Всадник стремительно приближался, и шум от частого стука копыт породистого скакуна по наезженному тракту нарастал с каждой минутой. И также с каждым мгновением росло беспокойство Реми. Он почему-то был уверен, что ничего хорошего эта спешка не предвещала. Ему вдруг захотелось, чтобы этот человек на коне, настигавший их словно посланник рока, промчался мимо. Недовольные заминкой стражи ворчали вполголоса, гадая «какого файдука еще несет нелегкая». Потом с надеждой предположили, что «их судейшество» передумало, решив, на радость добрым гражданам, заменить чужаку высылку показательной поркой, «чтоб неповадно было», а значит «потеха выйдет знатная и, главное, что ни гроша не будет стоить». Они стали радостно похохатывать в предвкушении, награждая Реми тычками и приговаривая:
— Ты, воронье отребье, не переживай. Если что, мы тебе и сами бока намнем. Небось долго помнить будешь, как к честным людям соваться.
Но Реми было не до них, от волнения и тревоги, охватившей его, он едва ли слышал, что болтают стражники, с напряженным вниманием всматриваясь в растущее облако пыли. Видя, что процессия остановилась, всадник пришпорил коня, прильнув к его взмыленной шее, так что не разглядеть было лица. Но Реми и без того уже понял, что человек, догонявший их, был ему незнаком. Он мог поклясться, что никогда прежде его не видел и потому не мог даже предположить, что за нужда погнала этого горожанина вдогонку за неугодным чужаком.
Недоумению его, однако, суждено было вскоре разрешиться. Поравнявшись с ними, всадник резко осадил коня, подняв его на дыбы. Благородное, гнедой масти, животное с пронзительным ржанием взметнулось вверх, взмахнув копытами у самого лица Реми и вынудив его отшатнуться. По тому, как резво спешились с коней и склонились в подобострастном поклоне его провожатые, мгновенно утратив свое игривое настроение, Реми догадался, что человек этот из тех, кто в городе имеет большой вес и состояние. Вот только сейчас вид у него был совсем не респектабельный: седые, всклокоченные ветром волосы обрамляли красное от напряжения лицо, искаженное каким-то видимо глубоким чувством, съехавший набок шейный платок, расстегнутая жилетка, брюки, все было в дорожной пыли. Соскочив с коня, мужчина устремил на юношу свирепый взгляд, с хриплым, нечленораздельным воплем бросился на него и схватив одной рукой за грудки, другой принялся что есть мочи хлестать по лицу, норовя ударить побольнее. От неожиданности, оглушенный, растерянный Реми не сразу смог разобрать, что кричал ему этот человек, пока наконец не расслышал среди полубезумных криков и града сыпавшихся пощечин:
— Где моя дочь, проклятый ворон! Где Эйфория! Отвечай пока я тебя не убил!
И тут внезапно все встало на свои места, словно с глаз его упала пелена, до того мешавшая соединить в единую зловещую цепь разрозненные и вроде бы не связанные друг с другом звенья: недобрая встреча со скаргом возле убежища, предостережение и огненный знак, стычка с Фраем на границе Вороньего края, ночные кошмары, в которых явственно звучало гнетущее, жуткое карканье, грызущие душу тревога и предчувствие большой беды, с самого первого дня похода не дававшие ему покоя. Все это слилось воедино и сложилось в ясную картину понимания, пронзившую его ужасом до самого сердца. На несколько минут белый, дневной свет в его глазах стал черным, а когда возможность видеть вернулась, Реми обнаружил, что стоит, сжимая за горло отца Эйфории, на дороге валялись обрывки веревки, рядом скорчились и тихо хрипели стражи, орошая дорожную пыль кровью из разбитых лбов и носов, громко ржали кони, сбившись поодаль в кучу. Он тут же разжал пальцы и едва успел подхватить безжизненное тело советника Лэптона, не давая ему упасть. Потом оттащил на обочину и, с облегчением, убедившись, что тот не утратил способность дышать, принялся приводить его в чувство. Едва открыв глаза, Джоэл простонал:
— Где моя девочка? Что ты с ней сделал, злодей?
Сейчас он меньше всего походил на того советника Лэптона каким его знали окружающие, холодного и лишенного, казалось, всяких человеческих чувств и слабостей. Реми видел перед собой пожилого мужчину, которого в одночасье состарило внезапное горе и который разом утратил все свое хладнокровие и показную невозмутимость.
— Расскажите мне, что произошло, — попросил Реми. Он старался говорить спокойно, хотя внутри него, обжигая болью, полыхало пламя, норовя вырваться в безумной вспышке, вызванной отчаяньем. — Я не хотел причинять вам вреда, но мне нужно знать, что случилось. Пожалуйста, отвечайте мне, если хотите вновь увидеть свою дочь.
— Ты еще спрашиваешь, мерзавец! — закричал Лэптон-старший срывающимся голосом, и схватившись за горло, где виднелись багровые следы от пальцев Реми, зашелся в продолжительном, надсадном кашле. Потом, неловко двигаясь, поспешно поднялся и отошел подальше от юноши, с опаской и отвращением поглядывая на него. — Кому как не тебе, собака, знать, что с ней. Вот, смотри! Смотри, что я нашел сегодня утром в комнате вместо моей дочери! В запертой мной комнате. В комнате, где был учинен настоящий погром. Все разбито, переломано и растерзано. О, проклятье! Скажешь, это не твоих грязных рук дело!
И он с негодованием швырнул в лицо Реми угольно-черное воронье перо, резким, судорожным движением достав его из кармана. Перо было необыкновенно большим и таким непроницаемо черным, что казалось поглощало свет, пожирало его, хороня в бесконечном мраке. От него веяло злом и проклятием, мрачным, темным колдовством, способным свести человека с ума.
— Это не мог быть я, — произнес Реми, едва двигая побелевшими губами. Затем, с трудом держа себя в руках, поднял перо и внимательно осмотрел его. Он мгновенно понял, что случилось, и черное, безнадежное отчаянье охватило его. Но не время было сейчас предаваться унынию, ему надлежало действовать. И действовать следовало быстро. И если его предположение верно, а он не сомневался, что так оно и есть, то возможно было еще не поздно предотвратить самое страшное, что могло случиться с девушкой. В памяти его, до содрогания ясно, встали ненавистные купальни, мрачные застенки вороньей крепости, ее глубокие подвалы, темницы и ямы, где томились в ожидании своей участи те, кому не посчастливилось оказаться в цепких вороньих когтях.
Мысли о том, что его Эйфория, такая нежная и ранимая, такая беззащитная и невинная, может быть заточена в одной из этих ужасных клеток были мучительны. Предположения, что ее постигнет участь стать игрушкой воронов, сводили с ума и вызывали нестерпимое желание выплеснуть на свободу весь гнев и всю владевшую им ярость, чтобы обрушить их на тех, кто покусился на самое дорогое что у него было, и растерзать вместилища их черных душ, выпустив из них всю кровь до самой капли. Вот только не этого ли они и ждали от него. В том, что им был нужен он, а не девушка, Реми не сомневался. Он проявил непростительную беспечность и преступное легкомыслие, позволив себе поверить, что вороны не посмеют напасть на них в Городе, что они оставят его в покое, разрешив наслаждаться счастьем и свободой. И теперь ему придется заплатить за это очень дорогую цену.
Он знал, что Моррис будет ждать его прихода до утра следующего дня, он понял это по засечкам на острие пера, когда оглядел его, и до тех пор не тронет девушку. Это перо было знаком ему, изгою, посланием от скарга с приказом прийти и покориться, наконец, своей участи. И Реми знал, что он явится, ему придется это сделать. Придется сделать так, чтобы навсегда обезопасить от посягательств черного племени ту, что стала для него дороже самой жизни. И сделать это можно было только отдав им наконец самого себя.
Он принял это решение, и приняв его внезапно ощутил глубокое спокойствие, сознание очистилось, обретя поразительную ясность, все в нем пришло в равновесие. И хотя душа его была полна боли, в сердце крепла решимость исполнить предначертанное. Перед его внутренним взором возникли как никогда отчетливо лица его отца и матери. Они смотрели на него чуть печально и ласково улыбались, словно желая подбодрить, стояли рядом, держась за руки, такие молодые, такие красивые.
— Простите меня, — неслышно прошептал он им. — Я не могу поступить иначе. Я должен это сделать.
Сердце его рвалось на части от боли, но разум был ясен, а воля тверда. Реми еще раз внимательно осмотрел перо, потом убрал его в карман своей куртки и снова произнес. — Это был не я. Вы сами знаете где я был в эту ночь.
— И я тебе обещаю, — советник с ненавистью смотрел на Реми, сжав кулаки в бессильном гневе, — что ты туда и вернешься. Ненадолго, пока мы не решим какой казни тебя предать. Но перед этим ты все мне расскажешь, все раскроешь, до самого последнего, гнусного секрета вашего проклятого племени. Говоришь, это был не ты. Ну-ну. Посмотрим, что ты запоешь под пытками. Эй, вы, — прикрикнул он на поверженных стражей, продолжавших валяться посреди иссеченной следами копыт дороги, скорее из осторожности, не так уж эти доблестные мужи и пострадали. — Живей поднимайтесь. Схватите и свяжите покрепче этого проклятого оборотня-душегуба.
Не спеша, с тяжелыми стонами и причитаниями, стражи нехотя поднялись и, потирая бока, двинулись на Реми, опасливо выставив копья.
— Да послушайте меня, наконец, советник! — Реми предостерегающе поднял руки, предупреждая намерения стражников вновь скрутить его веревками. Под его суровым, полыхающим взглядом их служебное рвение значительно поугасло. — Да. Я знаю где ваша дочь. И моя вина в этом тоже есть, но я никогда, клянусь своей жизнью, не причинил бы ей зла и не позволил никому это сделать. Если бы я только мог быть рядом в эту ночь! Но сейчас не время сожалеть о том, что упущено. Эйфория в большой, очень большой опасности. И я не меньше вашего хочу, чтобы она вернулась домой живой и невредимой, чтобы с ней все было в порядке. И я единственный кто может вам ее вернуть. Поэтому, если вы попытаетесь посадить меня под замок, вы можете никогда больше не увидеть свою дочь. А сейчас мне нужно добраться как можно быстрее до города, поэтому прошу вас, не мешайте.
— Тебе не обмануть меня, проклятый ворон, — проскрежетал советник. — Я знаю, что ты задумал. Сначала твои дружки по твоему наущению похитили мою бедную девочку, а сейчас ты сам пытаешься улизнуть. Ничего у тебя не выйдет, негодяй! Презренный выродок, я прикажу насадить твою голову на кол на площади, чтобы люди могли плевать на нее, а тело бросим псам на городской свалке, где такому отбросу как ты самое место. Гнусный вор!
Он бросил негодующий взгляд на мнущихся в нерешительности стражников и закричал:
— Что медлите? Или вы с ним заодно? Помогаете скрыться государственному преступнику, злодею-убийце? В арестанты захотели? Я вам устрою!
Лица стражников побагровели, глаза выпучились, они запыхтели шумно и обреченно, но добавили прыти. Разбитые носы и головы были забыты ими под угрозами советника, о крутом нраве которого ходили легенды. Доблестные вояки сами не поняли как в одно мгновение их пленник вдруг освободился, словно полыхнуло что-то обжигающее, и они оказались на земле в страхе и недоумении. Держа перед собой копья, стражники двинулись на Реми, грозно покрикивая. Он понял, что только потеряет драгоценное время, пытаясь достучаться до советника, одержимого ненавистью и гордыней, и стал медленно отступать, пока спина его не уперлась в круп стоявшего посреди дороги лучшего рысака из конюшни Лэптона.
— Жаль, что вы не хотите мне поверить, советник, — произнес Реми. — Вам все равно не удержать меня. Обещаю, что верну вам дочь. А когда я сделаю это, постарайтесь быть более справедливым и милосердным судьей поступкам простых людей, не таких как вы и ваши дружки из мэрии.
С этими словами Реми вскочил на коня и ухватив поводья, пустил его вскачь. Он неплохо держался в седле, привыкнув иметь дело с крепкими, крестьянскими лошадьми, которых разводили местные фермеры. В его памяти остались уже смутные воспоминания о детстве в горном приюте и о том, как отец сажал его на необъятно широкую спину лошади, чья теплая, шелковистая шкура отливала тусклым серебром и ее было так приятно гладить ладонями, вдыхая чуть острый запах конского пота.
Реми мчался на рысаке обратно по направлению к Городу, а вслед ему летели проклятья и угрозы, где-то уже далеко позади звонко тюкнуло о дорогу пущенное ему вдогонку копье. Ветер свистел в ушах у наездника, без устали погонявшего коня, и в этом свисте ему слышался чей-то тонкий, далекий плач и мольба. Мимо проносились поля и перелески, блеснула и мгновенно пропала из вида тихая речка с пологими, сонными берегами, вот позади остались березовая роща и пастбище, а впереди замаячили ветхие домишки городской окраины. Лишь на несколько минут Реми навестил свой дом, в который, он знал, ему не суждено больше вернуться. И забрав из тайника за потолочной балкой золотую цепочку с пластиной, где были начертаны слова на позабытом им языке, тут же отправился дальше, оставив слишком приметного коня у калитки, крепко-накрепко привязав его к ней поводьями. Он был уверен, что конь совсем скоро вернется в свое родное стойло.
Следующий кого Реми навестил был Джой, семья которого жила в небольшом, но уютном особнячке в той зеленой и спокойной части города, где селились мелкие конторские служащие и ничем особо не занятые обыватели, чье недостаточно высокое происхождение и скромный достаток не позволяли рассчитывать на более престижные жилища и участки. Реми, перемахнув через ограду на задворках дома, осторожно пробрался к задней двери, ведущей в пустую и до блеска вычищенную кухню, где еще витали запахи недавнего обеда: картофель с тушеной капустой и мясной подливкой. Он бесшумно и быстро пересек просторное помещение с большим деревенским столом для семейных трапез посередине и на выходе наткнулся на Джоя в одежде для работы в саду. Тот уставился на него удивленно и забормотал растеряно:
— Ох, Реми! Ты откуда? Тебя отпустили? Все в порядке?
— Джой, — сказал Реми сурово. — Все совсем не в порядке. И нет, меня не отпустили, я сбежал. Поэтому не нужно, чтобы меня здесь видели.
И когда Син Джой, вытаращив глаза, испуганно охнул, добавил нетерпеливо.
— Мне пришлось это сделать. У нас беда, друг. Большая беда. Эйфория у воронов и мне нужна твоя помощь. Очень нужна, Джой.
Джой пошатнулся и закрыл смертельно побледневшее лицо руками, переживая страшное потрясение. А когда опустил ладони на глазах его блестели слезы.
— Да, Реми, хорошо. Конечно. Что я должен делать?
Голос его дрожал и прерывался. Реми положил ему на плечо свою руку и крепко сжал, потом встряхнул хорошенько и строго сказал:
— Соберись, Джой. Я верну ее, мы вернем ее. Мне нужно, чтобы ты пошел со мной. Я не буду подвергать тебя опасности, но ты понадобишься ей там.
— Да-да, конечно. Можешь на меня рассчитывать. — Джой осушил глаза и, не глядя на Реми, несколько раз глубоко вздохнул. Ужасная новость оглушила его, но он постарался взять себя в руки. Потом посмотрел на товарища и спросил с надеждой, от которой сердце Реми болезненно сжалось. — Ты ведь справишься с ними? Верно? Ты ведь сможешь это сделать?
— Послушай меня, Джой, — Реми вновь крепко сжал его плечи и заглянул в глаза, чтобы убедиться, что Джой его слышит и понимает. — Я буду ждать тебя в течение часа и не минутой больше на нашем старом месте у моста. Постарайся не опоздать, иначе мне придется уйти без тебя. Возьми с собой провизии на три дня и найди лошадей, поедем верхом. У нас очень мало времени. И Джой… Приходи один. Ты знаешь, о чем я. Если меня схватят, Эйфория погибла.