Марк курил у окна, выпуская дым из широких ноздрей, и смотрел, как спина Губера растворяется в ранних весенних сумерках быстро захватывающих улицу. Фонари ещё не зажглись, и сумерки казались плотными и вязкими, как кисель.
— Неужели всё это на самом деле? — бормотал Марк, густо затягиваясь почти докуренной сигаретой.
Окурок обжог пальцы, но он не заметил. В который раз мысленно спрашивал себя — что на самом деле произошло в этом кабинете сегодня? Что делать? Как реагировать? И как со всем этим жить дальше?
Теперь его жизнь поделена надвое — до этой встречи и после неё.
«Может мне это снится? — мелькнула мысль. — Нет, это не может быть сном. Как он сказал? Легко расставайся с прежним собой».
Тот, чья широкая спина маячила в вечернем полумраке, сегодня изменил многое. Начавшийся утром допрос, к вечеру перевернул реальность.
— Какие, по-вашему, исследовательские методы максимально результативны? — так начал Губер. — Скажем, медицина сталкивается с неизвестной болезнью. Как найти лечение? Правильно, с помощью наблюдения за носителем болезни. Изучая симптоматику, наблюдая стадии острых и скрытых кризов, фиксируя характерные особенности, систематизируя и анализируя полученную информацию, так находится лечение. И по-другому никак. И хотя прямая задача медицины — здоровье, но ваших эскулапов всегда интересовали больные.
— Вы врач? — перебил Марк.
Оставив вопрос без ответа, Губер продолжил.
— Это сравнение, господин инспектор, объясняет, о чём пойдёт речь дальше. Итак, получаем математическую модель — берём за константу здоровье, и изучаем болезнь, то есть аномалию. Почему возникла, и что сделать, чтобы вылечить. Но представьте, молодой человек, если за константу принять не здоровье, а болезнь? Что изменится? Вопрос риторический, поскольку разницы никакой. Действует тот же метод, лишь с противоположными константами. Не изменится ни амплитуда отклонений, ни их количество, ни отдалённость от нормы, ни время обратимости. Курящий отличается от некурящего лишь привычкой курить. И как не меняй местами, привычка курить — основное их отличие. Но годится ли этот метод для изучения общества? Что есть аномалия, и что взять за эталон? Как думаете?
— Наверное, «золотую середину», — неуверенно произнес Марк.
— Не всё так просто… но вернёмся к врачам. Вы предлагаете взять немного больного, немного здорового. По сути больного, но немного, не смертельно. Но и не совсем здорового, что означает совсем не здорового. Согласитесь странный подход. Немного здоровый, немного больной, немного выпивающий, немного спортсмен, немного добряк, немного социопат. Всего понемногу. Но у здоровья нет середины — либо человек болен, либо здоров. В природе «золотая середина» — всегда неприятный, временный, нестойкий, переходный этап между двумя константами. Но в человеческом социуме — это и есть самая стойкая субстанция, такая прогрессивная толпа «сереньких» середнячков. Железобетонная константа. Середнячки, глядя друг на друга, поступая так, как поступает большинство, формируют границы и ревностно их охраняют. Для них и низкие и высокие человеческие проявления одинаково аномальны. Как злодеи, так и святые, как невежества, так и гении — всё отклонение от принятой нормы. По сути, в этой парадигме ваши святые приравниваются к злодеям. Вы понимаете меня?
Марк пожал плечами. Как всё им услышанное связанно с допросом?
— Ладно, господин инспектор, — вздохнул Губер, будто читая мысли Марка, — перейдем к главному. Суть в том, что, рассматривая земную цивилизацию на предмет возможности вступления с ней в контакт, наша методология впервые оказалась непригодной. С молодыми цивилизациями мы всегда работаем по отлаженной схеме. Вначале принимаем за стандарт лучших представителей изучаемой цивилизации, и исследуем крайние отклонения. Затем меняем приоритеты, в качестве нормы берём противоположность — «темную сторону» — и делаем тоже самое. Для нас нет ни светлой, ни тёмной сторон. Они лишь антагонисты единого целого, поэтому «встречи с пришельцами» одинаково случались и у гениев, и у спившихся психопатов. Принять усреднённое, равносильно как на скачках поставить на ничью. Для нас главное — не усредненность общества, а его целостность. Насколько оно способно преодолеть пропасть разрозненности. Равносильно тому, насколько велика вероятность курящему бросить курить и стать некурящим. И чем невозможнее это преодоление, тем цивилизация незрелей. Следовательно, тем менее интересна нам. Дело в том, что общество с необратимой межвидовой разобщённостью совершенно непригодно к контакту.
Губер замолчал и внимательно посмотрел на Марка.
— Вы это о чём? — наконец выдавил тот.
Губер искренне улыбнулся:
— А вы думали, что добрые инопланетяне приземлятся где-нибудь поблизости на космической тарелке, и вы так просто вступите с ними в межпланетный контакт? Или же другой сценарий, что-то в стиле «Войны миров» с молниеносным нашествием злобных марсиан. Земляне храбро воюют с жестокими пришельцами, с этакими «чужими» и, в итоге, изгоняют их. Или так, представители более развитой дружелюбной внеземной цивилизации делятся своими научными открытиями, технологическими достижениями и всячески помогают землянам перейти на новую ступень развития.
Подняв руки над головой, Губер с пафосом произнес последнюю фразу. Затем выдержал театральную паузу и продолжил:
— Да, я не похож на пришельца. Я не зеленый, у меня нет огромной головы с выпуклыми раскосыми глазами. Нет ни маленького рта во рту, ни щупалец на пальцах. И что? У вашей цивилизации довольно примитивные взгляды на Вселенную, что вполне объяснимо. Как и в вашей эвклидовой геометрии, когда-то придуманная система якобы неопровержимых аксиом, принята опять же вами как неоспоримая данность. Из них, как из пазлов вы выстраиваете для себя собственный мир, свято веря, что он не может быть другим. Наивно полагаясь на «высосанные из пальца» аксиомы, будучи цивилизацией незрелой и по-детски инфантильной, вы искренне удивляетесь тому, что на самом деле всё выглядит совершенно по-другому. Я вижу, вы мне не верите. Бесспорно, мы недооценили один из главнейших ваших пороков — подмену понимания верой, считая, что путь к контакту лежит не в вере, а в понимании. Но с пониманием, в отличие от веры, у людей всегда было туго.
— Не знаю как там у кого, но у меня действительно плохо с пониманием, — сказал Марк, — я ничего не понимаю.
— Я по сути такой, как и вы «опер» — рядовой сборщик информации. По-вашему, шпион. Нас разведчиков, на земле хватает. Изучаем отдельные периферийные группы, максимально рассеянные от выбранной константы. Полученную информацию анализируем на потенциальную готовность, либо не готовность к контакту. Определяем его последствия. В мою сферу входит работа с представителями низших социальных слоев, так сказать, асоциальными элементами. Но я не ограничиваюсь «шмайсерами». Речь идет о людях ненужных обществу, по-вашему, второсортных. О тех… без особого места в современном прогрессивном социуме. Хотя и среди таких встречаются уникальные, довольно интересные и вполне подготовленные к контакту. В различных общественно-иерархических группах есть потенциальные контактёры. Нам важно найти и оценить основу сближения, но проблема в том, что цивилизационный разрыв действительно огромен, а усреднённость ещё более усиливает его. Возникает вопрос, как строить контакт с таким незрелым и примитивным обществом, как ваше? На понимании? На логике? Вы крайне нелогичны и агрессивны. Не слышите, не понимаете друг друга. Не в состоянии с самими собой найти контакт. Ваши постоянные войны — лучшее тому подтверждение. Всё это отодвигает в необозримое «далёко» наше с вами «официальное знакомство».
Губер встал. Подошел к окну.
— Не вижу удивления на вашем лице, — бесстрастно бросил через плечо. — Считаете всё сказанное бредом? Люди не верят словам. Как вы только что сказали: «Какой бы ни был человек, но каждый его поступок мотивирован». Хотите знать мою мотивацию? По причинам, изложенным выше, проект закрыт, и подготовка к официальному контакту остановлена. О чём я искренне сожалею. Нам приказано возвращаться. И поскольку я, как и вы, обычный «опер», такие решения не в моей компетенции…
Он замолчал, повернулся и в упор посмотрел на Марка ясным проницательным взглядом:
— И всё же в нарушение полученных инструкций мой контакт состоялся. Несанкционированный, незапланированный, преждевременный. Так сказать неофициальное знакомство «без галстуков». Состоялся ровно сорок восемь часов назад, возле третьей Аккумуляторной. И продолжается сейчас. Теперь и вы его участник. Что скажете, Марк?
— Скажу, что мне не доводилось встречать более изворотливого сказочника.
Губер улыбнулся. Отойдя от окна, принялся размеренно ходить по кабинету, вскользь прикасаясь пальцами к предметам на пути: к столешнице, к спинке стула, к настольной лампе с газетой вместо абажура.
— Да… Вы типичный представитель так называемого прогрессивного человечества. У вас, у людей, есть мощное оружие — факты. Сама ваша профессия обязывает верить лишь им. Подавай факты и всё тут. А если нет, подавай веру. Незыблемую многовековую манипуляцию в виде верования. Могу представить, что стало бы с религией, осуществись контакт официально. Неужели вы не способны просто мне поверить?
— Просто? — в вопросе Марка слышалось замешательство.
— Да. Прислушаться к интуиции. Прочувствовать.
Марк вдруг поймал себя на мысли, что не заметил, как они поменялись местами. Теперь задержанный задает вопросы инспектору полиции. И вопросы про ощущения. Какой-то сюрреалистический сон.
— Не удивительно, что вы не верите моим словам, — не дождавшись ответа, продолжил Губер. В его голосе слышалось разочарование. — Боитесь, если сказанное окажется правдой — обрушится ваш понятный и уютный мир. А вы не готовы к этому, совсем не готовы. Но контакт нужен в первую очередь именно вам!
Он снова зашагал по кабинету. Грохот размашистых широких шагов эхом отражался от беленых стен. Казалось, Марка нет в комнате, а шагающий человек разговаривает сам с собой:
— Верю, не верю… Вера… Наш метод ошибочно обошёл её стороной… Не придал ей значения.
«Он просто псих», — подумал Марк, потянувшись к кнопке вызова наряда, но замер и одёрнул руку. Он вдруг увидел глаза человека в тельняшке. В них не было ни капли безумия, лишь твёрдая уверенность в чём-то, что знает лишь он один.
— Без сомнения толпа не готова к контакту, — продолжал Губер, размашисто вышагивая по кабинету. — Вы боитесь, в этом всё дело, потому как, выйдя за границы понятного вам мирка, придется строить новый, непонятный, в котором теперь будем и мы. Толпа и страх в самых худших их проявлениях — основа вашей цивилизации. Толпе не свойственно нарушать границы. Её цель — существование внутри своего, как вы выразились, особого места жительства. Она — норма, готовая задушить любые крайние отклонения, любую иную точку восприятия мира. Для неё пришельцы — та же аномалия. И когда толпе объявят, что мы — враги землян, а так оно обязательно случится, она с этим безропотно согласится и возьмёт в руки оружие. По нашей методике архаичная толпа неспособна к контакту. Открыться, поделиться знаниями, принести истину, и оказаться распятым на кресте… Такое уже было. Как воздействовать на толпу?
Напряжение в кабинете накалилось до предела.
— Так, стоп! — закричал Марк.
— Но именно рассуждения о толпе подтолкнули меня к пересмотру математической модели контакта, — Губер резко махнул рукой. — Оказывается, даже с таким обществом как ваше контакт возможен, а в рабском поведении толпы скрыт ключ к нему. Мир рабов это беспрекословное подчинение, в основе которого лежит слепая вера. Удивительно, но именно вера способна заставить толпу разрушить её незыблемые устои. Именно вера — основа, как разрушения, так и созидания, как прогресса, так и упадка. Значит необходимо, чтобы толпа слепо поверила в Контакт. Не надо ничего объяснять, не надо апеллировать к её сознанию и логике. Достаточно заменить ей Бога.
— Хватит! — опять закричал Марк. — Молчать!
— Вот-вот, середнячок слишком боязлив, чтобы стать первым, — продолжал Губер, не обращая внимания на крики. — А есть ли тот, кто не побоится слепо поверить? И я нашёл ответ. Это тот, которому нечего терять. Из тех самых… без особого места жительства. Изгнанные социумом всегда являлись носителями новой веры. Такие поверят в Бога, в Дьявола, да хоть в сам Прогресс. Даже в распятого на кресте поверят если только…
Он остановился посреди кабинета, поднял голову, расправил плечи и произнёс:
— Я понял это благодаря Шмайсеру. Цепочка проста — чудо-вера-принятие. Если я покажу вам чудо, вы объявите меня Богом, низвергните своих вождей, проклянёте прежнюю веру, сожжёте святые книги, растопчете многовековые традиции, лишь бы снова прикоснуться к моим стопам. Вы повесите мою икону на стену и будете ей молиться, станете рассказывать близким о появлении нового мессии, напишете обо мне трактаты, построите храмы в мою честь. День, когда я покажу вам чудо, станет главным вашим праздником, и правнуки ваши будут восхвалять чудо, словно сами были свидетелями его. Каждый на этой планете… поверь, каждый верит лишь в чудо и больше ни во что. Вот она — константа человечества!
И устало опускаясь на стул, почти шепотом выдохнул:
— Будет тебе чудо, Марк.
Свет уличных фонарей разогнал густые вечерние сумерки.
Фигура Губера давно растворилась в потёмках, а Марк всё стоял у окна в темноте пропахшего табачным дымом кабинета и машинально закуривал неизвестно какую по счёту сигарету.
«И что мне с этим делать, — в который раз спрашивал сам себя, глубоко затягиваясь горьким дымом, — как с этим жить дальше? И не расскажешь никому. Не поверят. Примут за сумасшедшего. За юродивого. Полный абсурд. Рано и безнадежно. Но всё-таки…».
Там за окном в дрожащих от мартовского ветра темных лужах блестела луна. Марк оторвал взгляд от уличных луж и посмотрел вверх. Над соседним домом висел идеально круглый, огромный ярко-оранжевой шар. Начиналось первое весеннее полнолуние.
Время будто остановилось. Марк смотрел на луну, на вечный символ циклического обновления, и та представилась ему огромной оранжевой точкой, специально поставленной кем-то на черном бескрайнем полотне. Как знак завершения прежнего, и одновременно начала чего-то иного, ранее неведомого.
Он долго всматривался в безукоризненно чистый, усыпанный мириадами звёзд ночной небосвод и думал, что его жизнь теперь навсегда поделена на две части — до Контакта, и после него.