- Истина, какая бы она ни была, всегда лучше иллюзий.
- Если эта истина всеобщая, а не частная, от которой прок одному тебе. Кстати, она тебя тоже не устраивает и ничего не дает.
- Тяготы дает, - оскорбился Крум.
- Тяготы приносит и энтузиазм. Тягот нам хватает по горло. Если речь идет об этом, то я не собираюсь спорить. Но трудностям надо идти навстречу, а не бежать от них. А ты своими трудностями только любуешься.
- Красивые слова. А ты со своим энтузиазмом разве не бежишь от этих тягот - только по другой дорожке. Ты зажмуриваешь глаза и воображаешь, будто восходишь на гору, а на самом деле, в лучшем случае, топчешься на месте. И любуешься этим энтузиазмом. Ты себя обманываешь, а я не хочу.
- Тараканья философия! - краснеет Озолниек. - Звонкие фразы, а мыслишек - ноль. - Он разошелся и теперь гудит, как иерихонская труба. - Я и не думаю зажмуриваться. Я знаю: многое еще не так, как надо бы. Нам вечно некогда, и коротки наши руки.
Быть может, наш труд не оценят и нас не вывесят на районной доске Почета. Но с какой стати рассчитывать на то, что другие будут за нас месить эту грязь? Надо самим. Бездорожья хватит на всех, не беспокойся.
Озолниек замолчал, затем нагнулся через стол к Круму и бросил прямо в лицо:
- Ради мальчишек! Понял? Мы у последнего барьера, у нас то последнее решето, в котором они еще могут уцелеть, зацепиться.
- Да, да, но много ли их, кто так думает!
- Если и ты станешь думать так же, то будет на одного больше.
- И все-таки слишком мало. Слишком мало, чтобы надеяться на успех.
Озолниек зло смотрит на Крума, встает и начинает ходить вокруг стола. Закуривает, кидает взгляд на часы, откашливается и смущенно бормочет:
- Наверно, мы сегодня не придем к взаимопониманию.
- Да, видно, так.
- Не знай я тебя, - Озолниек останавливается и смотрит в упор на Крума, - я бы разозлился и сказал:
подыскивай себе работу в другом месте, хотя учителей нам не хватает. Но я вижу: весенняя усталость. Отдохнешь, и осенью все будет в порядке. А разговор наш еще не окончен.
- Ни в коем случае, - подтверждает Крум. - Аза откровенность и тараканью философию - спасибо!
- По-моему, ты был не деликатнее.
Озолниек берет папку с документами. В дверях кабинета начальник останавливается вплотную кКруму и задает вопрос:
- Скажи честно: если бы сейчас у тебя была возможность перейти работать в другое место с такой же зарплатой, ты бросил бы колонию?
Крум морщит лоб.
- Не знаю, - говорит он, хотя охотнее сказал бы:
"Да!" Впрочем, это было бы неправдой.
- Спасибо и на этом!
Озолниек быстро уходит. Большой, сильный, упругая спортивная походка. "Старик завелся, - думает Крум. - "Тараканья философия"! А слоновья чем лучше! Какой смысл пытаться прошибить головой стену! Кому от этого польза? Быть может, надо отойти в сторонку и посмотреть, нельзя ли стену обойти или долбануть по ней чем-нибудь более подходящим?"
И тем не менее Крум завидует Озолниеку и знает, что голова у начальника выдержит. "Отдохнешь, и осенью все будет в порядке", - сказал он, но Крум что-то не припомнит, когда сам начальник отдыхал.
От силы пару недель за несколько лет. Для отпуска времени никогда у него не находилось.
"Надо отдохнуть, в самом деле, надо обязательно отдохнуть", - говорит он сам себе, возвращаясь в учительскую, и, странное дело, обида на директора школы теряет остроту.
* * *
- Это не заурядный колонист, - говорит Киршкалн и смотрит председателю совета отделения в глаза. Однако в глазах этих не появляется ни страха, ни сомнения.
- Я знаю, - отвечает Калейс. - Всяких видали.
- Он постарается установить свои порядки.
- Знаю. Ничего не выйдет.
- У него тут есть свои. Насколько мне известно, не в нашем отделении, но - поди знай.
- Вы не беспокойтесь, Все будет как надо, - улыбнулся Калейс.
- Я не беспокоюсь, - Киршкалн усмехается. - Мое,мнение о нем не столь уж высоко. Откровенно говоря, я больше волнуюсь за тебя. Он тип наглый, и тебе придется крепко держать себя в руках.
- Знаю, - односложно повторяет Калейс. - Не впервой.
- В таком случае собирай остальных членов совета, а я пошел за Зументом.
Киршкалн идет в изолятор и размышляет о своем командире - так по старой привычке еще нередко называют председателя совета. Впрочем, дело не в названии - председатель или командир, а в том, что Калейс - воспитанник. Перед ним стоит куда более трудная задача, чем перед Киршкалном. Воспитатель поговорит, приведет новичка в отделение, представит и уйдет. Главное начнется, когда ребята останутся одни. И, как ни волнуется Киршкалн за своего председателя, он понимает: лучше, чтобы решающая стычка произошла в самом начале, покуда ЗуМент не освоился в новой обстановке.
- Пойдем в отделение, - говорит он Зументу. - И учти: дисциплина у нас строгая, а твои прежние подвиги ни на кого тут страха не нагонят.
- Дело известное, - небрежно бросает Зумент.
В воспитательской их уже поджидают Калейс и члены совета отделения. Киршкалн немногословно рассказывает им о новом воспитаннике, затем представляет ребят Зу менту и разрешает Калейсу задавать вопросы.
- Каким видом спорта занимался на свободе?
- Прыгал со скакалочкой, - отвечает Зумент и презрительно щурится, заметив серебряный ромб и звездочку на рукаве куртки председателя.
- До самого суда? - спрашивает Калейс и бросает взгляд на остальных членов совета. Те прыскают.
Зумент стискивает зубы и смотрит на воспитателя. "Неужели этим щенкам я тоже должен отвечать?" - говорят его глаза.
- Не имеет значения, кто задает вопросы - я или Калейс, - поясняет Киршкалн.
- Боксом, - вызывающе бросает Зумент, но Калейс и бровью не ведет.