Рейн опустился на колени.
Перед ним стояла шестёрка Совета. По краям теснилась знать: главы Церквей и отделений Инквизиции, верховные судьи, магистры, генералы — они напирали друг на друга и с жадностью вглядывались в лицо будущего короля.
Рейн смотрел не на них, а на каменную фигуру Яра, стоявшую в конце тронного зала. Чертов бог.
Он сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Пахло мятой и апельсиновым маслом, а хотелось, чтобы запахло керосином, и всё в этом проклятом дворце заполыхало огнём.
Рейн ещё раз вдохнул и медленно выдохнул. Это был очередной спектакль, но с самой высокой наградой из всех — надо хорошо сыграть свою роль.
Я-Эльмон сделал шаг и громогласно произнёс:
— Рейн Л-Арджан, перед лицом Яра Церковь выбирает тебя, самого достойного и чистого среди нас, чтобы ты встал во главе Кирии и верно продолжил битву с демонами, подобно предку своему, Арейну.
Я-Эльмон протянул ему глиняную чашу с водой. Рейн сделал глоток и почувствовал привкус затхлости. А говорили, что она из родника, который нашёл Яр с соратниками, когда прибыл на Кирийские острова. Чертовы лжецы.
Среди людей послышался взволнованный шепот. Рейн мельком посмотрел на них. Солнце пробивалось через витражные окна, и на лицах играли причудливые разноцветные пятна.
Глава Церкви отступил, вместо него встал В-Бреймон. На лице так и читалась привычная ухмылка наёмника.
— Рейн Л-Арджан, Инквизиция благодарит за службу и выбирает тебя, самого смелого и верного среди нас. Да назовём мы тебя королём, и продолжишь ты защищать Кирию, как защищал раньше.
Ригард перекинул ему через плечо перевязь. Даже сквозь плотную ткань сюртука Рейн почувствовал, каким противным и холодным было прикосновение.
Следующим выступил У-Дрисан, сложил на большом животе руки и начал:
— Рейн Л-Арджан, торговая гильдия выбирает тебя, честнейшего, и завещает: да останешься же ты неподкупен, возглавив Кирию.
Он приколол будущему королю на грудь изумрудную брошь в виде птицы. Рейн до боли и скрежета сжал зубы. Это только начало, надо потерпеть лицемерных ублюдков — недолго им осталось.
— Рейн Л-Арджан, — в голосе О-Ренека мелькнуло раздражение. Гвардеец по-прежнему не скрывал презрения. — Станет же королём Кирии сильнейший из нас. Гвардия выбирает тебя, и будь же готов принять любую битву.
«Буду», — Рейн едва сдержал кривую ухмылку. Увидят они битву, увидят. Сами первыми показали ружья.
Ньяр О-Ренек положил перед Рейном меч. Это была сталь превосходного качества. На лезвии поблескивали чёрные символы, на гарде мелкие рубины складывались в изящный узор. Поговаривали, меч принадлежал Орину — основателю гвардии. Рейн был готов поставить — ещё одна ложь.
Парен Е-Мик быстро шагнул вперёд, едва посмотрел на короля и принялся нервным взглядом ощупывать присутствующих.
— Рейн Л-Арджан, — заторопился он. — Самый справедливый из нас. Суд выбирает тебя, и станешь же ты королём, и будешь жить и судить по чести.
Главный судья протянул белесый древесный лист. Хотелось выхватить его из рук, рассмеяться и затолкать в рот Е-Мика. Вместо этого Рейн с благодарностью во взгляде принял дар и прожевал. Лист был с белого дерева — того, что высадил Еларм, основатель суда, и который считался символом правды.
Последним подошёл И-Ильман. Глава учёных нервно вздохнул:
— Рейн Л-Арджан, учёная гильдия называет тебя своим королём, тебя, умнейшего из нас. Будут же твои решения приняты умом и только во благо Кирии.
Симан повесил на шею избранника золотой медальон.
Дверь зала медленно открылась. Рейн поднялся с колен, взял меч Орина и пристегнул его к поясу. Толпа, хлопая и крича, сделала несколько шагов вперёд.
Спектакль продолжался. Теперь будущий король должен пройти через весь Лиц до Эсты, где высадился Яр с соратниками. Только там, после клятв и обещаний, на него возложат корону и по-настоящему назовут королём.
Рейн сделал ещё один глубокий вдох и прошёл через зал. Толпа двинулась следом — лживая, лицемерная, желающая поглядеть на смиренную овечку. Будет им спектакль, только овечка рано или поздно покажет, кто прячется под шкурой на самом деле.
Рейн ещё не знал что, но не сомневался: что-нибудь он сделает. Сами лишили и сердца, и совести. Теперь его никто не мог сдержать.