Ответ на лабораторный компьютер прилетел к утру и был вновь невообразимым: “Да, Петр, это я, я! И я с тобой не хочу больше иметь дел. Ты работаешь против интересов России. Гур”.
“Может быть, мне это снится?” – скрипел зубами Петр Платонович, читая на экране слова надменного Гурьянова. После чего вновь проехал в город и запросил Жору ответить на компьютер почтамта – и на компьютер почтамта грохнулся точно такой же ответ. И еще добавлено три слова: “Ты всем надоел”. На раздраженный вопрос Попереки, нет ли в сети почтамта вирусов, “троянских коней” и прочей нечисти, оператор-девушка за стеклом обиделась и молвила:
– У нас всё чисто. А вот у вас... – И показала лакированным ногтем мизинца на висок. – Поищите.
Беззвучно матерясь, Поперека бросился в Академгородок. И только вбежал в лабораторию, случилась новая неприятность: снова позвонил Говоров, тот самый, что просил присмотреть за его женой в Испании. Он с тревогой кричал в трубку:
– Я не мог найти вас ни вчера, ни позавчера! Ваша сестра пропала! Мне позвонила жена – ее до сих пор нет в пансионате!
– Не может быть! – пробормотал Поперека. “Почему же Инна так долго добирается? Задержала таможня? В Праге или в Цюрихе? Или в швейцарской лаборатории ее попросили что-то объяснить? Немецкий язык она знает хорошо”.
– И я вынужден был сообщить в Дюла-тур... – продолжал Угаров. – Видимо, вашу сестру объявят в розыск.
– Да кто просил!.. – вспылил Петр Платонович. – Какое их дело?.. – И смиряя себя, уже спокойней добавил. – Благодарю. Наверное, она у наших знакомых... есть там, в Праге. Спасибо.
Настроение испортилось вдрызг. В самом деле, что происходит? Конечно, Инна Сатарова не пропадёт – деньги у нее есть, в паспорте шенгенская виза. А если понадобилась виза чешская... наверное, ей не отказали. В конце концов, заплатит, в маленьких государствах визы продают. Но почему до сих пор Инна не в Барселоне? Ах, надо было спросить у беспокойного мужчины номер телефона отеля, где остановилась его больная жена. А если и позвонишь, что в “reception” скажут? Нет человека. Пора бы, кстати, черт побери, ей самой аукнуться. Неужто образцы не дошли по назначению? Не приведи Бог, случился скандал? Голова кругом...
И Петр Платонович побрел к Братушкину.
У Василия Матвеевича собралось много разного народа, из своих – толстый АНТ и Анюта, она весело режет хлеб, колбасу, Антон откупоривает шампанское, целясь с ухмылкой в Анюту, та визжит и отпрыгивает в сторону. Остальные парни стоят, ждут. Среди них полузнакомый (где-то виделись) мужичок лет пятидесяти, в тесной темной тройке, в очках, и совершенно неизвестный Попереке высокий старик, с седым завитком над лбом, благодушный, с клубничками на щеках и на носу.
Дверь в спальню сына приоткрыта (кажется, впервые) – там на заправленной кровати лежит одетый, но без ботинок, и, кажется, пьяный человек – руку подвернул под себя и не вытащил. На васиного сына не похож – возраста такого, пожалуй, как у Попереки.
– Рабина нет? – спросил Петр Платонович и тут же пожалел об этом.
– Ко мне евреи не ходят, – процедил Василий Матвеевич и рассмеялся, как бы давая знать, что пошутил. А лицо у него сегодня совершенно черное, пил, что ли, всю ночь.
Поперека подобных шуток не признает. Мгновенно озлившись, зыркнул глазами по собравшимся:
– Тогда и мне тут нечего делать. Моя жена еврейка.
– Наполовину, – пискнула с улыбкой Анюта. – А вообще она хорошая.
– Любая жена – не более, чем подстилка, – пробубнил Братушкин. – И нечего о них. Давай, садись.
– Жена – второе тело мужчины! – не соглашаясь, уже завелся Поперека.
– У тебя, вижу, много было тел, – видимо, пытаясь смягчить ненужный разговор, сказал Василий Матвеевич. – И это хорошо. Садимся же, мужики.
Поперека помолчал, опустился на самый дальний, у торца стола, расшатанный стул и, кивнув Братушкину, выпил полстакана водки. И уже собрался встать и пойти прочь, как новорожденный взял гитару:
– Ну, чё, не уважишь, не споешь с нами?
– Споет, – торопливо закивал Антон, утирая платочком пухлые губы.
Оскалившись, словно пьяный, Братушкин запел “Степь да степь кругом”. Все молчали. Собственно, никто Братушкину сейчас и не был нужен – он пел очень хорошо, пронзительным, высоким голосом, каким никогда не говорил.
– А л-любовь твою-ю
я с собой унес... – И сверкнув синими злыми глазами, буркнул: – Наливай!
Когда выпили по второй, хозяин квартиры увидел, что Поперека тоскливо поглядывает на часы, и намеренно захохотал:
– Анекдот хотите? – Знает, что Петр Платонович любит травить анекдоты. – В самолете “Аэрофлота”. “Кушать будете?” – “А каков выбор?” – “Да или нет”.
Или еще. Пельменная в Одессе. Клиент: “Мне пожалуйста, еще одну порцию пельменей”. Официант: “Вам что, мало? Или понравилось?”
– Кстати, анекдот еврейский, – не удержался Поперека. Но сам не стал ничего рассказывать. Из головы не выходила Инна с рюкзаком, а также непостижимые ответы из Нью-Йорка.
Когда выпили по третьей, за память о родителях, Василий Матвеевич вдруг отбросил гитару и, словно ожесточившись, стал быстро говорить-шипеть, как он рос на окраине города, как возвращались из лагерей бывшие пленные, в том числе и родные Братушкина.
– И все равно свою р-родину не проклинали! – В кого же метит Братушкин этими словами? Уж не в Попереку ли?.. Да нет, наверно. Все ж таки старые коллеги, почти друзья. – Всем тяжело, надо терпеть... друг друга не предавать!
Из его сбивчивого рассказа-вопля можно было понять, как предвоенный террор прокатился по семье Братушкиных. Отец Василия, Матвей Иванович, работал председателем райисполкома, когда к нему приехали чекисты из области и попросили подписать для “тройки” список односельчан Братушкина, которых следовало раскулачить и сослать в Игарку. Матвей Иванович отказался – вокруг беднота, за что ссылать? И с того дня он ждал, когда приедут за ним. Но его всё не трогали. Через год внезапно взяли брата Ивана (а их было трое братьев, Михаил, Иван и Сергей). Через два года началась война, Михаил ушел добровольцем на войну, вернулся в 45-ом, а в 47-ом вернулся из лагерей Иван. Михаил спросил у него: “Когда тебя арестовывали, почему не сказал, что ты не Михаил?” – “Я подумал, меня все равно теперь уже не отпустят, а тебя тоже посадят”.
– Вот какие были наши отцы?! Своих не предавали, семей не бросали, с молодыми блядями под венец не шли...
“Постой-постой, он все же в меня метит, – наливаясь раздражением, поднялся из-за стола Поперека. Ишь, уставился, и Анюта испуганно глядит в эту сторону. Да, отец мой женился на молодой, уехал в Томск... но вам-то какое дело?! И кого он предавал? Тоже служил в армии, Венгрию прошел...”
А Братушкин вдруг завопил, уже брызгая слюной, с ненавистью сверкая сизыми глазищами:
– Да, да, это я тебе вместо Жорика ответил! Я!.. Я это всё умею, а ты – фуиньки! Губы развесил, поверил, ага? Выскочка, самозванец, хера ли ты можешь? Без меня бы твоя лаборатория сто лет в говне задом сидела!..
– Василий Матвеевич, – шепотом пытался одернуть Братушкина седой старик. – Ну, зачем на своем-то дне рождения?
– Какой день рождения? День поминок! Я всё умел, а эти демократы разорили мою Россию!.. Слышишь, ты?!
Поперека молчал, лицо его презрительно искривилось. Вот, значит, как! Рука судорожно воткнула вилку в огурец, потом в хлеб. Но Петр Платонович сильный, он, поймав взгляд Братушкина, кивнул.
– Помнишь? Небось не забыл?.. – Василий Матвеевич подскочил вплотную к Попереке. – Как я с генералами в Москве общался? Я ногой их двери открывал! Я их как тряпки на член мотал! А ты только потом разевал пасть!
В самом деле, когда прилетали в Москву с выполненным военным заказом, сибирская делегация и минуты не торчала в приемной Министерства обороны – Братушкина тут любили и побаивались. В пиджаке и тельняшке, как рыбак с моря, в грузных ботинках с железными набойками, он входил, рыча девицам-секретаршам:
– Соскучились по сибирякам, красоточки?
Где генерал-полковник, с носом как половник? Где генерал-майор, бестолковый ухажер? – И т.д.
Конечно, трудно забыть времена, когда талантливые инженеры были в чести, когда военный начальник мог распустить совещание, разогнать полковников, чтобы мигом принять рабочую группу из Сибири. Ведь и то верно: над заказами, над которыми трудились Поперека и Братушкин, в Москве работало ученого народа раз в сто больше! Сравнить хотя бы КБ Лавочкина и КБ Решетнева! При всем том, что Решетнев начинал на голом месте, в тайге. Зато его спутники лучшие на свете, по десятку лет летали...
А группа Попереки занималась тогда просвечиванием воды (“поиском вражеских подводных лодок”) и весьма преуспела в создании прибора. Петр Платонович помнит, как начальство потчевало сибиряков коньяком и чаем с иностранными конфетами, как сидели они среди генералов за прозрачными, из стекла, столиками, на прозрачных, тоже, видимо, из некоего стекла стульях (чтобы ничего нельзя бы спрятать, подложить – магнитофончик, микрофон). И главный генерал, поддакивая Василию, тоже цитировал по окончании беседы какую-нибудь фривольную частушку. Он даже их, говорили, записывает.
Кстати, и академик Евдокимов в Новосибирске собирал частушки, даже переплетал в виде книжечек. Но с той поры, как в стране победила свобода слова и частушки стали издавать вполне легально, толстыми томиками, стало неинтересно их собирать. Как и анекдоты.
Наверное, из-за этого также злобится Братушкин на новые времена – уж он-то докладывал анекдоты лучше всех в лаборатории – с мрачным скучающим лицом.
– А ты, сука, самовыдвиженец!.. “Я, я, я”!.. При любой ситуации...