было узнать, какую погоду они показывают, - зрелище дикое, какое увидишь только в Арктике.
Внезапно прямо перед "Кристаллом" из воды поднялась великанья фигура женщины. В руке у нее что-то блеснуло... Рулевой Трощилов резко выверинул колесо и с перепугу присел, ошалело тараща глаза. Видение женщины, продержавшись несколько секунд, исчезло, и матрос, успокоившись, завертел штурвал обратно.
- Кто бы это мог быть, Михайлыч? - поинтересовался он насчет женщины у старшего помощника.
- Фамилию тебе назвать?..
- Скажешь - по фамилии? - удивился матрос.
- Видно, по фамилии не скажу... - Старпом Кокорин, мужчина лет тридцати пяти, с телом тяжелым и громоздким, на котором, как на пьедестале из неотесанного камня и как бы совершенно отдельно, стояла голова благородной формы с чеканным профилем, переступил в сторону двери и выглянул. Наверное, какая-то баба мусор выкинула, - предположил он.
- Где?
- Наверное, в поселке... - Кокорин, возвратившись, застыл на месте. - А большая тетка показалась! - заметил он, испытывая сожаление, что таких женщин не бывает в природе: Кокорин обожал могучих женщин, притом некрасивых, так как маленьких и красивых он боялся. - Жен-шчы-на! проговорил он с одобрением, теплея глазами. - Знаешь, какие они вырастают тут в лунную ночь? Если ляжет, то на целое море.
- Я слыхал, попадаются на них. Ну, путешественники эти... Представит чего - и пошел искать. А где тут найдешь? Вот и пропадают.
- Почему же, находят, - возразил старпом. - Эту Полынью, например, нашли. А если б не было таких людей? Целое море потеряли б...
- А что в нем?
- Сейчас я тебе объясню...- Кокорин, предвкушая удовольствие от разговора, достал коробку с фотографией гаванского Капитолия и принялся набивать трубку табаком. - В этом море, внутри, магнитная вода течет. От нее при луне в море возникают дыры. Положим, идет пароход, все спят. Потом ныряет в дыру - и с концами... Пры-ро-да! - произнес он торжественно, с расстановкой, как до этого сказал о женщине.
- Из-за природы, что ль?
- Ну да.
Трощилов промолчал.
Это был довольно глупый матрос, но со своими мыслями. И сейчас, скрыто размышляя над словами старпома, понял, что с ним не согласен. Хотя бы насчет луны и дыры... Какая тут может быть связь? Или про то, что море течет. Трощилов был убежден, что море неподвижно и никакой воды внутри него нет. А есть нечто незыблемое, как суша. Просто Кокорин такой человек: ему лишь бы сказать. В другой раз матрос не обратил бы внимания на его слова, если б не сегодняшний рейс... Они пришли в Полынью не за углем или металлоломом. А пришли найти пароход, который здесь исчез без звука и без привета. Рейс был такой, что Трощилов боялся о нем думать.
- А могут быть в "Шторме", - назвал он пароход, который исчез, - люди?
- В "Шторме" зачем? А в Полынье люди живут.
- Как - живут?
- Каждый имеет квартиру, кто утонул, - объяснил ему Кокорин. - Пузырь такой, вроде жилья. Природа засаживает в него человека, и он там сидит.
- И не вылезает?
- А как вылезешь, если дверей нет?
- Страшновато говоришь, Михайлыч, - поежился рулевой. - А что, если сами попадем в него?
- Нам только б попасть! А чтоб выбраться, головы есть... Знаешь, какой у морских спасателей закон? -Кокорин шумно вдохнул дым. - Спаси другого, а потом спасайся сам! - сказал он наставительно.
- Какой еще закон, Михайлыч? - заволновался матрос. - Ты мне квартирку дай! А ты - пузырь... Зачем он мне? Ни два, ни полтора...- И Трощилов, цыркнув слюной, захохотал,
Кокорин посмотрел на него.
Этот Трощилов был в самом деле "ни два, ни полтора". Ростом мал, косоглаз, с челочкой поперек низкого лба. Характерное лицо преступника. А в действительности преступление как раз совершили против него. В действительности он умирал - был мертв почти целые сутки. И мог же, зайдя за тот предел, где исчезает жизнь, открыть для себя по-новому этот мир. Тем более, как моряк, имел возможность смотреть на природу широко. Однако разговор о пузырях, затеянный неспроста, подтвердил прежнее мнение: Трощилов в Полынье представлял абсолютный нуль, как и в Маресале.
Какой смысл представляло для такого море? И о чем он может вспомнить в наркотическую лунную ночь, если она их застигнет в Полынье? И в то же время примитивность служила ему защитой. А для людей тонких, с просветленной душой, для разных несчастливцев, которых отсылали на "Кристалл", поиск "Шторма" в случае неудачи мог обернуться трагедией.
Открыв рулевую, он вышел на крыло.
Сейчас море было пустым, и на утренней воде, наливавшей его, оставляли мгновенные следы лишь ветровые струи. Однако, приглядевшись, Кокорин увидел лодку, скрытую зыбью. В семикратном приближении бинокля был виден и рыбак: он закладывал патрон в ружейный ствол... Обводя биноклем горизонт, Кокорин заметил еще что-то: большой пароход. Казалось, он стоял на месте, но это была обманчивая неподвижность глубокой перспективы. Прикидывая, откуда он мог идти, старпом понял, что он возвращался с угольных копей Земли Верн. Эта земля с трудом различалась в завесе птиц, круживших над семидесятипятимильной песчаной косой. Омертвелая, без кустика травы, исполосованная снегом, похожая на скелет огромного животного, она еще недавно была вся в залежах теплых яиц, на которых высиживалось целое птичье человечество. Теперь птицы, обретя крылья, кружили над своей суровой родиной, готовясь ее покинуть. Немало птиц летало и над островом Рудольфа, похожим на гранитный черный камень, и над островом Хейса, где птицы жили в соседстве с людьми.
Освещение изменилось, и эти островки, Рудольфа и Хейса, а также Неупокоевы острова, к которым они сворачивали, ясно виделись на своих местах. Низкие, еле выступающие над водой, они являлись пиками высоченных подводных гор, извергавших пламя и дым, кипевших под водой, как гигантские самовары. Но еще невероятней было видеть просто воду, открытую в столь высоких широтах, где мог быть только лед. Однако издавна до ней пролегал кратчайший Северный морской путь, освоенный на деревянных судах и заброшенный с тех пор, как появились мощные ледоколы. Теперь караваны шли намного ниже, южными арктическими проливами. Там, на осевой линии Севморпути, сейчас упирались атомные богатыри, летали самолеты ледовой разведки. А дорога, которую они с таким трудом пробивали, лежала вот, совершенно пустая и бесполезная: из-за жестокости своих вод Полынья была закрыта для регулярного плавания. Лищь из года в год работали деревянные шхуны, зафрахтованные наукой, составляя гидрометеорологические и рыбопромысловые прогнозы, полагаясь не столько на карту или локатор, сколько на удачу, на простое везение. И немало их пропало здесь странно, удивительно: порой просто раздавленных воздухом, сжимавшимся среди глубоких волн, или сгорев от прямых попаданий молний. Но особенно жаль было тех, что гибли без следов,- провалившихся в пустоты Полыньи, имеющие свойства гигантских магнитов, и там поглощенных заживо какими-то чудовищными пузырями, а потом всплывавших при полной луне - раскрытые настежь, с мертвой кoмандой, замученной лунным светом.
Возможно, "Шторм" именно такой корабль.
Он потерялся вчера возле Неупокоевых островов, имея на борту ценный научный материал, и если посчастливится eгo найти, то заказ гидробазы будет выполнен. А потом последует еще один заказ -произвести подъем затонувшего парохода. Поднять "Шторм", чудо деревянной архитектуры, - это благодарность министра флота. В каком море, на каком корабле можно достичь такого за один сезон? Даже "Агат", флагман экспедиционного отряда, лидер-спасатель международного класса, на такое не способен. Потому что не имеет таких водолазов, как "Кристалл". Только у них была глубоководная станция, единственная в Арктике. Кокорин не сомневался, что водолазы "Кристалла" разыщут "Шторм", если захотят. А чего им не захотеть? Теперь им вce карты в руки.
Однако это радостное настроение, по мере того как они приближались к Неупокоевым островам, начало меркнуть в душе старпома, и, глядя на черную воду, в которой человек находил свою смерть за пять минут, на громадных птиц Полыньи, сухих и быстрых, с клювом в треть туловища, паривших на струях темного воздуха, Кокорин, может, впервые в жизни почувствовал вceй своей массивной фигурой непрочность места, на котором стоял.
И мысли -его поплыли в другую сторону.
Все-таки гиблое это место, нехорошее... Наверное, в прилив острова заливает совсем. Или когда раскачает зыбь - за бурунами не увидишь. Наскочишь на островок, получишь течь, и все. Скорее всего, так и затонул "Шторм". Нет, только б прокантоваться до вечера, а там лечь на обратный курс и не оглядываться до самого Маресале.
Такие мысли задерживались ненадолго.
И снова что-то вздрагивало в нем, когда он смотрел на эти заповедные воды, которых достиг маленький "Кристалл". И что-то подкатывало к горлу, и слезы наворачивались на глаза. Хотелось сладкого забытья... Хотелось плыть на пьяном корабле в озарении луны. Мечтая о великой женщине и великой любви. Недаром в этом море возникают такие миражи, которых не увидишь нигде.
Кокорин вспомнил мираж, из-за которого все началось.
В тот день, когда пропал "Шторм", они, забредя по мелкому делу на окраину Полыньи, увидели, как он тонул. Не смутный призрак, размытый расстоянием, а будто "Шторм" находился рядом. Вполне настоящий, похожий на дом с желтыми ставнями. Даже мало сказать - дом. Целый особняк всплыл в небо - со шпилем из круглых мачт, с верандой из зеркальных стекол и совсем пустой. Только одна хозяйка стояла на пороге и смотрела на них с высоты своими золотыми глазами. И этот лунный пароход, возникший над черной пропастью Полыньи как олицетворение печали, почти целую минуту продержался в воздухе. А потом, опрокидываясь мачтами вниз, медленно погрузился в волны...
2
Рулевой Трощилов нехорошо изменился после разговора. Стал облокачиваться на штурвал, хотя был обязан стоять прямо. К тому же раз за разом терял курс, вынуждая "Кристалл" делать лишние метры. Кокорин, исподтишка наблюдавший за ним, уже был не рад, что зацепил. Не зная, как с ним быть, старпом отправил матроса с поручениями. Надо было перевести судовые часы, так как "Кристалл", идя на восток, успел пересечь несколько поясов времени. А еще предупредить водолазов, что скоро будут на месте. Снимая матроса с вахты на несколько минут, Кокорин был уверен, что тот по своей безответственности эадержится-надолго. На это старпом и рассчитывал: Трощилов успокоится и забудет про все, что он ему наговорил. В глубине души Кокорин слабо верил, что этого паренька можно чем-то испугать. В особенности туманными рассуждениями о природе.
И как будто не ошибался.
К природе, и к морю в частности, Трощилов питал глубокое безразличие. Причина была в том, что ему пришлось поплавать на больших пароходах, где всем заправляли осторожные, солидные люди. Другой капитан готов был обогнуть земной шар, чтоб сохранить лицший ящик груза в трюме. Поэтому море, бедное событиями, воспринималось нa таких пароходах лишь как расстояние и потраченное время. И в рейсе, как только Трощилов, отстояв вахту, спускался вниз, море переставало для него существовать, словно в его башке выключали телевизор. Оставалось только судно, где всегда было на что поглазеть и прикинуть что к чему. Не говоря уже о том, что на судне можно было шутя пересидеть всякие неприятности, из-за которых другие сворачивали шею на берегу. В море Трощилов мог бояться только людей. Боцмана, например, который заставлял его работать. Правда, к любому боцману привыкаешь в конце концов, как к плохому отцу. Можно даже привыкнуть, что тебя не любят, считают вроде урода в семье. Куда ж тебе идти, если ты такой? Тебя будут терпеть, с тобой будут возиться. Как бы там ни было, ты среди своих, в родном доме.