Страх и Злоба
В Эмомире резко и неожиданно наступил день. Наступил ярким розовым светом-сапогом на
пыльную улицу, разогнав туман по щелям щербатой кладки мостовой. Клоун, а за ним и Эгор
выбежали на огромную, залитую солнечными лучами площадь и остановились, жмурясь и тяжело
дыша. Солнце в Эмомире было розовое, доброе и теплое, как материнская грудь. Эгор почувствовал
себя счастливым младенцем, согретым и убаюканным его теплом, расслабился и забыл, зачем он
погнался за вредным толстым вуайеристом. Клоун, стоявший метрах в десяти от юноши, так же
глупо улыбаясь, щурился на солнце. Яркие синие птички неожиданной радости осуществились и
запели над головой Эгора. «Надо же, как мало иногда нужно для счастья. Всего лишь чтобы вышло
солнце», — подумал Эгор и моментально осознал всю нелепость своей мысли. Он мертв, помещен в
отвратительное тельце в безумном мире, стоит и радостно любуется своим единственным глазом на
розовый блин в небесах.
Но слезы жалости к себе не успели навернуться на его плачелюбивое око. Потому что солнце
исчезло так же неожиданно, как появилось. На площадь пала гигантская мрачная тень. В одну
секунду Эгор успел разглядеть все вокруг. Площадь была выложена потрескавшимся розовым
кирпичом, в центре ее красовалась пятиконечная звезда, в самой серединке которой спиной к Эгору
стоял памятник. Тень, закрывшая солнце, сгустилась, и Эгор почувствовал липкий тошнотворный
приступ страха, тут же скативший с него пяток холодных змей. Ноги подкосились, колени
задрожали. Клоун из красного стал бледно-розовым, а потом и вовсе побелел. Выпучив глаза,
молча, дрожащей рукой он показывал вверх, за Эгорову голову, на хозяина исполинской тени.
Затем Тик-Так буквально сжался в комочек не больше спичечного коробка и забился в щель
площадной кладки. Эгор почувствовал спиной ледяной мертвенный холод, обогатил Эмомир
стадом мурашек и дюжиной змей, втянул голову в худые плечи и медленно повернулся.
Через крыши домов, вдруг показавшихся Эгору игрушечными, переползало огромное
отвратительное существо. Оно было настолько мерзким, что Эгора вырвало бы, если б имелось чем.
Фантомное сердце бешено заколотилось, тело забило противной неудержимой дрожью, мелькнула
мысль: «Хорошо, хоть обделаться не получится». Ее сменила другая: «Ну вот и все». Затем голова
опустела и завибрировала, как хороший барабан. Нечто медленно, но неотвратимо спускалось с
крыш домов, бесшумно и слаженно работая миллионами волосатых щупальцев-ножек. Его можно
было бы назвать насекомым, если бы существовали насекомые размером с трехэтажный особняк.
Эдакий клещ-трилобит в черном, поросшем влажными дрожащими волосками панцире снизу
демонстрировал розовый студнеобразный трясущийся живот, сплошь покрытый перманентно
шевелящимися волосатыми щупальцами с многочисленными ротообразными присосками. Но самое
страшное располагалось у чудовища спереди и снизу: сплющенная, дебелая, с отвисшими жирными
щеками жирная голова размером с приличный автобус, увитая волосами-змеями, спутанными и
кусающими друг друга. Три пары гипнотических красных глаз-блюдец, без век и ресниц,
уставились на Эгора, пробирая его страхом до мозга костей. Бездной алела зубастая пасть с
выдвинутой далеко вниз нижней челюстью — именно туда устремился взгляд Эгора. Он смотрел в
эту жадную пещеру, видел закипающую в ней слюну, капающую на площадь, и ощущал всю
неотвратимость своего последующего попадания в нее. По бокам от головы чудища, словно плети,
безвольно висели белые щупальца-руки, заканчивающиеся длинными ладонями с синюшными
покойницкими пальцами. Эгор не мог отвести взгляда от приближающихся глаз-плошек. Ноги его
налились стопудовым свинцом.
Наконец существо плюхнулось на площадь животом-холодцом, и его зловонная пасть
оказалась метрах в пяти от Эгора. Руки-щупальца ожили, зашевелились и подобно жевательной
резинке стали вытягиваться к юноше. Казалось, они тянутся целую вечность. Мучкисто-белые,
словно пролежавшие пару лет под водой, отвратительно холодные черве-пальцы обхватили щуплое
тело, подняли и медленно и неотвратимо понесли к пасти, слюна из которой хлынула ручьем. «И
зачем этому гаду слюна, если тут пищеварение отсутствует», — подумал несчастный и обреченно