Центральная церковь стояла на холме и виднелась из любой части города. Чёрно-белые башни и купол из разноцветного стекла были выше, чем у других, но за исключением этого Центральная выглядела беднее.
В ней не было ярких мозаик и росписей на стенах, как в Северной, куда ходили богачи Ре-Эста. Или древних статуй Яра и Арейна, сделанных ещё при их жизни, как в Восточной. Обителей и огромных садов, как у Западной и Южной.
Наверное, это была та церковь, как её задумывали Яр и Арейн: настоящий аскетизм, где главное — не убранство, а атмосфера. Странно, что Я-Эльмон не извратил её на свой любимый вычурно-богатый лад.
В Центральной благородные киры в скромных белых и черных одеждах заняли все скамьи, но они молчали, лишь изредка позволяя себе благоговейный шепот или молитву. Воздух пропитывали благовония: что-то похожее на ладан и мирт, и ещё мята. Рейн входил с гордо поднятой головой, плотно сжатыми губами, но стоило оказаться внутри, даже он успокоился и перестал оглядываться волком.
После окончания речи Я-Эльмон закрыл Книгу Братьев, лежавшую перед ним на аналое, и отошёл в восточную часть церкви — открытую взглядам белую башню. Сделанная в форме полукруга, она состояла из нескольких секторов. В каждом было высокое, почти до потолка, узкое окно, и свет восходящего солнца яркими оранжевыми пятнами ложился на полу.
Я-Эльмон опустился в простое деревянное кресло. На сиденье услужливо положили стеганое белое покрывало — конечно, вдруг старик занозит свою чертову задницу.
Рейн поднялся со скамьи в первом ряду и прошёл к Я-Эльмону. Он чувствовал на себе десятки взглядов прихожан Центральной Церкви.
В них уже было меньше злости или пренебрежения — не как в первые дни, когда Лиц узнал, кто станет королём, но по-прежнему сквозило неприкрытое любопытство. Рейн все больше ощущал себя цирковой собачкой — хотя это было недалеко от правды.
Он опустился на колени перед главой Церкви. Я-Эльмон протянул ему ладонь с массивными золотыми перстнями. Рейн с неприязнью посмотрел на неё: это была холеная рука человека, который не держал ничего тяжелее пера, светлая, сильная, как у молодого.
Сдерживая тошноту, Рейн быстро поцеловал ладонь, почувствовав прикосновение холодного металла к щеке. Я-Эльмон пошевелил кистью, будто давал разрешение начинать. Это не требовалось, и Рейн понял: Нол напоминал, кто есть кто.
«Ну увидим, кто есть кто», — он держал голову склоненной, и глава не разглядел ухмылки на лице правителя.
— Меня зовут Рейн Л-Арджан, — начал, как требовало покаяние. — Я — сын церковного рода, бывший инквизитор, король Кирии.
Позади послышался слабый шепоток, но Рейн не разобрал, о чём зашепталась толпа.
Он немного приподнял взгляд и заскользил глазами по узорам на белых стенах — это были переплетенные линии, которые закручивались в причудливый узор и издалека напоминали змей.
— Я готов открыть своё сердце здесь, в сводах церкви, перед ликом Великого Яра и попросить прощения перед ним, перед миром, перед Кирией, — Рейн сложил кончики пальцев и прижал ко лбу. Он не помнил, когда последний раз складывал руки в молитвенном жесте по своей воле, но хотел, чтобы этот срок только увеличивался.
Я-Эльмон переменил позу и благосклонно кивнул.
— Рейн Л-Арджан, так будь же честен, и да услышит тебя Великий Яр, и да отпустит твои грехи.
Рейн едва не зарычал от злости. Чертов лицемер со своей продажной Церковью! Озвучить, какой налог должен был оплатить король за отпущение грехов?
А ведь правда, почему бы не озвучить? Рейн бросил быстрый взгляд в сторону — туда, где мог бы стоять Аст и одобрительно кивнуть или хмуро покачать головой.
— На службе Инквизиции я всегда старался ради блага Кирии и короля, — начал он.
Слова для покаяния ему не заготовили — видимо, не хватило лицемерия для этого, — но два дня подряд Алкерн, как бы невзначай, вспоминал церковные традиции и рассказывал, что обычно говорил король Рис.
«Зря», — Рейн снова показал быструю ухмылку — даже скорее оскал. Голос зазвучал негромко, размеренно:
— Но перед ликом Яра я заявляю, что на этой службе мне не раз пришлось творить чёрные дела. Я признаю, что нарушал заповеди. Признаю, что потакал своим желаниям и слушал демона. И я склоняю голову, и нижайше прошу Великого Яра о милости прощения. И перед его ликом вот моё обещание: всеми силами я буду бороться с тьмой внутри, а если дрогну — искуплю свою вину не словом, а делом.
Рейн, продолжая стоять на коленях, развернулся боком — одной стороной к Я-Эльмону, другой — к толпе.
— Перед Яром, перед вами я признаю: моя служба Кирии началась с крови, и в этом моя же вина. И я буду не только просить Яра об искуплении, но и сразу делом докажу решимость своих намерений.
Слова лились сами собой. Рейн знал, что каждое из них звучало так, как было принято говорить королю: приторно и чинно. Та самая цирковая собачка лаяла, как научили. Да только вместо лакомства ответили кнутом, вот она и сбилась.
Рейн снова бросил взгляд в сторону. Аст бы одобрил. Пора начать игру с Советом, и будь что будет.
— Я — Рейн Л-Арджан, король Кирии, заявляю, что буду бороться с тьмой, поселившейся в государстве, — он выразительно посмотрел на Я-Эльмона. Тот сохранил невозмутимый вид, но рука с перстнями дрогнула, металл тихонько звякнул о металл.
— Я не остановлюсь ни перед Детьми Аша, ни перед самим Ашем, ни перед другой силой и встану на защиту Кирии, как было завещано Яром. И я нижайше прошу кира Я-Эльмона о возможности направить сумму налога, который король платит в казну Церкви, семьям погибших и раненых во время коронации.
Голоса: удивленные, поддерживающие, осуждающие — зазвучали громче. Я-Эльмон прищурился — это был хитрый змеиный взгляд — и сквозь зубы ответил:
— Я благодарен Великому Яру, что в столь трудный час он привел к нам сильного и мудрого короля, и благодарен Арейну, что в его роду воспитан столь справедливый сын. Церковь почтёт за честь помочь каждой семье, попавшей в беду. В свою очередь она обещает выделить дополнительные средства нуждающимся, а также словом и делом помочь королю в его борьбе с тёмными силами Детей Аша.
Рейн не скрывал довольной улыбки. Я-Эльмон не мог на глазах у всех отказаться от помощи, предложенной королём, и уж тем более не мог предложить меньше него.
А теперь пора повышать ставки. Терять нечего.
Рейн, опустив голову, продолжил — уже громче, увереннее:
— Признаю я также то, что только начинаю путь и ещё совершаю ошибки. Я склоняю голову перед Яром, перед народом Кирии и заявляю, что мои помыслы — чисты, а дела идут от сердца. Во всём верная моя опора — Совет, но я посмею без согласия большинства просить вас, кир Я-Эльмон, об отмене церковного налога сроком на год.
Рейн быстро поднялся и свысока глянул на главу Церкви. Рука мужчины медленно потянулась к трости, точно он хотел пустить её в дело. Рейн знал: не дотронется при всех, не посмеет. Прижав руки к груди, он сделал шаг к толпе, пристально глядевшей то на него, то на Нола.
— Кир Я-Эльмон, вы верно сказали, что для Кирии настал трудный час. Мы многое пережили, и все: от простых рабочих до благородных киров нуждаются в поддержке Церкви — верного оплота в борьбе с демонами и Детьми Аша. И пусть Совет или вы, кир Я-Эльмон, поправите меня, если я неправ. Но я — Рейн Л-Арджан, король Кирии вижу, как все мы нуждаемся не только в силе слов, но и в силе дела. И я не приказываю, но перед Яром и жителями Лица прошу вас об отмене на год, и да начнёт же Церковь творить своё светлое дело без пошлин, налогов и сборов, как завещали Яр и Арейн.
Я-Эльмон так крепко сжал трость, что пальцы побелели. Он медленно поднялся. В голубых глазах виднелась неприкрытая ярость, но голос остался спокойным. Глава встал рядом с Рейном и ответил, глядя на толпу:
— Жители Лица, мы многие десятилетия жили по одним законам, но, видимо, настала пора выбрать новую дорогу. Король Рейн показывает нам достойный пример, и да поддержит же Церковь его слова. Я обещаю, что его слова будут вынесены на обсуждение Совета, и вместе мы примем правильное решение.
Рейн плотно сжал губы. Примут они правильное решение, как же! Я-Эльмон обвинит В-Бреймона, а может У-Дрисана, или ещё кого, а те — других и ни черта не изменится.
Но это ничего. Это только пока. Он заставит их понервничать, да не просто понервничать — извиваться, как на раскаленной сковороде, и искать лазейку. Но её не будет.
Когда мимо Я-Эльмона прошла вереница людей с признаниями, а первый День Покаяния закончился, снова стемнело. Чертова традиция велела королю безвылазно сидеть в церкви, слушая своих подданных.
По окончанию Рейн торопливо влез в экипаж. Алкерн сел напротив. Кучер и второй слуга забрались на козлы. Стоило лошадям тронуться, камердинер достал из нагрудного кармана небольшую записную книжку в кожаной обложке и ручку и стал что-то отмечать, сверяясь с часами. Он часто так делал, и Рейн подозревал: тот тщательно, в деталях описывал все проступки короля.
Центральную построили немногим южнее площади Яра, где высились дворец и Дом Совета. Между ними было всего минут десять спокойным шагом лошади по прямой улице.
Рейна прижало к стене — карета свернула с широкого проспекта Воинов. Они двигались на юго-запад, к границе Прина и маленького Мыса, который считался «учёным» районом, но его активно занимали торговцы.
— Куда мы? — быстро спросил Рейн, стараясь сохранить лёд в голосе, каким всегда говорил с Алкерном.
— После покаяния вы должны посетить гильдию учёных. Вас пригласили на демонстрацию, — камердинер сделал паузу. — Они называют это телеграф. Кир Л-Арджан, я предупреждал вас ещё в понедельник.
Рейн, кивнув, отвернулся к окну. Лучше бы Алкерн промолчал. Он мог поклясться, что позавчера такого разговора не было. И если от него решили скрыть правду, ничего хорошего ждать не стоило.
Копыта двух лошадок мирно стучали по мостовой. Обычно этот звук успокаивал, но сегодня Рейн чувствовал всё большее возбуждение.
Наверное, это расплата за проступок в Церкви. А может, её задумали даже раньше. И что там будет: опять кнуты, железо или только проповеди? Или приватная беседа с кем-то из Совета? И там — это где? Верить в ложь об учёной гильдии не стоило — дорога в Мыс только что осталась за поворотом.
Видимо, он нащупал предел дозволенного. И если за восемь дней не получилось ничего, кроме как начать правление с трупов и крови, то что изменится? Кто-то во дворце вдруг станет союзником? Или один из Совета захочет поддержать?
Едва ли, но и этого было бы слишком мало. Значит, пора найти другой путь.
— Я должен вам кое-что передать, — начал Алкерн и, отложив записную книжку, потянулся в нагрудный карман.
Рейн оценивающим взглядом посмотрел на камердинера. Вот уж кто явно знал многое. Аккуратный костюм, идеально выбритое лицо, строгий взгляд — всё вызывало ненависть, словно перед ним сидели сами советники.
Рейн быстрым движением схватил записную книжку. Страницы были разделены на две части. Слева — стройные ряды часов и минут, справа — безукоризненно ровные записи, где в это время находился правитель. Следил. И, конечно, доносил Совету.
— Король Рейн! — воскликнул Алкерн. — Что…
Рейн вскочил. Карета качнулась. Он схватил Алкерна за волосы и ударил головой о стенку, затем взял обмякшего мужчину за галстук, перекрутил через шею и потянул на себя, одной ногой уперевшись о скамью.
Рейн холодно смотрел в зелёные глаза, на кривившиеся губы, на судорожные движения рук и чувствовал удовольствие. Да, черт возьми, это будет с каждым из Совета. На лице медленно проступила ухмылка. Сами лишили того, кто мог указать верный путь.
Рейн выпустил Алкерна, и тот мешком повалился на бок. Карета снова качнулась.
Он рывком открыл дверь и выпрыгнул, сгруппировавшись. Мостовая встретила твёрдым ударом. Рейн перекувыркнулся и, оттолкнувшись от земли, бросился по улицам.
Перед глазами замельтешили чёрные точки, а внутри появилось неприятное чувство тошноты. Но сзади слышались крики, лошадиное ржание, и он всё бежал и бежал — на восток, снова в Канаву, и будь что будет.