Улицы города по-прежнему перекрывали баррикады, но за ними уже никого не было. Люди молчаливо сновали вперёд-назад — то ли присмиревшие, то ли ждущие нового повода.
Лиц напоминал Рейну зверя, которого впервые спустили с поводка. Он не знал: убежать на волю, поверив в неё, а может остаться в будке? Броситься на прежнего хозяина, или вовсе перегрызть глотки всем двуногим? Рейн и сам чувствовал себя таким же зверем.
— Никто не знает, что делать, — сказала печальная Антония утром, рассказывая о настроении в городе.
Подтверждение её слов чувствовалось во всём. Гвардейцы, полицейские, как и прежде, патрулировали улицы, но, завидев большое скопление людей, переходили на другую сторону. Церковь отменила субботние службы. Практики впервые не получили задание. Заводы встали, и весь восток точно уснул. Одни только торговцы не упускали своего шанса и уже вовсю предлагали необходимое, то и дело произнося заветное «Тен».
Даже дворец превратился в просто здание — уже потерявшее лоск, покрывшееся копотью, со стенами, пропахшими гарью. В саду ещё крутилась стража, но и та скорее была на месте по привычке, а не из-за настоящего дела.
Рейн прошёл по дорожке, затем — по пустым коридорам. Он слышал шаги и голоса слуг, но те старались не попадаться ему.
Та часть дворца, которая окнами выходила на площадь Яра, радовала глаз и одновременно пугала: Дом Совета превратился в покореженные, обожженные руины, почти сравнявшиеся с землёй. Огонь неведомой силы сжёг здание дотла, а вместе с ним — членов Совета. И одну девушку, о которой вряд ли кто узнает.
Рейн долго стоял перед пепелищем — пока часы не пробили четыре, и не пришла пора явиться на последнее заседание Народного Собрания. Он всё стоял, всматривался в оголившиеся камни, а между ними видел остатки дерева, стеблей и цветов. Наверное, всё-таки земля оказалась сильнее пламени, сильнее многого.
После того как Дом Совета сгорел, Рейн сам приказал собраться во дворце. Королям там больше не жить, так пусть же вход будет открыт для каждого. Теперь — только так.
Он на несколько секунд замер перед дверью, ведущей в тронный зал, как прежде замирал, входя в Чёрный дом. Сюда он заходил, будучи инквизитором, королём, революционером. С Астом и без него. Для коронации и тихой ненависти к Совету, для громких слов народу и открытого вызова шестёрке, а сейчас — для завершения всего этого.
Одёрнув чёрный жилет и коснувшись спрятанного револьвера, Рейн открыл резные двери. Ещё секунду назад слышались голоса, но они быстро смолкли, и больше двух сотен пар глаз уставились на него.
Члены Народного Собрания сидели на стульях в несколько рядов и напоминали оркестр, который ждал своего дирижёра. Большая часть сняла традиционные одежды: ни чёрно-белых нарядов церковников, ни зелёных — торговой гильдии, ни судейских мантий, и даже учёные убрали свои золотые цепи. Это были уже не те великие и благородные киры, а растерянные, усталые и потрёпанные люди, просто люди.
Но часть ещё верила в старый порядок. На это указывала не только одежда, но и взгляды, лица — казалось, они вот-вот раскричатся, достанут оружие и сами превратятся в ту разъярённую толпу, готовую растерзать любого, кто выступит против.
Рейн не сдержал ухмылки. Что же, пусть попробуют. Он не чувствовал себя ни королём, ни сыном благородного рода, ни даже инквизитором, но чётко знал, что ему есть что сказать и показать этим людям. Пусть засунут свои чертовы слова куда подальше, его слова всё равно будут громче. Он знает, ради кого говорить.
Рейн посмотрел на Нелана, сидящего в ряду инквизиторов — тот кивнул с уверенной улыбкой на лице.
Пока Народное Собрание пожирало взглядами, Марен П-Арвил, пришедший в неизменной фиолетовой мантии, поклонился и громко произнёс:
— Мы приветствуем вас, король Рейн Л-Арджан, и ждём вашего слова.
— Убийца! — тут же послышалось со стороны церковников. — Ашевское отребье!
— Изменник! — поддержал кто-то из гвардейцев, но голос прозвучал вяло. — Ноториэс!
Рейн вздохнул. А слова всё те же. Старый мотив, повторённый множество раз. Он уже не вызывал раздражение — Рейн полюбил эту мелодию. Она была правдивой, только не каждый понимал её.
— Инквизиторский пёс — это добавьте! — раздался насмешливый крик с ряда инквизиторов.
Рейн встретился взглядом с Энтоном Д-Арвилем. Серые глаза улыбались, губы искривились в усмешке. Что, бывший хозяин надумал переметнуться на сторону псов? Рейн решил, что ещё поговорит с Д-Арвилем — надо закончить давно начатую службу, но пока пусть бегает рядом.
Зал заговорил: одни — с одобрением, другие — с пренебрежением, а третьи — с усталостью. Рейн молчал, чувствовал, что пока не стоит начинать.
— Уважаемые киры, — бывший секретарь Совета поднял руки, призывая к тишине. — Вчерашний день выдался сложным для всей Кирии — все наши устои пошатнулись, но мы не можем больше ждать, пора сделать уверенный шаг к будущему. Давайте же обсудим, что ждёт государство. Король Рейн, я попрошу вас сказать.
— Он убил советников! — ряд церковников никак не унимался. — Казнить ноториэса!
Рейн нацепил привычную ухмылку и вытащил из-под жилета револьвер, делая шаг вперёд. Он повертел им у лица, словно внимательно разглядывал.
— Я не знал, к чему приведёт сегодняшняя собрание и хотел быть наготове, — признался Рейн. — Я был там, на улицах города, с народом, и вряд ли здесь смогли бы понять мои действия. Я ждал, что меня сразу осудят и был готов угрожать продолжением революции, — Рейн бросил оружие на пол и отпнул от себя ногой. — Но я и без угроз смогу вам показать истину.
Он сцепил руки за спиной и прошёл вперёд, специально повернувшись к Собранию левой щекой с клеймом.
— Рабочие трудятся по двенадцать часов, шесть дней в неделю. Профсоюзы не защищают их, только языками чешут. Крестьяне платят огромные налоги. Церковь насаждает веру и не даёт права выбора. Инквизиция приходит за невиновными, лишь бы тот мог подписать донос. И это всего часть правды. У нас нет свободы слова и голоса, нет равенства. И всё это привело к тому, что люди вышли на улицы Лица — да не просто вышли, они взяли оружие и сами попытались взять свои права и свободы. А что было в других городах, на Ири, Рьёрде и Лёне? Кто расскажет?
Рейн обвёл присутствующих яростным взглядом.
— Я не боюсь честно сказать, что видел, как люди растерзали тело моего друга, который специально надел форму церковника. И никакие слова не опишут этого — только ругательство, одно из тех, что постоянно используют рабочие. Но мы же уважаемые киры, мы так не говорим! — Рейн с насмешкой на лице поднял руки вверх, как делал П-Арвил, и резко повернулся к Народному Собранию. — Те киры, который постоянно грызлись друг с другом, а ещё — угнетали народ, лишь бы стать побогаче, пожирнее. И да, я буду играть в революционера до последнего — так вы хотите спросить? Я был с обеих сторон и знаю, о чём говорю.
Рейн громко вздохнул и опустил голову.
— Но я уже устал говорить, если честно. Лучше сами повторите: убийца, изменник, ноториэс, инквизиторский пёс — да, это всё так. Но перед лицом Яра, — Рейн ткнул рукой в каменного бога в конце зала, руками поддерживающего балкон. — пока мы ещё «верим» ему, я напоминаю: вы сами избрали меня королём — за это и избрали, что я видел обе стороны. Теперь я не хочу, чтобы были разные стороны — мне нужна одна Кирия, цельная, и поэтому я заявляю: Народное Собрание должно быть распущено. Временно власть перейдёт в руки Революционного Комитета, пока не будет принят закон о всеобщем равенстве и не пройдут выборы нового Собрания — из общего числа кирийцев, без привязки к полу, роду и городу.
— Безумие!
— Начнётся хаос!
— Кто войдёт в Революционный Комитет?
Рейн выразительно посмотрел на Нелана, давая ему слово. Э-Стерм поднялся. Несколько секунд он казался растерянным, но затем приосанился, пригладил усы и начал:
— Революционный Комитет станет прародителем будущего Народного Собрания. Он также будет состоять из представителей разных сословий и фракций, чтобы мы могли услышать голос каждого. Из народа уже выдвинулось пятеро. Если вы знаете, как живёт Лиц, имена будут вам знакомы. Помимо них, в Комитет войдут новые главы наших структур, король Рейн и я.
Члены Народного Собрания заворчали, закричали, на лицах появлялись улыбки, ухмылки, гримасы:
— У Инквизиции не должно быть столько голосов!
— Кого выберет народ, плотников? Ага!
Нелан перекричал их:
— Да, плотников! Почему бы и нет? Разве у нас кто-то равнее? Власть уже не принадлежит вам, признайте это. Она — у народа. И вы или назовёте себя его частью, или подтолкнёте новую волну революции.
— Поддерживаю! — Рона Ю-Мей вскочила со своего места.
Рейн заметил, что пренебрежение появилось не только на лицах других, но и среди торговцев. Девушка, не обращая внимания и не смущаясь, уверенно заговорила:
— Я сужу по торговле: лучшие сделки заключают не те, кто рождён среди великих или благородных семей, а те, кто знают, как делать это правильно. Такие знания не даются от рождения — им учатся. И так ведь во всём. Моя гильдия принимает все сословия, людей разного пола, возраста и веры. Да, внутри неё тоже бывают конфликты, но общее дело, которым мы дорожим, стирает ссоры. Так почему мы, — она обвела рукой присутствующих. — воюем за лишний кусок, если у нас тоже есть это дело — сама Кирия?
«Моя гильдия», — Рейн не сдержал ухмылки. Рона уже примерила на себя роль главы. Ладно, стоило признать, что она ей подходила. Обещание, данное девушке, хотелось сдержать — ради гильдии, города и её самой.
— Ага, объединяетесь вместе, чтобы обманывать других! — крикнула старуха-судья.
— А вы установили единый размер взяток! Справедливый суд! — торговцы не остались в долгу.
— Инквизиторы мучают невиновных! — сразу послышался ответ от гвардии.
— После того, как дело начнут «благородные гвардейцы»!
Обвинения звучали одно за одним. Люди вскакивали со своих мест, брызжа слюной, яростно кривя рты, крича. Марен П-Арвил попробовал призвать к тишине, но его не слушали.
Рейн подобрал револьвер и выстрелил в воздух. Члены Собрания вжались в стулья и прикрыли головы руками.
— Послушаете слова короля или выстрелы ноториэса? — с ухмылкой спросил он. — Три дня назад вы поддержали меня, а не Совет. Сейчас его нет. Осталось моё слово против вашего. И я сказал: я хочу распустить Народное Собрание и устроить всеобщие выборы. Так голосуйте. Попробуйте сказать своё слово, ну же! Однако вспомните сначала, что вы видели на улицах, когда добирались до дворца, и спросите себя, почему так. Это не моя угроза вам, просто правда. У вас уже нет силы, чтобы поспорить с ней. Или попробуете?
Д-Арвиль вскочил рядом с Неланом, сорвал с груди брошь в виде птицы, как у всех членов Народного собрания и, бросив её на пол, заявил:
— Я тоже был по обе стороны и знаю, что нужно народу. Время Совета ушло, это правда. И если мы хотим остаться, нам надо принять это время. Я отказываюсь от своего места в Народном Собрании, но я готов вступить в Революционный Комитет и вместе с другими выбрать новый путь!
«Лицемерный ублюдок», — Рейн вынес вердикт, но без злости. Энтон хотя бы не скрывал этого. Рейн не передумал, что с ним нужно поговорить, но ему захотелось сделать это, куря и попивая виски, как было однажды, когда глава отделения позвал к себе личных практиков. Всё началось ведь с этого и вот к чему привело.
— Уважаемые киры, перейдём же к голосованию… — начал П-Арвил.
Нелан бросил свою брошь вперёд. Следом поднялась Рона и быстрым жестом сдёрнула с платья украшение. Золотая птица, блеснув, упала на каменный пол тронного зала.
Рядом с девушкой встал Дик С-Исайд и медленно снял брошь. Один за другим члены Народного Собрания поднимались и бросали свои символы: некоторые — нахмурившись, с явной неохотой, другие — смело, с вызовом.
Рейн смотрел на них и глупо улыбался, чувствуя себя растерянным мальчишкой. Наверное, тем самым, который тогда рассказывал детям истории о Яре и Аше. Вырос он, выросли те дети, истории изменились, но суть осталась прежней.
— Что же, голосование можно считать законченным, — П-Арвил, впервые столкнувшись с изменением порядка, явно растерялся, но быстро приосанился и продолжил уже увереннее. — Абсолютным большинством принято решение о роспуске Народного Собрания. Король Рейн, власть принадлежит вам.
Марен из складок мантии достал корону и, склонившись, протянул Рейну. Тот взял её, даже скорее схватил — с пренебрежением и насмешкой. Надев обруч на голову, громко произнёс:
— Я — король Рейн Л-Арджан объявляю Народное Собрание распущенным. Я объявляю создание Революционного комитета, который принимает всю полноту власти. Я снимаю с себя корону и отказываюсь быть королём Кирии.
Рейн снял обруч и с нежностью провёл пальцем по золотым птичьим крыльям, из которых тот состоял. Корона никогда не принадлежала ему по-настоящему. Но, как и от всех символов старого порядка, он должен был избавиться от неё.
Ловя удивлённые взгляды, Рейн вышел на балкон. Внизу топтались люди. Они уже не кричали, не потрясали плакатами, не держали кулаки крепко сжатыми — просто ждали. Надеялись?
Его заметили и с жадностью уставились. Рейн бросил корону, и она, издав тихий звон, упала на чёрно-белую плитку, покрытую трещинами и испачканную сажей. На миг ему показалось, что люди сейчас бросятся вперёд, чтобы схватить золотой кусок, но никто не шелохнулся. Та безумная яростная толпа осталась в прошлом. Как и многое другое.
Рейн развернулся, и ему вслед раздались хлопки. Он простоял так несколько секунд — не поворачиваясь и не делая шаг вперёд, просто слушая и едва веря. Это — ему, ноториэсу?! Рейн провёл рукой по лицу и выдохнул.
Зал опять встретил шипением церковников:
— Приспешник Аша! Мы не должны слушать его! Ноториэса!
Рейн посмотрел на них равнодушным взглядом и зашагал к выходу. На пороге тронного зала он повернулся к Народному Собранию, сделал паузу, прислушавшись к людям на площади, и ухмыльнулся.
— Да, я — ноториэс. И разве это не изменило всё?