Вороны пришли в их дом рано утром. Отец с матерью еще спали, дремал и Реми, с удовольствием нежась в постели под первыми лучами восходящего солнца, льющего свой розовый свет в открытое окно комнаты. Легкие полупрозрачные шторы были не до конца задернуты и тихонько колыхались, волнуемые прохладным и свежим ветром с гор, на белоснежные сверкающие вершины которых Реми мог любоваться часами, сидя на крыльце. Склон Одинокой горы, где стояла их маленькая, но такая теплая и уютная обитель, в это время года пестрел яркими цветами, радовал глаза сочной зеленью лугов и тенистыми купами деревьев под уступами высоких скал, которые надежно защищали этот укромный уголок от зимних снежных бурь и ледяных ветров, а летом не давали заморозкам губить нежные всходы овощей, растущих на небольшом клочке плодородной земли за домом. Реми лежал, сонно прислушиваясь к переливчатым трелям малиновки, поселившейся прошлым летом в кустах дикого жасмина, растущего под окнами его комнаты и обильно усыпанного сейчас цветами, похожими на большие ароматные снежинки. Малиновка, прочистив горло распевкой, приступила к славословию еще одного чудесного утра. Голос ее зазвенел, набирая силу и вдруг резко оборвался.
Реми показалось, что одновременно оборвались и все другие звуки, и вместе с тишиной в воздухе разлилась необъяснимая тревога. Он приподнялся на постели и тут страшный удар сотряс дверь. Она с грохотом слетела с петель, раздался громкий грубый топот множества ног ворвавшихся в их дом людей. Он услышал крики из спальни родителей и пронзительный, полный муки голос матери: «Реми, беги!» И он побежал, но не наружу, а туда, где пришельцы убивали его отца и мать. Однако, было уже поздно, да и чем мог помочь он, ребенок, которому едва исполнилось восемь лет. Он успел заметить залитую кровью кровать, стены, забрызганные красным, неподвижные, истерзанные тела отца и матери, стоящие вокруг них мрачные черные фигуры, чьи рваные плащи топорщились острыми черными перьями. Чья-та сильная рука бесцеремонно схватила его за шиворот и поволокла наружу. Он яростно, но безуспешно отбивался.
Посреди двора стоял высокий человек в черном, могучего телосложения с гордо поднятой головой и высокомерным взглядом, в котором светился жестокий красный огонь. Чело его было увенчано золотым обручем с короткими редкими зубцами, между которыми сверкали крупные темные алмазы. Тащивший Реми ворон швырнул мальчика ему под ноги.
— Вот их отродье, — сказал он.
— Встань, — приказал черный человек неприятным скрипучим голосом.
Реми поднялся на ноги и с вызовом посмотрел в его страшное лицо безжалостного убийцы. От ледяного, пронзительного взгляда, мальчика начала бить дрожь, которую он не мог сдержать.
— Я скарг Моррис, Верховный ворон. Надеюсь, твой отец рассказывал тебе обо мне.
Реми отрицательно помотал головой, крепко обхватив себя руками он пытался не дрожать, стоять твердо и мужественно, как, он уверен, стоял бы его отец перед лицом смертельной опасности. Но ободранные до крови колени тряслись и подгибались.
— Узнаю Реннера. Он никогда не ценил родственные чувства. Да, мы с твоим отцом братья. Странно, что он утаил от меня рождение сына, а от тебя наличие доброго дядюшки, не правда ли? — в голосе скарга явственно послышалась насмешливая издевка. Он смотрел на мальчика со смешанным чувством ненависти и восхищения. Ребенок был чудо как хорош. Он дрожал, но это ничего не значило. Очень многие крепкие могучие вороны под грозным взглядом скарга Морриса падали ниц и не смели поднять головы. Но этот малыш смотрел смело, даже дерзко и скарг видел на его лице отблеск будущей силы и еще чего-то такого, что всерьез обеспокоило Верховного ворона. — Твой отец опозорил себя, он осквернил свою кровь. Он стал отступником — наррагом. Теперь с ним покончено, также, как и с его скра, его женщиной, из-за которой он изменил своему роду и забыл свои обязанности. Казнь свершилась. Что касается тебя… Я не только твой дядя, я — хозяин и повелитель всего Вороньего края. И теперь — твой хозяин и повелитель. Поэтому ты пойдешь с нами.
— Нет! — дернулся Реми, но удар, нанесенный тяжелой безжалостной рукой, отправил его во тьму беспамятства. Он потерял сознание…
… Очнулся он уже в крепости воронов от того, что кто-то энергично пинал его в бок. Над ним стоял долговязый подросток с неприятным хищным лицом и буравил его маленькими круглыми глазками похожими на переспевший, ядовитый паслен.
— Эй, ты что? Чего здесь развалился? От работы отлыниваешь? Вставай, тебе говорю! Вот дурень тупой! — Он продолжал награждать медленно приходящего в себя Реми пинками, не переставая при этом вопить тонким, гнусавым голосом. — Ха, а что это у тебя на башке за белое пятно? Птички обгадили? Ну конечно, дерьмо к дерьму!
Он захохотал, видимо, очень довольный своим остроумием. Реми торопливо поднялся, все вдруг поплыло перед его глазами, и он схватился за стенку, чтобы не упасть. Оглядеться ему не дали. Долговязый вытолкал его из небольшого, похожего на каменный мешок помещения, где Реми, не приходя в себя, провел ночь, в узкий душный коридор и, направляя тычками, куда-то повел. Скоро они вышли в тесный, мощеный камнями дворик с круглым колодезным жерлом посередине. Еще один подросток, немного пониже и покрепче его провожатого набирал из него большим ведром воду, и она звучно плескала из переполненного ведра под скрип колодезной цепи. У Реми от внезапно вспыхнувшей жажды мгновенно запершило горло, и обернувшись он попросил, показав рукой на колодец:
— Послушайте, можно мне воды?
— Чего? Ты откуда такой шустрый, придурок? Воды ему подавай! Может тебе еще вина налить и жареного мяса на серебряном блюде подать? Воду сначала заслужить надо. Так что иди, не останавливайся, а то можешь и не дойти.
И оба его новых «товарища» радостно загоготали. Реми ничего не оставалось как двинуться дальше, чувствуя мучительную боль в пересохшем горле. Долговязый привел его к большой яме за крепостной стеной и наклонившись прокричал: «Новенького принимайте!» Крепкая дубовая бадья на примитивном механизме опустила Реми вниз, где копошились несколько серых от каменной пыли фигур. Остаток дня он провел, нагружая бадью валунами для починки стен, которые добывали здесь угрюмые, молчаливые работники. На обед им кинули в яму большую фляжку с водой, теплой и отдающей затхлым, а еще краюшку темного, кислого на вкус хлеба. Реми ел после всех и досталось ему немного. Но он был уже и этому рад. Обратно в крепость его привел все тот же долговязый подросток, когда солнце скрылось за верхушками деревьев древнего, совершенно дикого леса, окружавшего воронью цитадель. На ужин, который проходил в длинном мрачном зале с низким закопченным потолком, было малоаппетитное блюдо по виду напоминавшее месиво из вареных капустных листьев, свеклы и скользких, твердых ломтиков картошки. Хлеба Реми не досталось. Его забрал долговязый, которого, как понял Реми из реплик других подростков, звали Фрай.
— Я ведь забочусь о тебе, — сказал он, оскалив в усмешке мелкие, острые зубы, и сунул его хлебный ломоть к себе в карман. — А любая забота требует ответной благодарности. Понял ты, фарга. Знаешь, что значит это слово? Нет, не знаешь. Но я тебе объясню. Видишь, какой я заботливый. Это слово значит — падаль, и это — то, что ты есть.
Но Реми было все равно на болтовню Фрая, от усталости он с трудом стоял на ногах, не чувствовал вкуса пищи и едва удерживал ложку в натруженных руках. Болели все мышцы, сбитые о камни костяшки пальцев кровоточили. Глаза временами застилал туман, а стоило их закрыть, перед внутренним взором возникали бесконечные груды камней, которые грозили обрушиться лавиной и погрести его под собой. Он мечтал только об одном: где-нибудь упасть и уснуть, уйти из окружавшего его кошмара в заповедную страну снов. Но вместо этого долговязый повел Реми к Верховному ворону по длинным мрачным коридорам, бесконечным тесным лестницам с крутыми каменными ступенями, они проходили освещенные чадными факелами помещения, где сидели и пировали за столами взрослые вороны, он видел погруженные во тьму комнаты, где свистели ледяные сквозняки и веяло древним злом, мелькнувший за окном щербатый диск луны дал ему понять, что они на верхних ярусах крепости. Наконец, его втолкнули в комнату, где было относительно светло и по меркам воронов даже роскошно. В огромном, золоченом кресле сидел скарг Моррис, его закутанная в плащ фигура выглядела как-то особенно зловеще, языки тусклого пламени из камина бросали на его темное лицо багровые отблески.
— Ты уже освоился, Реми? — спросил он будто бы доброжелательно, словно хотел завязать дружеский разговор. Не дождавшись ответа скарг сокрушенно вздохнул и сказал. — Я вижу тебя не учили хорошим манерам. Ну ничего, мы это исправим. Фрай будет твоим наставником.
Реми заметил, как тот злорадно усмехнулся и плотоядно облизнул тонкие губы, сильно высунув при этом острый, красный, раздвоенный на конце язык. Сказанное скаргом не сулило ничего хорошего. Реми стало очень тревожно, но он постарался не показать этого.
— Ты здесь не пленник, Реми, — продолжил между тем Моррис. — Кстати, ты ведь знаешь, что твое имя на языке воронов означает изгой. Но ты можешь стать полноправным членом стаи, очистить в Обряде свою кровь, если поймешь, что должен вести себя правильно. Вот сейчас ты вошел, но не поклонился мне, твоему повелителю и хозяину. Я прощаю тебя на первый раз, но, чтобы ты не подумал, что я пренебрегаю твоим воспитанием, завтра ты не получишь хлеба. Это милость с моей стороны. Пока я не жду от тебя благодарности, ты еще слишком неотесан и долго был под дурным влиянием. Но в дальнейшим научись благодарить за проявленную к тебе доброту и делать это искренне. А сейчас ступай. Фрай покажет тебе твое место.
— И уж будь спокоен, — прошептал тот многозначительно в самое ухо Реми. — Я позабочусь, чтобы ты не забыл, где оно.
Место ему определили в общей комнате, но в стороне от других, выделив самый грязный и неуютный угол. Впрочем, об уюте здесь похоже даже не слыхали. Так началась его новая жизнь.
Все его опасения насчет Фрая подтвердились в полной мере и даже с лихвой. Фраю нравилось измываться над другими, а с Реми он проделывал это с особым удовольствием. Он искренне считал, что ничто так не способствует быстрому и бодрому пробуждению его подопечного, как пара-тройка хороших пинков, коими он начинал награждать Реми с утра. Несколько раз он без видимых причин избил его особенно сильно. Так что Реми не мог встать с постели. Скраг Моррис отнесся к этому весьма своеобразно, сказав, пока Реми не может выполнять свою обычную работу, еды он тоже не получит и распорядился не давать ему пищи. Ослушаться никто не посмел.
После трех летних и двух осенних месяцев, проведенным им на каменоломне, Реми перевели в крепость. Теперь в его обязанности входило три раза в день наполнять водой из колодца два огромных железных чана на кухне, ежедневно драить после общих трапез широкие каменные столы и пол в пиршественных залах вронгов — взрослых воронов, прошедших Обряд и получивших дар воплощения. И то, что он порой находил под этими столами внушало ему безмерное отвращение и ужас. Он начал очень хорошо понимать почему люди гор ненавидели воронов. Как-то раз он вымел на свет из-под стола женскую кисть, пальцы на которой были обклеваны до самых костей, и не смог сдержать слез. Она напомнила ему о матери. Часто жесткие колючие прутья его веника после уборки были окрашены красным и ему никогда не удавалось отмыть их до конца.
Кроме того, четыре раза в неделю он должен был начищать до блеска громадные противни для запекания мяса и большие медные котлы, в которых варили похлебку, оттирать от грязи заплеванные и нередко загаженные полы в их общей комнате, служившей ронгонкам — молодняку воронов, спальней. Зимой ко всему прочему добавились походы в лес на заготовку сухого камыша, им утепляли полы в покоях скарга и его приближенных, и сбор хвороста, который шел на растопку печей. А летом его опять ждала каменоломня. Позже скарг Моррис стал время от времени ставить Реми прислуживать себе за столом. И этой своей «привилегией» он тяготился больше всего. Неотступный, тяжелый взгляд Верховного ворона словно тянул из него жизнь, выматывал и давил, так, что, вернувшись к себе, Реми без сил валился на свое убогое ложе, зная, что ночью ему опять будут сниться кошмары.
Он по-прежнему спал в маленьком закутке, на ветхом, набитом старой соломой, матрасе, брошенном на пол, в стороне от прочих, что еще больше подчеркивало его положение изгоя. Высоко в стене над его головой, под самым сводом, было прорублено небольшое круглое окно. Иногда зимой, лежа без сна, Реми чувствовал, как на лицо ему садятся и сразу тают крохотные колючие снежинки, залетавшие с ветром в забранное только решеткой отверстие. В такие минуты ему было особенно тоскливо. Он вспоминал их уютный дом на склоне Одинокой горы, веселые зимние забавы, сверкание снежных вершин в лучах заходящего солнца и беззвучно плакал. Осенью по стенам текла вода от хлеставших в окно холодных дождевых струй, и Реми просыпался совершенно промокшим и замерзшим. Отдохновение дарили весна и лето, когда Реми мог насладиться свежим лесным воздухом, проникавшим в круглое оконце и особенно ароматным по ночам. Он разбавлял стоявшую в их комнате вонь множества потных, грязных тел и будил в Реми неясные мечты и надежды, которые утро начисто стирало.