Рейн пристроился в середину вереницы. Впереди — повозка, затем — люди с большими корзинами в руках. В воздухе смешались запахи овощей, фруктов и рыбы. В начале стояли двое в форме, и один, лениво поглядывая в список, монотонно говорил:
— Ага, ага, ага.
Когда король жил во дворце, такой беспечности не было: каждого, кто поставлял продукты на кухню, тщательно осматривали и проверяли. Даже привозящих стало меньше — не было короля, не было приёмов, а вместе с этим не было необходимости поддерживать во дворце жизнь.
— Ты главное молчи, — сказал Дазар, обернувшись на Рейна.
— Ага, — буркнул тот в ответ.
Дазар был хороший малый. Он не задавал вопросов — просто брал деньги. Киро свел Рейна с ним, и тот без лишних слов назвал цену за то, чтобы провести его ко дворцу, и сразу начал действовать.
Чем ближе они подходили к проверяющему, тем теснее народ сбивался в кучу. Рейн заметил, что на него с любопытством поглядывает девушка, и потянулся рукой к клейму, но вспомнив, что метку скрывала краска, просто поправил капюшон.
— И кого опять посадят на трон? — послышался вопрос от женщины рядом, у ног которой стоял мешок с мукой. — Между прочим, короля-то убили!
— Не надо! — воскликнула другая. — Всё успокоилось, а тут и король, и эти рабочие…
Рейн едва сдержал довольную улыбку. Дети Аша начали свою работу. В газетах появились статьи, сочувствующие молодому погибшему королю. На улицах декламаторы обращались к народу и кричали о бесправии, о неравенстве, о беспределе власти. От одного к другому передавалось: короля убили — никто не произносил «Убил Совет», но это читалось в беспокойных взглядах, чувствовалось по сдавленным голосам и скованным позам.
— Ну, уже дело не только в рабочих, — сказал Дазар. — Торгаши вчера окружили здание гильдии и потребовали снятия таможенных пошлин между городами.
— А крестьяне разграбили поместье кира Фаила М-Рида! Хотели, чтобы он разделил урожай на всех поровну!
Люди живо подхватили обсуждение. То и дело звучали слова про короля, требования, стычки.
— Я слышал, — начал Рейн. — что гвардейцы прямо на месте судили и казнили кого-то из рабочих. Из тех, которые вчера стояли перед бумажной фабрикой Дика С-Исайда и отказались выходить на смену.
— Да, я тоже это слышал! — подхватил кто-то.
Рейну хотелось довольно потереть руки, но левой он держал корзину с яблоками, поэтому просто сунул правую в карман куртки и сжал в кулак. Скоро у Совета не останется ни одной опоры.
— Эй, идём, — поторопил Дазар.
— Имя, — спросил проверяющий.
— Брось, Кул, ты меня каждый день видишь.
Мужчина глянул на Рейна:
— А это кто? Ты сообщил, что с тобой новенький будет?
— Да когда? Жазил напился опять, мне срочно пришлось искать хоть кого-то. Кул, не дури, пропускай. Два года здесь хожу уже.
— Двигайся, не мозоль глаза.
Дазар и Рейн, держа корзины с фруктами, прошли по дорожке до входа и оставили их у стены, рядом с другими продуктами. В конце пустой комнаты, больше похожей на предбанник, стояли две женщины и увлеченно разговаривали
— Бывай, парень. Смотри, не чуди, иначе мне это дорого обойдется. Ну, вернее вам. Я своё спрошу, если что.
Дазар подмигнул и ногой задел корзину. Яблоки разлетелись во все стороны. Уже заходили две женщины с мукой, одной плод попал под ногу, споткнувшись, она полетела на пол. Разговаривающие бросились к ним.
— Да кто вас пустил таких! — зашипела служанка. — Что устроили, а ну собирайте все!
Рейн быстро взял одно яблоко, шагнул поближе к коридору, подхватил следующее. Затем потянулся туда, словно подбирая далеко укатившийся фрукт, а под шумок сделал ещё шаг и рванул вперёд.
Он помчался в правое крыло, к покоям, где вероятность встретить слуг была меньше. Завернув за угол и оглядевшись, Рейн стёр рукавом краску с клейма, снял куртку и затолкал её за цветок в горшке. Он остался в тёмной рубашке и светлом жилете — не слишком по-королевски, но лучше его любимых грубых курток.
По-хорошему, требовалось ещё немного времени, чтобы слухи укрепились в почве и расцвели, но каждый день был на вес золота.
Рейн дотронулся до кармана брюк, где лежала, как сказал Киро, самая совершенная бомба, которую делали мастера Канавы. Она не была достаточно опасной из-за малых размеров, но пару человек могла прикончить. Рейн отчаянно мечтал, чтобы эту бомбу удалось использовать — лучше на самом Совете, но его тупые приспешники тоже подходили.
Рейн крался по коридорам, заглядывал за угол, сразу шёл, не увидев никого, или выжидал, и уже почти добрался до зала, как позади послышалось:
— Кир Л-Арджан!
Он быстро повернулся, сразу хватаясь за револьвер, и увидел Насью. Она стояла с пирогом в руках, со смешно растрепанной черной косой и смотрела в ответ, растерянно хлопая глазами.
— Да вы… — начала она.
Рейн наставил на неё револьвер.
— Заткнись. Скажешь хоть слово — отправлю к Мадсу, ясно?
— Что я сделала? — руки женщины задрожали, и пирог упал, сразу став похожим на кучу дерьма, а блюдо с весёлым звоном разлетелось на кусочки.
«Что?» — хотелось громко выкрикнуть, но Рейн только пренебрежительно улыбнулся. Ничего не сделала, в этом и заключался смысл. Промолчала, когда так отчаянно были нужны слова правды. Если бы он узнал о замыслах Совета насчет Аста хоть на час раньше, успел бы сбежать. Но правды не дал никто — её пришлось искать самому.
Рейн вздохнул. Револьвер, казалось, сам просил выстрелить, и всё же он не мог нажать на курок. Эта была обычная трусливая женщина. Такие будут всегда, ведь страх не победить. Бороться надо с теми, кто этот страх внушает.
— Нет, прошу, — пискнула Насья.
— Заткнись, — повторил Рейн. — Ты меня не видела.
Он помчался дальше по коридору. Малый зал был заперт. Рейн достал из кармана отмычки и, присев, поковырялся в замке — совсем простом и старом, для него хватило пары секунд.
Внутри было так пыльно, что в носу сразу зачесалось. Он подпер ручку креслом, затем распахнул тонкие резные двери, ведущие на балкон — тот самый, откуда последний раз вещал король Рис, — и выскочил наружу.
Площадь Яра, выложенная чёрными и белыми плитами, с высоты второго этажа выглядела как шахматная доска с неровными клетками. Было около восьми утра субботы, но народу собралось достаточно — в этот день члены Советы принимали всех желающих. Здесь были и рабочие, и крестьяне, и торговцы, и люди посолиднее — все с одинаково недовольными усталыми лицами. Отличное время и отличная публика, пора.
Рейн поставил ногу на среднюю часть балкона, рукой зацепился за каменного орла на углу и, поднявшись повыше, прокричал:
— Эй!
Сначала всего один или двое, а затем всё больше и больше людей поворачивали к нему головы и тыкали пальцами. Некоторые сложили руки вместе и прижали ко лбу — то ли приветствовали короля, то ли собрались помолиться, решив, что увидели живого мертвеца.
— Я ведь первый раз здесь, чтобы сказать от себя, не по бумаге, заготовленной Советом! — прокричал Рейн.
Прежде перед народом Лица ему приходилось выступать всего дважды: один раз — после выбора Народным собранием, второй — после коронации. Тогда позади него стояли стража и кто-нибудь из Совета, чтобы следить, чтобы король говорил то, что ему «советовали».
Но теперь пора рвать все поводки.
— Что, думали, я умер? — толпа так близко подошла к балкону, что первым рядам пришлось запрокидывать головы. — Да, Совет хочет, чтобы вы решили, что остались одни. Это его слушок, но он недалеко ушёл от правды.
Толпа взорвалась криком, задние ряды насели на передние. Рейн вздрогнул, вспомнив, сколько человек погибло тогда, в день коронации, из-за давки. Он поднял руку, как это делал король Рис, когда призывал к тишине, и его тоже послушали — так быстро, что Рейн не сразу поверил, что люди слушаются его, ноториэса.
«Короля-ноториэса», — с ухмылкой поправил он сам себя.
— Вместо меня погиб мой брат.
Отец написал в письме, что сказал Кай. Сначала Рейн раз за разом перечитывал момент, где тот говорил: «Мой брат — Рейн Л-Арджан, король Кирии» — и только после разглядел, что Кай же обвинил Совет, и это нельзя упускать. Когда новая молва разнесётся по городу, сказанное Рейном и Каем встретится и даст Совету ещё одну пощечину.
— Его убили инквизиторы, с которыми я проработал четыре года, — Рейн сделал голос тише, толпа ещё теснее сбилась в кучу. — И больше всего мне сейчас хочется просто сесть и оплакать его, ведь мы даже не успели поговорить. Но что это даст и кому сделает лучше? — взревел Рейн, подтягиваясь ещё выше. — Я лишь могу продолжить те слова, которые сказал мой брат в Восточной Церкви. Мы не нужны Совету, а значит, мы сами должны взять то, что нам необходимо. Но я не хочу крови…
«Хочу», — подумал Рейн, сдерживая коварную усмешку.
— … Поэтому я обращаюсь к Совету, — он указал рукой на здание напротив, которое полукругом обнимало площадь. — Хватит прятаться! Созывайте Народное собрание, если считаете своё дело правым, и мы проведём новые выборы. Нам больше не нужны ни вы, ни короли, нам нужны мы сами, и власть будет в наших руках!
В дверь с силой ударили. Спрыгнув, Рейн сжал пальцы в кармане брюк. Примерно на такое время он и рассчитывал, больше не требовалось — достаточно посеять смуту и заявить о себе, а люди подхватят, и шестёрка начнёт делать ошибки.
— Я не буду королём, мне не нужна власть, но я не отдам её, пока Совет находится на верхушке. Это ещё моя страна, мой город, а теперь — моя революция!
Дверь с шумом выбили, в проёме показались стражи. Первый нерешительно застыл на пороге, но следующие тут же толкнули его в спину и заполонили комнату.
«Пора», — Рейн бросил бомбу как можно дальше и перемахнул через ограждение, уцепившись за выступ. Раздался взрыв, балкон задрожал, ладони разжались, он полетел вниз. Тело хорошо помнило предыдущую работу: Рейн, успев сгруппироваться, приземлился на ноги, сразу оттолкнулся от земли и побежал сквозь толпу, которая заходилась криком, хаотично двигалась и цеплялась за него.
Он своё дело на сегодня сделал — теперь пора толпе сделать своё.
Рейн листал Основной Закон. Правее лежал открытый Законник двухсотого года. Юридически второй документ содержал только дополнения, но уже более ста лет Совет при принятии решений всегда ссылался на них, несмотря на второстепенное значение.
Когда на это указывали политические оппоненты, шестёрка умело тасовала факты, но против одного она не могла пойти — слово короля было равнозначно всем голосам Совета. Требовалось лишь, чтобы об этом напомнил сам правитель.
Раздался быстрый стук в дверь, вошла Антония, не став ждать ответа.
— Как здесь темно, — она посмотрела на газовый рожок, слабо освещавший комнату.
— Ага, — откликнулся Рейн и положил руки на стол. — Ты что-то узнала?
Девушка опустилась на низкий табурет в углу с таким величественным видом, будто садилась на трон, а заговорила, словно пришла огласить величайшую новость.
— После того взрыва все, кто был на площади, окружили Дом Совета и потребовали от него созыва Народного Собрания, — Рейн довольно улыбнулся. — Гвардейцы и полиция попытались разогнать народ, но к площади стягивались рабочие, ремесленники, лавочники, даже крестьяне. Опять были убитые с обеих сторон.
Рейн кивнул. Это ожидаемо. Церковь учила, что смирение и послушание всегда давались через боль, но настойчивость и решимость тоже появлялись не просто так.
— В срочном порядке собрался Совет. Собрание длилось три-четыре часа, после него советники объявили о вводе военного положения.
Рейн перегнулся через стол, дрожа от нетерпения. Вот же, ну вот, первая ошибка Совета!
— От их имени выступал В-Бреймон. Я его видела, он выглядел не таким бравым, как обычно, да и растерянным.
Рейн довольно потер руки. Ещё бы Ригард не растерялся. Его умника-брата убили, он остался один, на стороне Совета, против которого ещё недавно хотел выступить — так что же, присоединиться, бежать, мстить? Скоро он запоёт, ещё как запоёт.
— Хорошо. А что лицийцы?
— Гвардия вытеснила всех из Прина, но стычки продолжились на востоке и юге, — помолчав, Антония спросила: — Что дальше, Рейн?
Он потер клеймо и расслабленно откинулся на спинку:
— Новые слухи. Люди не должны отступать, иначе, когда соберётся Народное Собрание, оно не выступит против Совета, что бы я не сказал.
— Значит, новая кровь?
Антония задала вопрос с абсолютно равнодушным лицом. Рейн не понял, действительно ей было всё равно или так она скрывала недовольство, а может радость.
— Да. Это ведь революция. Совет должен показать свою несостоятельность как орган правления, иначе к власти просто придут другие ублюдки.
— И какие будут слухи?
Рейн подставил руку под голову и посмотрел в окно. Контур старого пустого дома напротив терялся в сумерках. Скора ложь — под стать той, которой Совет оплетал Лиц — проникнет на каждую улицу, проберётся в окна и двери и овладеет мыслями всех. Да, шестёрка дала хороший пример, как использовать слова в свою угоду.
— Сама услышишь это на улицах, — Рейн улыбнулся.
За слухи отвечала Адайн, оставшаяся с матерью. Эста злилась, хотела всё сделать по-своёму, но она оказалась между двух огней: с одной стороны — недовольные Дети Аша, с другой — король, заявивший о своих требованиях. Женщина уступила, и по городу поползли слухи, умело распускаемые агитаторами.
— Ну а потом? Когда мы выступим против Совета?
— Всему своё время. Посеем вражду, чтобы они наделали ошибок, и перестреляем по одному, как глупых уток на охоте. Но сначала надо, чтобы народ по-настоящему захотел этих смертей.
Антония кивнула.
— Рейн, ты должен быть там, — девушка махнула в сторону окна. — Я не знаю всего, что вы замыслили, но я вижу, чего хочет народ. Им нужен лидер, сейчас это просто дикая толпа. Если ты хочешь, чтобы люди тебя слушали, тебе мало разок появиться перед ними, взорвать бомбу и исчезнуть. Как ты удержишь власть потом, если будешь также далек, как Совет?
Он усмехнулся:
— А мне надо удержать власть? К черту её. Покончу с Советом, и дело сделано.
— Рейн, думаешь, мы все здесь из-за того, что ненавидим Совет? — Антония с недовольным лицом скрестила руки. — Мы здесь потому, что ненавидим свою жизнь и хотим её изменить. Ты должен не просто дать нам шанс, а защитить его
Рейн привычно ухмыльнулся, но на самом деле слова девушки звучали в унисон тому, что думал он сам. Ему не хотелось быть ни королём, ни политиком — только осуществить революцию, передавив всю эту чертову лицемерную знать, а после отойти как можно дальше и обустроить дом под крышей из красной черепицы. Но какой-то противный голосок внутри раз за разом спрашивал: «А то ли это?», «А это ли надо?», «А смысл?».
И вроде бы внутри разгоралось желание идти дальше, не останавливаться на революции, а по-настоящему изменить Кирию, своими руками, но… Но как, черт возьми, и что, ему, ноториэсу? Будет вещать с высокой трибуны и разглагольствовать о социальных реформах? Смешно представить! Рейн чувствовал себя своим среди огня и хаоса, звенящего оружия и выстрелов, среди криков, ругани, проклятий — как жил последние годы. А громкие речи и шелка не были, да и не могли стать его настоящей жизнью.
Но чьей могли? Кто среди этого хаоса сделает шаг вперёд? У Рейна не нашлось ответов, поэтому он не был там, с народом — чтобы никто не понял, что королю нужен только шум, а мир он оставит строить другим.
Рейн, помедлив, ответил:
— Я не буду давать обещаний, в которых не уверен. Я не знаю, не сгорит ли вся Кирия в этой революции — я не остановлю пламя, если это будет нужно. Но, клянусь, жизнь перевернётся, и тот, кто захочет, сможет изменить судьбу.
Антония кивнула и, перекинув косу на другое плечо, пошла к выходу.
— Будь осторожнее. Тебя ищут, — небрежно бросила она.
— Постой, — Рейн помедлил. — Ты знаешь, сколькие погибли при взрыве?
— Трое и несколько раненых.
— Хорошо. Спасибо, иди.
Рейн откинулся на спинку кресла и посмотрел в пустой угол. Аст стоял бы там, и после слов Антонии взъерошил волосы, недовольно скривился и грубым голосом сказал что-то вроде: «А это того стоило? Зачем был тот цирк? Они просто выполняли приказ».
Да, просто выполняли приказ. Все в этом чертовой Кирии делали так, но нужно было перестать жалеть их и обойти, чтобы добраться до тех, кто эти самые приказы отдавал. Вызов Совету будет стоить ещё множества жизней. Что же, пусть так. Рейн чувствовал себя готовым на эту сделку. Раньше платил он, теперь пора расплачиваться остальным.