– А в стороне? – бормотал старый геолог. – Быть не может, чтобы ничего не было.
– Ну вы что, этот квадрат не знаете? Где карта?! – бесился, опасно покраснев и дергая шеей, Поперека.
– Всё я знаю, – отвечал старик, – и справки не дам. Тем более, образцы радиоактивные. Может, там наводка на атомный завод.
– А на что же еще!.. – выпалил и осекся Поперека. И уже спокойнее, как бы небрежно. – Да там фон как везде.
– А если как везде, зачем везете? Нет, не дам справку.
Но Поперека есть Поперека. Узнав в агентстве “Дюла-тур”, где, в каком тайландском отеле остановились туристы из области, он дозвонился (на часах уже было 16.30) до председателя комитета, наговорил на тысячу рублей:
– Мы же входим в Европейское сообщество! Мы же цивилизованная страна, а не бяка с крышкой! Да всё уже со спутников сфотографировано на всех частотах!.. – пока не убедил Вараввина немедленно позвонить своему заместителю с приказом подписать необходимую справку для таможни.
Хотя и нынче не так всё плохо. Пусть и обманом, но добился результата, образцы грунта с берегов великой реки скоро будут в женевской лаборатории. И мы еще поборемся с Минатомом, с этим засекреченным от своего народа монстром, для которого Сибирь – безлюдная пустыня, куда москвичи-начальники, дружащие с американцами, надумали эшелонами везти отработавшее ядерное топливо из дальних стран и валить под первый попавшийся забор! Мало вам плутониевого завода за “колючкой” в горе и всего того, что он тайком натворил здесь за минувшие десятилетия?! И если вы не ставите ни в грош результаты наших химических и радиационных анализов, то посмотрим, как запоете, когда наши данные будут подтверждены и опубликованы в “Journal of Enviromental Radioactivity”.
– Фиг вам в ухо!.. – бормотал Поперека, почти не видя скачущую перед глазами дорогу. – Фиг в нос! В пятку!.. Думаете, дам отравить Сибирь, самые чистые в мире воды?! Встану, как столб железный!
– Ты о чем? – сопя, спросил Антон.
– Анекдот слышал?.. – завелся привычно Поперека. – Если вы чувствуете, что у вас всё есть, но чего-то не хватает, значит, вы пьете безалкогольное пиво. Или вот. Кроха сын к отцу пришел: “Папа, я на химии опыт проводил. Только всё взорвалось”. – “Учителка тебе двойку влепила?” – “Не успела”. – И до самого города Петр Платонович хрипло рассказывал смешные байки, зажмурив от усталости глаза с белыми кристалликами соли у переносья.
Ночь он провел на старой квартире, у жены, по случаю дня рождения сына, а поскольку сын в 23.00 уехал на дежурство в свою колонию, то и заночевал у него в комнате, рядом с мотоциклом...
А утром случилось то, что случилось. Кажется, он даже потерял на секунду сознание, когда разглядел эту газету – Наталья, вернувшись с прогулки с собакой, принесла ее снизу, из почтового ящика, а он всегда читал первым, даже, бывало, бранчливо пошучивал, что, если жена его опередит, ему кажется, будто она выела все буквы, как воробей семечки из подсолнуха, – вот и выхватил, выйдя из комнаты сына, шуршащие новости у нее, бегло осмотрел первую полосу, глянул внутрь, мельком остановился на последней, где бывают забавные объявления... и вот там, внизу, справа, где печатают некрологи, перед ним предстала в черной рамке его собственная фотография.
Что это?! Померещилось?.. Нет, это его, его фотопортрет!!! И подпись:
“Патриоты Красносибирской области с прискорбием извещают, что известный физик Поппер П.П. скончался от разлития желчи. Прощание возле ворот АЭС, панихида в синагоге, похороны на мусульманском кладбище... Скорби, Америка! Группа опечаленных товарищей”.
Негодяи! Подонки!!! Его качнуло... в голове словно река зашумела... Грубо, как слепой, сложил, почти смял газету и, выдохнув: “Сплошная чушь!” – бросил на стол – как бы небрежно, но, быстро передумав, отнес подальше от жены в комнату сына (она в эту минуту мыла в тазике ноги Руслану), сунул, не зная куда лучше припрятать, под кровать и, набросив куртку, выскочил вон из подъезда, побежал мимо Института Физики в лес.
Он всегда так делал, когда нужно было пережечь раздражение, когда бесили обстоятельства. А тут такое творит пресса! Сволочи в кубе! Кстати, они напечатали “Поппер”, суки!.. соорудив на американский манер фамилию из его фамилии Поперека, видимо, на тот случай, если подаст в суд на газету?! Пошли вон!..
Сейчас бы головой в сугроб или сигануть, зажмурив глаза, на лыжах по холмам, но в лесу сопит осень, на трижды выпадавший снег трижды осыпался лиловый мрачный дождь... А вчера еще выпил водки, да лишнего... сын дерзил... спалось плохо... И Петр Платонович, сжав кулаки, бежал, огибая деревья и хлюпая по раскисшему, в рыжих и черных пятнах снежному покрову, сквозь который проглядывали листья берез и рябин... а над его головой проносились, подпрыгивая, красные, грузные гроздья рябин...
Он несся, дергая шеей, оскалясь от бессильной ярости, не в кроссовках – в летних ботинках, вмиг намокших и уже вихляющихся под пятками... Ах, жаль, не сообразил рассказать жене перед выходом из дома по неисправимой своей привычке хоть что-нибудь, хоть анекдот – она привыкла к нему такому, она и “выжила” его за то, что неостановимо говорит, голова от него болит. Теперь же заподозрит – с ним что-то случилось.
К счастью, никто навстречу не попался, физики и биофизики Академгородка отбегали своё часа полтора назад, в сумеречную пору рассвета. А сейчас, поди, уже шли, позавтракав, на работу. Стремительно сделав в березняке большой круг, под сопкой с передающими антеннами городских телевизионных станций, он повернул подкашивающиеся ноги к дому, где жил сам, в однокомнатной квартире умершей четыре года назад матери. Не дожидаясь лифта, взбежал на этаж и, вдруг подумав: не заглянула ли случайно жена под кровать сына, не вытащила ли почитать гнусную газетенку?.. (огорчится, сыну расскажет, дочери напишет...), скатился вниз и, перескакнув улицу, вознесся в старую квартиру.
Жена, к счастью, была на кухне, варила кашу, а когда удивленно выглянула – буркнул:
– Забыл записную книжку... Да, такая история! Останавливает гаишник шестисотый мерс, а у того стекла зеркальные. Ну, заглядывает в одно окошко, в другое – честь отдает: “Проезжайте, со своих не берем!” – Поперека быстро оскалил все зубы (о, эта его улыбка! “Лучше бы ты не улыбался!”, как говаривала Наталья в прежние годы), прочмокал во влажных носках в спальню, выхватил из-под кровати газету и затолкал во внутренний карман куртки.
И бессильно прилег на постель, задернутую покрывалом с красными звездами. Скоты!... И напечатано-то где?! В “Красносибирской звезде”, в единственной, казалось бы до сих пор, приличной газете, сторонившейся скабрезных материалов, бывшем официальном органе печати, с традиционно большим тиражом. Впрочем, если бы сегодня ночевал не здесь, не прочел бы – Петр Платонович с недавней поры не выписывает газет, обходится краткими новостями по телевидению.
Но, не полежав и минуты, вскочил – мелькнула мысль, что жена может встревожиться (мол, что это с ним?) или обрадуется (уж не надумал ли совсем вернуться в семью?), выглянул в прихожую и погладил дремавшего пса:
– Ну, как ты? – И Руслан, пушистый серебряный шар, взлетев на ноги, радостно залаял: думал, снова гулять поведут. Давно хозяин его не ласкал. И к себе в жилье не ведет, поскольку часто в командировках.
– Нет, нет, ты уже... пора и честь знать... – пробормотал Поперека, немедленно вслух сердясь на себя. – Ни к селу ни к городу эта поговорка... какая к чертовой матери честь в наше время?! – Присел возле напрягшейся в ожидании белой лайки, выдернул репей из паха. Пес, дернув животом – щекотно мужскому инструменту – жарко задышал, но, поняв, что хозяину не до него, отошел в угол прихожей и ворча, с дробным перестуком рухнул на пол – “бросил кости”. А Петр Платонович, поймав на себе вопросительный взгляд жены (А вдруг прочитала, еще когда поднималась с газетой? Или коллеги позвонили, соболезнуют? Надо перевести ее мысли на что-то другое), снова улыбнулся:
– Кстати, любимый анекдот Будкера. Я не рассказывал? – Ах, скорее всего рассказывал, и не раз, про своего учителя, академика. Но уже не остановиться. – Андрей Михайлович, кстати, сам любил его докладывать. Итак, Будкер помер, архангел Гавриил встречает: милости просим, Андрей Михайлович, заждались. А надо сказать, старик был раз пять или шесть женат. Архангел говорит: мы вам, конечно, рай не предлагаем, это пошло, но в аду какое-нибудь славное местечко подберем. Вот идут, а вокруг костры... грешников жарят на сковородках, в бочках с кипятком топят... И вдруг – зеленая поляна, цветы, скамейка, на скамейке сидит академик Мальцев, в натуре, так сказать... а у него на коленках Мерлин Монро. Будкер кричит: вот, мне сюда, я готов на такие страдания. Архангел тихо говорит: этот ад не для академика Мальцева, этот ад для Мерлин Монро. – И поскольку жена молчала, Петр Платонович отрывисто спросил:
– Ну, как? У тебя обычный день?.. дежурство?
Наталья удивилась: муж не помнит?! У него же острейшая память.
– Среда. Дежурство. А что?
– Так. – И вдруг, не удержав ярости в себе, дергая шеей, прошел в ванную и холодной водой стал ополаскивать лицо, бормоча. – Черт возьми, скоро новый год... ничего не сделано... ничего... – Обычное его состояние – недовольство всем и вся. На кухне стоя допил холодный чай и направился к двери. – Пош-шел!.. – словно не о себе, а ком-то ином, с неприязнью.
– У тебя, наверное, давление! – только и успела сказать вослед жена. – Свой телефончик-то включи...
“Давление”.
Решил к себе на квартиру не заходить. Сойдет и эта сорочка, вчера специально достал из прозрачного хрусткого пакета (ярко-синяя, подарок сына ко дню рождения “бати”). Провел ладонью по щеке... щетина? Черт с ней. Светлая, не так заметна, не то что у сына – дикобраз и дикобраз. И в кого он такой? В отца Натальи? А может, он вовсе и не мой сын?.. Ха-ха!
Раздраженно постоял перед входом в Институт Физики, не обращая внимания на щелчки дождя, искоса кивая здоровающимся коллегам и не находя сил войти вовнутрь.
Наверное, все уже прочитали. И кто знает, может быть, про себя, молча, радуются. Этот выскочка Поперека, вечно лезет во все щели, гений нашелся, спаситель Отечества!
Ну и буду лезть, вы, вялые медузы на раскаленном песке! Но что же делать?! Не обращать внимания? Ну, была бы пусть хлесткая, но дельная статейка, где пытались бы поспорить с ним. Или даже фельетон, как в советские времена, – “Куда попёр Поперека?” – когда он, еще аспирант, похвалил на конференции ученых из Америки, специалистов по плазме... Но напечатать такую гнусность?
Дело даже не во мне!.. пугать народ чужою смертью... это безнравственно, ужасно! Конечно, надо подавать в суд. Но на кого?! Там же нет подписи. “Группа опечаленных товарищей” – поди, докажи, кто сочинил. И в редакции не скажут. Ответят что-нибудь в таком роде: к Вам, Петр Платонович, это никакого отношения не имеет, фамилия-то другая. А фотография, закричу я. А фотография, ответят мне, просто похожего человека. Как просто похожего?! Это же я, моя фотография!
Отойдя за кривые березы, которые скоро, видимо, рухнут из-за пламенного дыхания заводов, он вновь достал газету и, скрипнув зубами, принялся изучать напечатанный снимок. Несомненно, это его фотография. Правда, смутно отпечатанная, но это он, Поперека! Его нос, его усмешка, его ни черта не боящиеся глаза. И весь город, естественно, узнает его.
Кто же это написал? Конечно, у него всегда хватало завистников и недоброжелателей... но чтобы этакие шутки сочинять?! С чего вдруг? Через кого узнать? С кем посоветоваться?
И Поперека вынул из внутреннего кармана куртки сотовый. Он позвонит Фурману, доктору юридических наук. Лет десять назад они вместе пытались подать в суд на Минатом за взорванные на территории области в двенадцати скважинах (тайно от населения) атомные бомбы малого заряда. Бомбы взрывались москвичами по просьбе геофизиков, чтобы “прокачать недра”. А в итоге стала в реках рыба светиться, по деревням молодые люди облысели...
Только включил – раздался звонок. Звонила его бывшая вторая жена Люся, бывшая одноклассница, нежная веснущатая дурочка:
– Алло? Алло? Это правда?!. Правда?.. – она рыдала. – Это он или кто?.. Кто у телефона?
– Да я, я... – быстро же она нашла номер сотового. Наверное, Наталья сообщила. – Успокойся, Людмила, это... хохма. У нас, у физиков, так принято. – Именно такими словами он, бывало, успокаивал ее в недолгие времена их совместной жизни, если происходило некое пугающее ее действо, которое могло обидеть Петра Платоновича. – Ну, к примеру... в двадцатые годы... Один академик посадил в тумбочку своего маленького сына, а сверху трубочку вставил. И объяснил своему коллеге: это детектор лжи. Если правду говорить – белый мыльный пузырь вылетает. А если соврешь – красный. Кстати, тут и жена того ученого рядом стояла. Скажи, спрашивает академик, где ты был вчера. Ученый отвечает: в лаборатории. И вот из трубочки вылетел большой красный мыльный пузырь. Жена закатила истерику. Академик выпустил сына из тумбочки, тот оправдывается, что в темноте спутал мыло. Но не помогло, все кончилось тем, что ученый с женой развелся. Я тебе как-нибудь перезвоню. Успокойся... – Поперека набрал номер Фурмана.
– Александр Соломонович, это я, Пе-Пе-Пе. – Мудрый дед, он посоветует, как быть.
– Привет, Петр... понял... – отвечал с задавленной хрипотцей, словно хотел засмеяться, да передумал, это у него такая манера, старый профессор. – Приезжай. Я в универсе. Где место актеров? Место актеров...
“Место актеров в буфете, как гласит старая поговорка. Старик никогда прямо не говорит, со времен ссылки привык к иносказаниям”.
И судя по интонации, он уже прочел статью.
Петр Платонович вновь побежал по лесу – вверх, вверх, в гору, за шоссе, к белым корпусам университета. “Мы их обуем”, неслись в голове какие-то страшные чужие слова. “Мы заставим их землю есть! Я вас, гады, выверну, как перчатку...”