Заломив ему руки, они притащили Реми на задний двор крепости, где в каменном загоне, в прочной клетке жили нирлунги, огромные, свирепые волки, самые безжалостные хищники Черных утесов и любимцы Моргота. Даже крупные сторожевые псы горных пастухов, казались бы рядом с ними жалкими щенкам. Их тоскливый, жуткий вой нередко будил Реми ночью, наводя уныние и заставляя кровь холодеть в жилах. Пока же в клетке было пусто, два волка бесновались, запертые в тесной пещере загона, сотрясая ударами могучих тел перегородку.
Вронги впихнули Реми в клетку, сбили с ног, поставили на колени и, вцепившись в волосы, низко пригнули голову. Надели на него тесный ошейник, грубая, сыромятная кожа которого почернела и задубела, впитав в себя немало крови предыдущих жертв, потом замкнули на нем цепь, другой конец которой был прикован к толстому, железному кольцу, надежно ввинченному в грязный, каменный пол клетки, после чего поспешно вышли. Реми услышал за спиной лязг захлопнувшейся мощной двери, протяжный, громкий скрежет, входящего в пазы засова, затем загрохотал ключ, несколько раз поворачиваясь в замке, и Моргот сделал знак вронгам, чтобы они выпустили волков.
Пронзительно заскрипело поворотное колесо механизма, поднимавшего наверх прочный медный щит, заграждавший выход из тесной, мрачной пещеры, где томились два молодых нирлунга, и звери вырвались наружу. Почуяв новую добычу и свежую кровь, они тут же ринулись на пленника. Реми, сидевший на полу клетки в мучительном, напряженном ожидании, стремительно дернулся назад, в попытке уйти от летящих на него хищников и повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, но слишком короткая цепь вновь бросила его навстречу оскаленным в рычании пастям. Лицо ему опалило их смрадное дыхание, а смертоносные огромные клыки едва не сомкнулись на запястье его руки, судорожно сжимавшей звенья цепи у самого горла, в тщетной и почти не сознаваемой им попытке оттянуть ее подальше от беснующихся волков, которых удерживали, Реми надеялся, прочные цепи, гораздо длинней его собственной. Сердце в груди грохотало так, что показалось, он сейчас оглохнет, в ушах пульсировало болью. Его выручило то, что нирлунгов также отбросило назад, и они яростно завыли, забив огромными лапами в воздухе.
Реми снова быстро попятился уже не так резко, до предела натянув свою цепь и подобрав ноги. Немного отдышавшись, понял, что только так он был недосягаем для волков-убийц, возобновивших попытки добраться до него и лязгавших зубами на расстоянии меньше вытянутой руки, так что при желании он легко мог погладить их по свирепым мордам. Но такого желания у него не было.
Сквозь лихорадочный стук сердца, свирепое рычание и голодный вой нирлунгов он услышал чей-то довольный, злорадный смех, а спустя мгновение в плечо его больно ударил большой булыжник. Это развлекался Фрай с приятелями.
— Эй ты, белая падаль, поблей козленочком, повесели своих серых дружков, — заорал он радостно.
Еще один камень просвистел у самого уха Реми, чиркнув его по щеке острым краем. Ссадина тут же засочилась кровью, а звери просто обезумели, беснуясь и загребая лапами, оставляя в каменном полу глубокие царапины своими огромными, железными когтями, и норовя сорваться с привязи. До лица Реми долетали обильные хлопья пены из волчьей пасти. Их цепи уже не казались ему такими уж прочными, в отличии от той, что удерживала его самого. Несколько камней попали ему в спину, один в голову, пару раз Фрай промахнулся. Реми не шевелился и не реагировал, он крепко обхватил колени руками, уронил на них голову и приготовился провести бесконечно долгую ночь.
Скоро Фраю надоело наслаждаться видом сидящего на цепи врага. Он с удовольствием разможжил бы Реми голову камнем побольше, пользуясь его беспомощным состоянием, но без позволения скарга опасался что-либо предпринимать. Поэтому еще немного поторчав с дружками у клетки, исчерпав запас камней и обругав Реми всеми известными ему способами, наконец-то ушел. Моргот ушел еще раньше, с досадой убедившись, что нирлунги не прикончили выродка в первую же минуту и у него есть шанс дожить до рассвета. Конечно, волкам можно было помочь, лишь совсем немного удлинив их цепь, но Моррис запретил, сказав, что мальчишка еще будет нужен. Но нарг все больше сомневался, что им удастся привести Реми к повиновению и заполучить его силу в свое распоряжение. И сегодняшний случай только укрепил его в этом мнении…
… На крепость опустилась ночь, и в ее мраке глаза волков зажглись желтым огнем безумия. Они зорко сторожили каждое его движение, пропуская через оскаленные клыки глухое утробное рычание, стоило ему пошевелиться. Звери лежали, подняв черные, чудовищные морды и вытянув лапы, так близко, что их острые, кривые когти почти касались его босых ступней. Слишком короткая цепь не оставляла ему места для маневра. Он мог только сидеть, чувствуя, как начинает неметь и гнуться шея от тяжести натянутой цепи. Иногда в темном небе над его головой раздавалось хлопанье крыльев и зловещее карканье воронов, отправлявшихся на охоту. Тогда волки снова начинали бесноваться и брызгать в лицо Реми горячей слюной, обдавая его зловонием своих пастей, выть и царапать пол.
Они были голодны, а крики воронов сулили им остатки с пиршественного стола, кровавую пищу, которой можно насытить то, что раздирало им пустые желудки, вызывая слепую ярость и неистовое желание погрузить клыки в мягкую, сочную плоть, которая не только успокоит внутреннего, жестоко терзавшего их, зверя, но и надолго умилостивит его теплой, сладкой кровью. Сидящее напротив существо не было похоже на обычную добычу, молодую козу или дикого горного барана, а то и скрога, вонявшего дымом, громко вопившего, пока в горло ему не вонзались четыре острых костяных кинжала, с наслаждением вырывая из него этот крик, на который никто никогда не отзывался, превращая его в последний сипящий выдох. Это существо было непонятным, хотя на вид и не менее лакомым. От него пахло свежей кровью, вороном и еще чем-то таким, от чего огромным свирепым нирлунгам хотелось скулить как молодым щенкам, задыхаясь то ли от ужаса, то ли от восторга. Оно, это существо было так дразняще близко и все-таки недоступно. Но ничего, скоро оно утомится и уснет, и тогда они прикончат его, принесут в жертву божеству своих утроб.
Реми устало поднял голову, клонившуюся под бременем цепи, и посмотрел в глаза волкам.
— Вы здесь такие же пленники, как и я, — заговорил он и сам поразился тому, как хрипло прозвучал его голос, слова с болью продирались через иссохшее, плотно схваченное жестким ошейником, горло, обжигая едкой, полынной горечью. — Такие же рабы воронов. Но вы еще и звери, любимые игрушки Моргота, его послушные орудия убийства. Что бы вы делали, вдруг обретя свободу? Продолжали убивать? Ведь это в вашей природе, вам неведомо другое, а может и недоступно. А может вам нравится убивать, вы думаете в этом ваше предназначение, и вы бываете хоть ненадолго счастливы терзая свою жертву. Но возможно, что там, в своей родной стихии, среди громадных мрачных скал Черных утесов, в их сырых пещерах, на лесных тропах, вы стали бы иными. И честная охота не превратила бы вас в кровожадных убийц. Но клетка и Моргот не оставили вам шанса. Мне жаль вас, могучие звери, ставшие цепными псами воронов. Я не хочу такой участи. И мне не обрести свободы даже став зверем. У Морриса и для меня готова клетка и цепь, может лишь чуть длиннее этой, но гораздо прочнее и тяжелей.
Волки, казалось, внимательно слушали Реми, насторожив уши и не двигаясь с места, а когда он замолчал, дружно завыли, задрав морды. Вдруг Реми уловил за своей спиной, за пределами клетки какой-то осторожный шорох, ему послышался тихий вздох, затем приглушенное всхлипывание. Волки зарычали и вскочили, напряженно вытянув шеи. Стараясь не выпускать их из вида, Реми чуть повернул голову и, скосив глаза, увидел прильнувшую к прутьям клетки темную фигуру, в которой не сразу узнал кухарку.
— Реми, — окликнула его Милред шепотом и едва слышно запричитала, горестно зажав рот ладонью. — Ох, Реми-Реми! Проклятый Моргот! Чтоб ему темная фея дорогу перешла, чтоб у него все перья повылазили!
— Уходи, Милред, — тихо произнес Реми. — Тебя могут увидеть.
— Я принесла тебе немного хлеба и воды, мой мальчик.
Реми непроизвольно облизнул пересохшие губы, горячим едва влажным языком. Пить ему хотелось нестерпимо. Темный огонь питался соками его тела, опустошая его и заставляя испытывать мучительную, сводящую с ума жажду.
— Уходи, Милред, — вновь повторил Реми. — Или ты хочешь занять мое место.
— Я не уйду, пока ты не поешь, — сказала женщина, — буду стоять до самого утра и пусть, что хотят со мною делают. Вот, постарайся поймать, Реми. Только будь очень осторожен, не дай этим зверюгам зацепить тебя. Иначе я тоже брошусь к ним в пасть.
Реми тяжело вздохнул и повернул голову, насколько позволяла цепь. От места, где он сидел до решетки, за которой темнел неясный силуэт кухарки было довольно далеко.
— Милред, — позвал он. — Ты ведь взяла с собой веревку?
— Да, мой милый мальчик, конечно. Дай знать, когда будешь готов. Милред некрасивая и старая, но все же не такая глупая, как считают вороны.
Реми едва заметно улыбнулся, пробормотав про себя: «Это точно, совсем не глупая». Он постарался развернуться в ее сторону, чувствуя, как твердые края ошейника режут кожу, потом попросил:
— Милред, сначала воду, пожалуйста.
Что-то просвистело в воздухе и в паре шагов от Реми упала, звучно хлопнув о каменный пол, большая фляжка, в оплетке из ивовых прутьев, привязанная к тонкой, прочной бечевке. Он не смог до нее дотянуться, и Милред пришлось сделать еще немало попыток, упражняясь в меткости под вой и рычание нирлунгов, пока ей не удалось забросить фляжку достаточно близко, и Реми наконец напился свежей, еще хранящей прохладу колодезных глубин, воды. И с каждым глотком он чувствовал, как растут его шансы дожить до рассвета. После чего, Милред в полотняном мешке на длинной веревке закинула ему полкраюшки свежего белого хлеба с тонкой ломкой корочкой. Реми достал наполненный живым теплом хлеб и произнес растроганно:
— Если мы еще встретимся, Милред, я тебя расцелую.
— А я обниму тебя крепко-крепко, мой милый Реми, — прошептала кухарка, вытирая слезы краем своего фартука. И добавила: — Смотри, сдержи обещание, я буду ждать.
— А теперь, пожалуйста, уходи. Я не хочу, чтобы ты пострадала из-за меня.
Когда Милред ушла, бесшумной тенью пробираясь ночными, черными закоулками крепости в свою каморку возле кухни, чтобы там вволю наплакаться над злосчастной судьбой Реми, он принялся за еду, кое-как стерев с рук уже засохшую кровь скрога, чтобы не осквернять пищу. Но прежде отломил два больших куска, бросил нирлунгам и тут же пожалел об этом, вспомнив, что те не едят хлеба, не едят ничего, кроме свежего, сочащегося кровью, мяса. По углам клетки валялись обломки костей, добела обглоданных нирлунгами и раздробленных их мощными клыками. Внутри у Реми все похолодело, когда он осознал свою ошибку, и то, как за нее придется расплатится Милред.
— Ешьте, — сказал он нирлунгам сурово. Куски белели в сумраке ночи между громадными, волчьими лапами, а из оскаленных пастей на них ложились длинные тягучие нити слюны. — Быть может вам понравится. Или верните мне хлеб, раз вы не так голодны, что отказываетесь от благословенной пищи.
Волки несколько раз моргнули и коротко взвыли, потом вновь оскалили зубы, не сводя с Реми глаз. Прекратив рычать, они нагнули свои страшные морды, понюхали хлеб и, к немалому изумлению и облегчению Реми, в мгновение ока сожрали все до крошки.
— Ну вот, — сказал Реми, невесело усмехнувшись, — я разделил с вами кров, хоть и не по своей воле, а вы разделили со мной хлеб, и теперь не можете слопать меня так просто, без угрызений совести. А сейчас, пожалуйста, дайте мне немного поспать. У меня был очень трудный день. Я обещаю, что не потревожу вас своим храпом.
Волки глухо, угрожающе зарычали, за все это время они ни на шаг не отошли от Реми, карауля каждый его жест. И теперь совсем не собирались оставлять его, но прекратили попытки вцепиться ему в горло или мгновенно схватить за голую лодыжку, попавшую в пределы досягаемости.
— Какие вы упрямые ребята, — вздохнул Реми. Он, сохраняя между ними прежнее расстояние, проверяя его по натянутой цепи, медленно и осторожно опустился на пол, лицом к волкам, и обессиленно закрыл глаза.