— Хороший — «Звезды», — заверяю я.
— Кредит… если все пойдет хорошо, за год выплатим.
— Если… Петушок… не смейся… помнишь в кухне эту колонну, ну, со встроенным шкафчиком?
— Ага…
— Я ее видела… пыталась вообразить себе нашу будущую квартиру и представляла точно такую кухню, совмещенную с гостиной, и белую колонну со шкафчиком.
— Ну, так нечего больше раздумывать. Значит, судьба. Ты не боишься?
— Страшно: взрослая жизнь — ребенок, квартира, кредит… это все хорошо в двадцать лет…
— Ну, у нас было несколько фальстартов…
17 января
Пока мы оформляем документы, ездим в банк, Поля ведет себя тихонько, как мышка. Когда я разваливаюсь на диване в издательстве, она тоже удобно устраивается внутри. Небось, положив ножку на ножку и постукивая пяткой по моему желудку, ждет чая и пирожного.
Мы подписываем договор на книгу по мотивам «Городка». Две тысячи страниц сценария, пятьдесят восемь серий. Современный социально-психологический роман, при условии, что будет хорошо написано. Достаточно поставить перед собой видеомагнитофон и хорошим польским языком склеить сцены с уже готовыми диалогами. Но где найти подходящего автора? Эта работа не для нас, мы по другой части.
В банке заполняем анкету допроса — абсурд на пути к кредиту:
— Девичья фамилия матери?
— Не знаю, зачем это?
— Понимаете, в дальнейшем ведь фамилия может неоднократно меняться…
Перевод со счета на счет, то есть «конвертация» — а заодно и перевод на новый польский язык. Осваиваю банковский жаргон. Привыкла же я к телевизионному, где, скажем, «инкубация формата» означает время, за которое скопированный с западных образцов сериал «принимается» польской публикой.
Затыкаем щель в окне. Дому Беаты лет пятьдесят, район старого Муранова. Из окна видно китайское посольство.
— Что бы Полинка ни выбрала, это ей в любом случае пригодится…
— Что? — Петушок в ванной сражается с газовой колонкой сталинских времен.
— Китайский. Еще одна причина, по которой я хотела переехать в Польшу. Здесь легко найти китайскую няньку, а в нашей шведской деревне…
— Замордуешь ребенка…
— Я уже все продумала. Она легко выучит, в детстве язык сам усваивается, вместе с правильным произношением. Английский, французский — это не проблема, съездит на каникулы, выучит в школе, в детском саду. А китайский ей пригодится, станет ли она гуманитарием или бизнесменом, а если даже никем, то для собственного дао-удовольствия.
Ложимся, измученные беготней. Что-то новенькое — живот заслоняет телевизор, приходится подкладывать под спину подушки. Петушок тщательно задергивает занавески, отгораживается от Варшавы.
— Знаешь, здесь все такое… обиженное, — замечает он почти сквозь сон. — Исковерканное. Обшарпанные лестничные клетки, исцарапанные лифты, грязные улицы. Люди тоже… обиженные судьбой.
— Кредит, долги — ужас.
— Потому что нам не хватает на нормальную жизнь. В Польше дорого стоит не роскошь, а нормальное существование: красивая квартира в безопасном месте, частная школа для ребенка, где учат, а не лупят. Видно, здесь «нормально» и значит «роскошно». Спи.
Просыпаюсь в шесть.
— Что, кредит не дает покоя? — заговаривает со мной тоже успевший выспаться Петушок.
— Я не о деньгах… Просто не спится.
— Не каждый день покупаешь квартиру.
— Сегодня надо заказать паркет, кафель. Я подумала, что там, где кончается слово, начинается его смысл — по Виттгенштейну, да?
— Терпеть не могу Виттгенштейна. Спокойной ночи и доброе утро. Встаешь?
— Пойду на семичасовую службу в костел Святого Яцека, это здесь, на Новом Месте, у доминиканцев.
Я люблю этот костел. Белые стены — снежные облачения апостолов, внимающих мессе. В готических изломах их складок прячется необходимая для молитвы тишина.
18 января
Журналистка взволнована моим интересным положением. Оно кажется ей куда более интересным, чем просто естественный элемент жизни женщины.
— Издатель рассказал о вашей беременности.
— Да-а?
— Вы бы согласились дать интервью?
— О чем?
— Ну, как это о чем… Вы, такая независимая, любительница скандалов… и ребенок… это перелом в жизни.
— Какое отношение это имеет к независимости? И вообще, почему вы говорите таким тоном, словно я первый на свете забеременевший мужик? — вешаю трубку.
Устроили из беременности какую-то порнографию. Тоже мне сенсация!
Я не верила в старость, в то, что она может напасть внезапно, вскарабкавшись на человека, подобно горбу. Недомогания после болезни, постепенный, незаметный, обычный процесс старения — да. А тут вдруг — хлоп! Я не в силах двинуться с места. Огромный строительный склад, я стою и не представляю, как добраться до Петра, который в десяти метрах от меня выбирает доски для пола. Бреду, хватаясь за краны и кирпичи.
— Взять тебя на руки? — Петушок готов на подвиг. Но ему меня (нас) не поднять.
— Лучше погрузи на тележку. — Я машу ногами, чтобы восстановить в позвоночнике контакты между нервами и мышцами и снять это кошмарное напряжение. Таз служит не только для хождения. Что-то там расширяется перед рождением ребенка, отключая ноги.
Мы выбрали кафель в Пясечном, кухонную мебель на Груецкой, паркет в центре. Сдаемся.
— Бог с ними, со шкафчиками, пусть вешают какие хотят, у меня нет сил. — Петр сворачивает к Муранову. — В Швеции у нас пол цвета кошачьей рвоты — и никому это не мешает.
Мне тоже кажется абсурдным ажиотаж вокруг узоров и оттенков кафеля. Мы сдаемся.