В крепости Реми отвели в большой каменный сарай, где вороны иногда держали пленных, прежде чем определить их дальнейшую судьбу: обычно тех, кто покрепче отправляли в ямы, чтобы затем использовать как рабов, кого-то могли прикончить сразу, просто за дерзкий взгляд, молодых женщин отделяли и уводили в купальни, где по несколько дней затем шли игрища для взрослых воронов. Тех, кто не пригождался в купальнях ждала тяжелая, черная работа на кухне и в прачечных. Также отдельно содержали тех, с кем можно было позабавиться, устроив представление в клетке. Как правило, это были опытные в военном деле скроги. Их закрывали поодиночке в небольших помещениях с прочными засовами на дверях. В одну из таких клетушек, где не было ничего кроме голых каменных стен, стражи и засунули Реми. Приковав его к кольцу в стене, они вышли, заперли крепкую железную дверь и унесли с собой огарок свечи, погрузив помещение во тьму. Реми был даже рад, что вронги и не подумали оставить ему свет, причинявший нестерпимую, резкую боль глазам, привыкшим к могильной тьме рудников, где царила вечная ночь, и неделю за неделей он проводил в сплошном мраке, вращая вместе с другими рабами тяжелый деревянный барабан механизма, поднимавшего наверх руду или отбивая ее киркой в глубоких штольнях, действуя почти на ощупь.
Оставшись один, Реми встал с колен и подошел к маленькому, не больше двух его ладоней окошку, прорубленному под низким потолком, радуясь, что длины цепи хватает это сделать. Закрыв глаза, он с наслаждением вдыхал холодный, свежий воздух, пил его всей своей душой, истомленной теснотой штолен, где рабы, запертые в каменных норах глубоко под землей, порой едва могли дышать. Потом осторожно открыл глаза и прищурившись с жадностью стал всматриваться в клочок темно-синего, бархатного неба с двумя крохотными звездными блестками, чувствуя томительную тоску по его безбрежному простору. Он так засмотрелся, что когда услышал скрип отворяющейся железной двери, не сразу смог оторваться. Потом обернулся и увидев входящего в клетушку скарга, опустил голову и снова встал на колени, с невольным трепетом ожидая, что тот ему скажет.
Моррис подошел к Реми, на котором кроме цепей были только похожие на лохмотья штаны, и не скрывая удовлетворения, оглядел его. Заметив покрывавшие истощенное, грязное тело рубцы и кровоподтеки, среди которых было немало свежих, довольно ухмыльнулся и произнес:
— Я вижу, что не зря отправил тебя к скрогам. Надеюсь, это краткое время послужило исправлению твоего характера, и ты как следует усвоил все преподанные тебе уроки.
Реми молча склонил в поклоне голову, не поднимая взгляда, его ослепил свет, принесенной скаргом толстой свечи в большом медном подсвечнике, вновь вызвав нестерпимое жжение и резь в глазах. Он знал, что с наступлением утра и восходом солнца, боль усилится и он скорее всего совсем ослепнет на какое-то время, пока воспаленные от напряжения глаза не привыкнут к яркости дня. Но если его хоть немного оставят в покое, он мог бы держать их плотно закрытыми в самые светлые, дневные часы, спрятав под густыми прядями отросших волос.
— Я полагаю ты догадываешься, — заговорил Моррис, закончив осмотр, — зачем я распорядился перевести тебя сюда. Через два дня, вместе с другими ронгонками, вам предстоит пройти обряд, чтобы стать воронами. До тех пор побудешь здесь, чтобы подготовиться. Тебя Реми, не буду скрывать, ждет особая судьба, особое предназначение, которые я для тебя определил. Оковы перед прохождением обряда с тебя снимут, но железное кольцо останется, чтобы ты не забывался. После обряда получишь новое с моим знаком Верховного ворона, которое и будешь носить постоянно, в залог твоей преданности мне и в определении твоего особого статуса, который я тебе милосердно дарую.
Здесь скарг сделал многозначительную паузу и Реми вновь покорно склонил голову в благодарном поклоне, сдержав закипающий в нем гнев, который будил темное пламя. Он уже давно догадался какую особую судьбу предназначил для него Моррис и что ждет его после прохождения обряда. Скаргу никогда не нужен был свободный Реми-ворон, он не для того сохранил ему жизнь. Ему нужен был рабски покорный ему Реми-ворон, которого он бы мог держать на цепи, выпуская лишь для того, чтобы тот исполнял черную волю своего господина. Дальнейшая речь скарга только подтвердила его догадку.
— После обращения, Реми, ты будешь подчиняться мне, как твоему хозяину, и никому больше. И только в моем присутствии ты должен будешь вставать на колени, пока я не разрешу тебе подняться. И тебе также следует хранить молчание, пока я не распоряжусь по-другому. Ты все понял?
Реми кивнул. Глаза скарга полыхнули алчным, тусклым пламенем, он растянул в хищной ухмылке тонкие синеватые губы, обнажив острые волчьи клыки и произнес с наигранным добродушием:
— Если у тебя есть какое-нибудь желание или ты хочешь поблагодарить меня, твоего господина, за оказанную милость, можешь сказать. Я разрешаю. Только будь краток.
Реми открыл рот и сначала не смог произнести ни звука. За прошедшие месяцы он едва ли сказал вслух более десяти слов, и гортань его также отвыкла от речи, как глаза от света. Он с горечью подумал, что скарг постарался лишить его даже этого. Наконец, сделав болезненное усилие, он смог заговорить, не сразу овладев голосом, который с непривычки показался ему чужим и нестерпимо хриплым.
— Я недостоин милостей моего господина, — смиренно проговорил Реми, не поднимая, склоненной в поклоне головы. — Но прошу позволить мне перед прохождением обряда омыть свое тело водой, чтобы, очистившись от грязи прошлого, приступить к таинству обращения.
Скарг подозрительно уставился на коленопреклонного юношу, чье лицо скрывали длинные черные волосы с белой сияющей прядью.
— Это все чего ты хочешь? — с сомнением спросил он, несколько удивленный странной просьбой.
— Да, мой господин, — ответил Реми, сердце у него в ожидании ответа стучало быстро и тревожно.
Моррис надолго замер в раздумье, размышляя, что могло скрываться за этой на первый взгляд невинной просьбой, потом вкрадчиво произнес:
— Посмотри на меня, Реми.
— Я не смею, мой господин, — ответил он.
Тогда скарг приподнял за подбородок его голову, вынудив откинуть волосы. И приблизив к нему горящую свечу, внимательно, с пристрастием всмотрелся в его серое, изможденное лицо, с воспаленными, красными веками. Реми невольно зажмурился. От яркого пламени свечи глаза заломило болью, из-под сомкнутых ресниц потекли ручейки слез, оставляя в каменной пыли, въевшейся в кожу, светлую дорожку. Несмотря на мучения, которые причинял ему свет, Реми немного приоткрыл глаза, сохраняя на лице выражение обреченной покорности. Наконец, удовлетворившись осмотром, скарг проронил:
— Хорошо, я окажу тебе милость. Перед прохождением обряда ты получишь такую возможность. Ты сказал, что хотел, теперь вновь держи рот закрытым. И запомни как следует, на колени ты должен вставать сразу, как заслышишь мои шаги, а не когда уже видишь меня. Ты понял? А чтобы ты лучше усвоил новое правило, я разрешаю тебя подняться только, когда эта свеча догорит до конца. Крат проследит за тобой.
Моррис поставил свечу напротив Реми и вышел, отдав распоряжение стоявшему у двери ворону, вооруженному тяжелой, длинной дубинкой. Свеча погасла лишь через несколько часов, когда утро было уже в разгаре и солнечные лучи, пробившись в маленькое окошко принялись выжигать ему глаза сквозь плотно зажмуренные веки. Тогда Реми опустился на пол, забившись в самый темный угол и отвернувшись к стене, уснул.
К удивлению Реми, скарг сдержал обещание, и когда истекли два дня, которые узник провел взаперти, постепенно привыкая вновь смотреть на мир широко открытыми глазами, ранним утром его отвели к колодцу, где сняли оковы и под бдительным надзором стража, не выпускавшего из рук цепь от железного ошейника, ему позволили вымыться. Он сделал это с давно забытым наслаждением, смывая с себя грязь рудников, пот и кровь, очищая тело от нечистоты и мрака прошедших в рабстве месяцев, готовя его к предстоящему испытанию. Вода всегда давала ему силы, омывала своей чистотой и прохладой его душу, укрепляла и вселяла надежду, помогала хранить воспоминания о белоснежных ледниках и сияющей снежной вершине Одинокой горы, его колыбели. Она оживила в его памяти светлый образ матери и укрепила в намерении идти до конца, чтобы вырваться из цепкой, удушающий хватки воронов. И был только один путь на свободу, страшный, темный, узкий и опасный, как лезвие ножа, и лежал он через Обряд обращения в ворона.
Он не знал откуда пришли к нему эти мысли, может из тех странных снов, что иногда ему снились. В них он снова был ребенком, в их старом доме на склоне Одинокой горы, сидел за светлым сосновым столом и читал какую-то черную книгу. От нее веяло злом, древним злом и вместе с тем необъяснимой, суровой силой. Он страшился ее читать, и когда переворачивал очередную страницу, душу его охватывал сильный трепет, заставлявший пресекаться дыхание и замирать сердце. Но тот, кто был с ним в комнате, Реми никогда не мог потом, после пробуждения, вспомнить, кто это был, побуждал его читать дальше. Перевернув последнюю страницу, он просыпался в холодном поту с сильно бьющимся сердцем и долго лежал без сна. Он никогда не помнил ничего из того, что прочел в этой черной книге, лишь одна страница ярко пламенела в его памяти, каждым своим словом причиняя боль. Именно она подсказала ему путь, следуя которому он мог обрести свободу, но чем оканчивался этот путь было скрыто от него тьмой неизвестности. Но Реми не видел для себя другого выхода. И какой бы исход не ждал его на этом пути, то что готовил для него Моррис было во сто крат ужасней.
Для исполнения задуманного Реми нужны были все силы, которые он мог собрать в своем измученном теле и возможность хоть ненадолго укрыться от недоброго, пристального надзора воронов. И он надеялся, что такая возможность у него будет.
Солнце высоко поднялось в небе, осветив своим ликующим светом опушенный первой, весенней зеленью лес. Раскидистые, древние дубы, окружавшие крепость Воронов, посвежели после зимнего сна и казались уже не такими угрюмыми и мрачными, солнечные зайчики скакали по их морщинистым шкурам, расцвечивая золотистыми пятнами. Протянутые во все стороны словно в немой мольбе, черные, скрюченные ветви с юной, неудержимо рвущейся в рост листвой, тихо покачивались под порывами свежего западного ветра. Этот же ветер доносил до Реми запахи влажной земли, прелой лесной подстилки из прошлогодних листьев, аромат молодой травы, устилавшей поляну пока еще редкими, невысокими куртинками. Солнечные лучи ласкали нежным теплом его лицо, плечи и грудь, омывали и согревали своим сиянием, но внутри у него все словно смерзлось в сплошной ледяной ком.
Он и другие ронги, те кому предстояло пройти обряд обращения в воронов, стояли на лесной опушке в глубине колдовского бора в ожидании начала охоты. Все были сосредоточены и серьезны, без обычных задиристых криков и выходок. Под грозным взглядом Моргота ронгонки, а всего их, не считая Реми, было тринадцать, выстроились в ряд. С самого начала нарг приказал Реми отойти в сторону к низкому, каменному столбу на котором лежали узкий, костяной кинжал похожий на длинный вороний коготь с нанесенными на него знаками обращения, и железный ошейник с клеймом скарга и высеченными по окружности словами древнего заклятья подчинения. От него исходило едва заметное зеленоватое свечение, того неприятного, мертвенного оттенка, какой можно увидеть у болотных огней, что пляшут в ненастные ночи над гибельной трясиной, заманивая путников. Реми знал, кому скарг предназначил этот подарок, и при взгляде на него, ощутил, как вновь окрепла его решимость пойти наперекор определенной ему Моррисом участи. Уж лучше рискнуть, испытав судьбу, чем провести остаток жалкой жизни подобно свирепому, кровожадному зверю, в клетке на цепи, не имея своей воли.
Наконец, Моргот, закончив осмотр подопечных обратился к ним с традиционной речью, напомнив, что все они обязаны явиться сюда не позднее полуночи с живой жертвой, чтобы здесь на поляне извлечь из ее груди еще трепещущее сердце для завершения обряда обращения. Каждый должен был избрать себе цель, достойную будущего ворона, это могло быть крупное животное — медведь, взрослый самец-олень, кабан, но самой ценной жертвой, дававшей наибольшую силу при воплощении в ворона, был человек, мужчина или женщина.
— Тот, кто опоздает, вернется без жертвы или упустит ее, будет казнен, — зловеще прокаркал Моргот, бросив при этом на Реми многозначительный взгляд, на губах его заиграла жестокая, злорадная усмешка. Реми быстро опустил глаза и склонил голову в знак покорности, длинные волосы скрыли его побледневшее от волнения лицо.
Он долго не поднимал головы, чувствуя на себе прожигающий, подозрительный взгляд нарга, а потом двинулся вслед за остальными ронгонками в глубь дремучей чащи. Его путь лежал к уступам Черных утесов и следовало поторопиться, чтобы успеть до полуночи вернуться обратно. Но сначала он немного покружил по лесу, кидаясь то в одну, то в другую сторону, чтобы запутать возможных соглядатаев, а когда убедился, что никого из черного племени поблизости нет, поспешил в нужном направлении.
Он шел без отдыха несколько часов, потом обдирая руки, ежеминутно рискуя сорваться в пропасть, на острые как пики камни, карабкался по отвесной скале к маленькой темной точке у самой ее вершины. Там, в такой узкой расщелине, что едва можно было протиснуться, пряталась небольшая пещера, в глубине которой бил из стены родник, стекая в каменную чашу в центре грота. Сверху, через отверстие, пробивавшее потолок пещеры насквозь, лился поток солнечного света, уже изрядно потускневшего, когда Реми достиг наконец цели своего трудного путешествия. Здесь он опустился на колени и припал к роднику, восполняя силы и утоляя жажду, затем сел и какое время задумавшись смотрел как играют на дне чаши серые каменные песчинки, крутясь и подскакивая. После чего вырвал из белой, мерцающей пряди один волос и провел ладонью правой руки по острому каменному выступу, как ножом рассекая свою плоть, пока не потек из ранки тонкий ручеек крови.
Он собрал эту кровь в ладонь словно в чашу, окунул в нее волос и крепко сжал. А когда разжал руку, волос вобрав в себя кровь, засветился, будто в нем разгорелось яркое, чистое пламя. Тогда Реми опустил его в родниковую купель, и вода в ней вскипела, забурлила и поток, переливавшийся через край каменной чаши, унес приношение дальше вглубь пещеры. (Продолжение следует).