15 октября
Читая о суперструнах, улетаю прямо в космос — главное, подальше от реального ближайшего будущего — перинатального обследования. Поездка в Польшу пойдет нам на пользу. Думать будет некогда.
16–19 октября. Варшава
Студия, студия. Встречи с режиссерами, актерами. Люцина, актриса Национального театра, уходит из «Городка». Так что мы размышляем, как бы половчее ее «прикончить».
Возвращаясь в «Холидей», Петр встречает Люцину и долго смотрит ей в глаза. Они не знакомы. Актриса, должно быть, почувствовала себя неуютно: вечер, пронзительный взгляд длинноволосого парня.
Неужели Люцина разглядела в его глазах собственную смерть?.. Назавтра она сообщает студии: «Я не хочу умирать. Буду продолжать съемки».
Слишком резкий переход от шведского одиночества, лесов и уютного дома к варшавскому центру. Нас выдернули из тишины и швырнули в самую гущу человеческой толпы. Может, поэтому я так равнодушна — все кажется нереальным?
Стилистки из журнала «Вива». Две молодые девушки (полонистки, читали «Метафизическое кабаре…») должны «украсить» меня перед фотосъемкой. Перепуганные: придется одевать капризное существо о двух клиторах. Моя нормальность ставит их в тупик. Хотя кое-что странное все же обнаруживается: с поясом брюк, в которых меня собираются «щелкать», какая-то ерунда: размер вроде мой, но застежка едва сходится.
— К утру вздутие пройдет? Ты переела за ужином? — нерешительно интересуются они.
— Не пройдет, наоборот, увеличится, — открываю я свое положение. Прошу меня не выдавать. Не хочу никаких комментариев насчет беременности, подписей под фотографиями. Больше всего хочется намалевать себе на животе: «Only for stuff[38].
Фотосеанс в «Вивальди» — весь день насмарку. Фотографии забавные (для меня):
«Смотри, зайка, вот так мамочка выглядела на четвертом месяце. Здесь сиськи наружу, тут загримирована под довоенную шансоньетку в черных чулках и на шпильках, без юбки, у стойки бара».
Беата вернулась с парижского прет-а-порте. Уставшая, исполненная отвращения. Зеваки, зубами добывающие себе билеты на показы моделей «Вествуд», «Галлиани». И измученная этим ежесезонным цирком Беата. Не слишком ли она интеллигентна для крестной? Единственная настоящая католичка в нашей компании. За несколько последних месяцев ее «вызывали» для участия в этом таинстве из Франции, Италии, Кракова, теперь вот из Швеции. У нас хоть оправдание есть — живем в лютеранской стране.
Покупаю банку икры, отправляю в рот прямо пальцами.
— Ну ладно тебе, это ради ребенка… полезно.
Петушок сокрушенно:
— Балуешь гада с самого зачатия. Живет среди деликатесов…
20 октября
После мерзости Варшавы, офисной элегантности отеля «Холидей» — обратно в деревенский домик. Из окна видны сосны на холме (Сосны в вышних!). Бонсай нас дождался. Кривой, маленький — остроумная реплика в ответ на манию величия скандинавских деревьев.
Отогреваюсь в тепле домашних цветов. Раздеваюсь перед огромным зеркалом в прихожей. Мое тело меняется. Мое? Наше. Из-за выросшего живота кожа на ребрах натянута, словно брезент скрывающей Его палатки.
Петр на дежурстве. Двенадцать ночи, я танцую (мы танцуем) под французское варьете. Месяц тому назад я бы не досидела и до десяти. Закончились муки творчества? Мы растем, вытягивая ручки и ножки на три четверти и свингуя?
«Индейское лето» Джо Дассена, не менее знаменитое, чем мелодии Бреля или Пиаф. Я и не знала, что он был антропологом, изучал индейцев Хопи, жил среди них летом, осенью…
22 октября
Ненавижу воскресенья. Их духоту, освященную бульончиком. Мещане, прогуливающие собственную тупость. Прикрывающие ее инфантильностью подогретых в семейном очаге благоглупостей.
23 октября
В ноябре венгры издают «Учебник для людей»[39]. Приглашение от тамошнего Польского института и издательства.
— Мы бы предпочли, чтобы вы купили билет у себя в Стокгольме, — предлагает организаторша.
Петр волнуется:
— Она морочит тебе голову! Почему они не могут взять это на себя?
— Так принято… В Германию я тоже сама покупала билет… У тебя есть телефон SAS[40]?
— Ты защищаешь польский идиотизм — «моя хата с краю». Что, черт побери, в Будапеште отменили турагентства и Интернет?!
Мы продолжаем спорить: Петушок — после трех бессонных ночей, я — раздраженная его усталостью. Четверть часа спустя принимаемся смеяться над собственными претензиями. Я вытираю слезы от смеха. Они все текут, и вот я уже рыдаю с громким всхлипыванием. Плач переходит в крик. Я будто бы пытаюсь выплюнуть некий сгусток страха. Не могу остановиться. Петр встряхивает меня. Я успеваю пробормотать только:
— Я не знаю, что со мной… не знаю, — и в следующее мгновение теряю губы, лицо. Все искривляется, словно парализованное. Мне никто не может помочь, я чувствую это тем кусочком себя, который не скован путами ужаса. Еще секунда — и я разожму пальцы, вцепившиеся в соломинку рассудка.
Паника — звериный бог без маски. Мое умытое и намазанное кремом лицо, под ним ужас, на который невозможно натянуть улыбку и лицемерие.
Петр меня баюкает.
— Ты справишься, не бойся.
— Что со мной?.. Я никогда… Что это было?
— Так бывает при беременности… Все пройдет.
— У меня есть только ты. — Сомнительный комплимент. — Мне приходится просить тебя звонить, заказывать какой-то дурацкий билет, записывать меня к гинекологу…
— Это наш ребенок.
— Но я-то взрослая…
Что это было? Разовая истерика? Может, все дело в завтрашнем дне? Я начинаю колебаться — делать ли обследование. Игла в живот — один процент выкидышей. Да еще этот укол из сыворотки против твоей крови, Малыш, — а вдруг моя кровь во время процедуры попадет в твою? Ребенок с конфликтом резус-фактора, дитя кровной битвы вампиров.
Добрая мама, трясущаяся над беспомощным Малышом, и мать-вырожденка в ожидании приговора. Ничего удивительного, что мне почти парализовало лицо: одна половина должна одержать верх, с криком прогнав другую. Я боюсь по-человечески (мать) и по-звериному (самка, загрызающая нежизнеспособный помет).
Уравнение, достойное осуждения:
99 процентов уверенности, что ребенок здоров + 1 процент страха перед абортом, мозговой патологией, расщеплением позвоночника, синдромом Дауна = 100-процентный ад.
День начинается неудачно. Открываю дверь и отступаю назад, напуганная агрессивным карканьем ворон. Вымазанные похоронной чернотой, расклевывающие падаль. Секунду назад я бросила на террасе завязанный пакет с мусором. Потревоженные вороны лениво кружат над головой, отгоняя меня горловым карканьем. Собирая раскиданные повсюду останки, я подумала о пожираемых крысами больничных отходах. Плод, летящий в мусорное ведро.
Разумеется, я несу полную чушь, но я не раз гадала по птицам: с какой стороны они прилетают, какие…
Голодные вороны осенью? Зимой пакеты с мусором могут лежать нетронутые по нескольку дней, прежде чем до них доберутся птицы. Или это они нажираются про запас, предчувствуя морозную зиму, или…
24 октября