— Терехов, один известный тебе человек желает поговорить с тобой. Я это чувствую.
Чеглинцев стоял перед Тереховым на страдалице доске, плавающей в грязи, и улыбался. Дождевые капли бежали по его носу и щекам.
— Ты, что ли, этот известный человек?
— Лично товарищ Испольнов. Василий.
— Где он?
— Нынче дома и один.
— Он тебя послал за мной?
— Послать он не мог, потому как мы с ним в разных организациях. А намекать — намекал.
— Поговорить захотел?
— А почему бы перед отъездом и не поговорить?
— Когда отъезд-то?
— Скоро. Говорят, вода в Сейбе начала спадать.
— Голова у тебя болит?
— Немного есть. А у тебя?
— Болит. Слушай, я здорово пьян был вчера?
— Ты? Да нет, не заметил. Танцевал, помню, отчаянно.
— Я сегодня с трудом встал. Вдруг увидел — солнышко. Луч на полу. Вот обрадовался! А потом снова дождь.
— Соломин шепотом уговаривал Испольнова остаться. Думал, что я сплю.
Они шли медленно, прогуливались, как курортники в счастливом санаторном забытьи, дышавшие после обеда лечебным воздухом. Сопки стояли вокруг взлохмаченные и мокрые, и облака гуляли по ним.
— Слушай, — сказал Терехов, — ты все около Арсеньевой вертишься. Ты серьезно или просто так?
— Просто так. А тебе-то какое дело?
— Я же ее сюда привез. Мне и отвечать. Хотел, чтобы жизнь у нее наладилась.
— А может, я и есть наладчик? Может, у меня серьезные намерения…
— Знаю я твои намерения… А ей сейчас очередной кобель не нужен… Иначе все по-старому пойдет… Я тебя прошу…
— Ладно, — сдвинул кепку на лоб Чеглинцев. — Если ты просишь… Я-то не обеднею…
— Слово даешь?
— Ну даю… Я вообще остепениться решил. Такие у меня планы. Доучиться хочу. Вы с Севкой в Курагине учились?
— Да. Сколько у тебя классов?
— Девять. Но я девятый хочу повторить. Все забыл. Придется по вечерам таскаться в Курагино.
— Вот и пришли.
— Валяйте поговорите, а у меня есть дела. Пока.
Чеглинцев уходил стремительно, словно Испольнов мог выскочить сейчас на крыльцо и пригласить его участвовать в разговоре, былинный богатырь убегал нашкодившим второгодником, и Терехов улыбнулся ему вслед.
Испольнов сидел за столом в рыжей ковбойке, ворот расстегнув, и морщил лоб. В комнате было жарко, печка пыхтела, черные портянки и ватные штаны были разложены на ней, ароматили воздух. Испольнов заулыбался, улыбка его, как всегда, была нагловатой и ироничной, но и чуть заискивающей.
— Раздевайся, начальник, — сказал Испольнов, — а то сопреешь.
— А ты чего сидишь в такой духоте? — спросил Терехов, подсев к столу.
— Тебя жду.
— Я думал, золото сторожишь.
Испольнов нахмурился, и Терехов подумал, что зря он сказал о золоте, хотел пошутить, а Испольнов не принял шутки, и, чтобы смягчить напряжение, возникшее тут же, Терехов добавил:
— Это не я выдумал про золото. У нас в поселке часто болтают: «Испольнов золото сторожит». А ты и не знал? Говорят, у тебя мешок под кроватью пуда на два.
— Встань и загляни под кровать. Оторви зад. Увидишь обглоданный чемодан. Но золото есть. Песочек в кисете. Нашими руками намытый. Нашими спинами найденный.
Испольнов сказал это сердито, обиженно, и Терехов понял, что к кисету с песочком он относится серьезно и шутки коробят его.
— Ладно, — проворчал Испольнов, — тебя ведь не золото интересует.
— Ты тогда все время при Будкове был?
— Был. Вроде первого заместителя. Нас и начинало-то на Сейбе всего ничего, бригады две.
— Слушай, — сказал Терехов, — то, что вы гравий вместо бута наложили, — это, конечно, ерунда. Я другого не пойму. Зачем Будкову врать надо было, почему он так спешил, а? И как комиссию обвел?
— А зачем тебе все это знать?
— Из любопытства.
— Не темни, Терехов.
Испольнов смеялся.
— Есть такие кружки «Хочу все знать», — сказал Терехов, — я в такой кружок записался.
— Нам картину крутили тут. Не смотрел? Там один чудак все повторял: «В неведении — блаженство» или что-то в этом роде. И он прав. Вот ты меня наслушаешься и потом спать не будешь, нервную систему изматывать начнешь…
— Это уж моя забота, — сказал Терехов.
— Ну смотри…
Испольнов смеялся, и было в его смехе злорадство, будто бы он уже заранее догадывался о том, к каким злоключениям и нервотрепкам приведет Терехова его рассказ, и предвидение этого Испольнову доставляло удовольствие.
— Он тогда спешил, — сказал Испольнов, — и нас подгонял. Но с ним хорошо было. И нам он понятный, и мы ему. И за людей он нас считал, не то что Фролов. Ух, этот гад! Плетку бы ему в руки. А Будков ничего. Ел с нами, пить давал и сам не брезговал, и вообще мы забывали, что он начальник, так, плотник, и не самый последний, вертелся с нами, здоровый, хоть и тощий, знаешь, такой жилистый. Все книжки нам таскал с советами, как лучше работать, учиться все заставлял. Мы сначала думали — стиляга, а потом он нам понравился. И не трус, это уж я точно знаю.
— Вроде бы не трус, — кивнул Терехов.
— Но, гад, обидчивый и своего не упустит. Однажды он мне выговорился. Как-то мы с ним выпили с устатку, посидели на солнышке. «Вот, говорит, обидно, что такие люди, как Фролов, держатся. Время их прошло, а они все еще на постах. Ничего, говорит, мы свое возьмем, от нас толку будет больше». В общем, я понял так, Фроловым начальство недовольно, плохо у него дело идет, замену ему ищут, и его, Будкова, заметили. Вот и надо ему срочно в чем-то ярком, что начальственный глаз увидит, себя проявить. А тут мост. И идея Будкова, и сам он этот мост строил. Ох и спешил. И переспешил. Бут нам только к названному в плане сроку обещали достать. Срубы уже стояли, а камня нет. Отчет Фролов должен был делать, разнос ему готовили, вот тут Будков засуетился, все рассчитал, понимал, что лучше случая не представится. Представляешь, в Абакане секут начальника поезда, последнее предупреждение ему делают, и тут приходит телеграмма от его прораба, молодого, толкового: «Мост раньше срока построен», представляешь, как все расплываются и шепчут друг другу: «Вот кого надо делать начальником поезда, я вам давно говорил…»
— Психолог… — проворчал Терехов.
— Это он все мне тогда говорил заранее. В общем, он махнул рукой и велел мне засыпать гравием.
— А комиссия, — спросил Терехов, — была комиссия?
— А что комиссия? Была комиссия. Двое приезжали. Бревна пощупали, по мосту походили, обмеры сделали, еще чего-то проверяли. Сейба тогда маленькая, тихая была, кто бы мог подумать, что с ней такое случится. Так бы и стоял этот мост сто лет. К тому же эти двое приехали, знаешь, до того довольные Будковым, так они его за глаза хвалили. А Будков тогда перетрухал, — засмеялся вдруг Испольнов, и было видно, что вспомнить, как Будков струсил, ему приятно.
— Ты все знал?
— Знал, — загоготал Испольнов, — а почему бы мне не знать. Премию я за этот мост получал.
— Купил тебя Будков?
— Не деньгами купил. Грело мне душу, что Фролова он свалил. В этом я ему помогал. Я работать люблю и умею, ты знаешь, только надо, чтобы и платили мне прилично, а Будков не скупился, нам кое-что приписал. Чтобы не ворчали… И потом он не раз прибавлял в бумагах нам всякие работы, чтобы мы довольны были…
— Смелый, смелый Будков, — сказал Терехов, — а тут струсил…
— Не без слабостей… Но он нас и ценил… Все, что нужно было к сроку или в штурмовом порядке сделать, все нам поручал… Не подводили… Его хвалили, и нам башлей перепадало. Так что взаимное уважение было… До поры до времени… А этот, наш Ермаков, сухарь, принципиальный товарищ, из-за своей принципиальности тридцать лет в прорабах…
— За рассказ тебе спасибо, — сказал Терехов, — возьми-ка ты ручку и лист бумаги и изложи все по порядку. А?
— Да? — загоготал Испольнов. — Документ от меня получить хочешь? Нашел дурака!..
— За деньги ты не бойся, никто с тебя их не потребует… Уж если потребуют, то с Будкова…
— Ты меня не успокаивай. Я все свои права и без тебя знаю. Ученый… Да и не затем тебе все это рассказывал.
— А зачем?
— А затем… а затем… Оба вы с Будковым у меня в печенках… Ненавижу вас… Волю бы мне…
Испольнов сидел, сжав губы, и волчья голодная злость была в его серых стальных глазах, он смотрел не на Терехова, а в стену, уклеенную голыми плечами кинозвезд, и не видел этих худых горемычных баб, ничего не видел, думал о своем, и от его тяжелого, как сырая бетонная плита, взгляда Терехову стало жутковато.
Терехов поднялся.
— Мне все равно, любить ты меня или к стенке готов поставить… Но на кой черт ты меня позвал…
— Просто так, позабавиться… Он мне в письмах все опишет. Как вы с Будковым сцепитесь… Ты же теперь не успокоишься, ты теперь справедливости захочешь добиться…
— Нужен мне твой Будков! — сказал зло Терехов, он хотел добавить, что скоро сам уедет из Саян и ему все здешнее безразлично, но сообразил, что эта весть только обрадует Испольнова, и потому он замолчал.
— Э, нет, — крутил пальцем Испольнов, кричал, распалившись, — меня не обманешь! Я тебя знаю… Не выдержишь ты, сунешься с Будковым воевать, и полетят перья… А Будкова я еще лучше знаю… Ты не выдержишь, не выдержишь… На свою шею любопытство заимел… В неведении — блаженство, понял?.. Будков выкрутится, это уж точно, но и ему нервы попортите!.. А я все знать буду за тысячи километров…
Испольнов хохотал, издеваясь над Тереховым, радуясь будущим сражениям своих недругов, и он был противен Терехову и страшноват ему и непонятен.
— Ладно, — Терехов направился к двери, — и за то, что рассказал, спасибо.
Он старался быть спокойным, все равно он уезжал из Саян.