В тот вечер маркиза Д’Алваро вернулась к себе около полуночи и в глубокой задумчивости. На сонные вопросы горничной, успевшей задремать в ожидании госпожи, ее сиятельство только вяло пожала плечами, справилась о сыне — тот мирно сопел под крахмальным пологом — и удалилась в спальню. «С платьем я сама, — сказала она, отсылая служанку. — Доброй ночи, Анни». Горничная присела в поклоне и вышла, про себя удивляясь странному поведению хозяйки.
А Лавиния, уже лежа в постели, без сна смотрела в потолок, привычно прислушивалась к тишине и думала — о сыне, о себе самой, об их общем будущем в этом доме и о его хозяине. Маркиз опять открылся ей с новой стороны. Что это, очередная маска? Или на сей раз все-таки его истинное лицо?.. Последнюю фразу мужа о войне, которую можно «хотя бы не проиграть», маркиза не поняла — однако кивнула, обещая подумать. И теперь мучительно размышляла о том, что со всем этим делать дальше. Маркиз, кажется, говорил искренне. Он дал слово — а уж в том, что держать свои обещания он умеет, Лавинии грех было сомневаться. Может быть, и здесь ему все-таки стоить поверить?..
Где-то внизу, приглушенное толстыми стенами, послышалось знакомое пение половиц. Скрип-скри-и-ип, скрип-скри-и-ип… Верить или нет? Оставить всё как есть или рискнуть ступить вновь в ту же реку, в надежде, что на этот раз вынесет к берегу? Лавиния, тихо вздохнув, закрыла глаза. Она разучилась мечтать, но надежда на лучшее все еще жила в ней, не смотря ни на что.
На следующий день, когда маркиз Д’Алваро вернулся с заставы и отдыхал у себя перед обедом, в дверь его комнаты постучали.
— Войдите, — сказал он. И обернувшись, увидел застывшую на пороге жену. Лицо ее было бледным, но в прозрачных глазах читалась невиданная доселе решимость.
— Я п-подумала, ваше сиятельство, — тихо сказала она в ответ на его вопросительный взгляд. — Н-над тем, что вы сказали. Если так б-будет лучше… д-для Алонсо… Я согласна.
Муж улыбнулся.
— Я рад, — отозвался он. И сделал приглашающий жест рукой. — Входите же. Обед уже вот-вот, и сегодня я распорядился подать его в столовую. Надеюсь, вы составите мне компанию?..
К середине декабря потеплело. Снежный ноябрь остался позади, но обычной для юга резкой оттепели не случилось, и пограничье радовало глаз белым сверкающим полотном, растянувшимся от Туманного хребта до самого Разнотравья. Дни стояли ясные, солнечные, до февральских метелей было еще далеко, так что никто не спешил оседать у родных очагов до весны — зима выдалась не хуже. На фронтирах было спокойно, даже данзарские передовые дозоры, что большую часть осени мельтешили над хребтом как саранча, с наступлением холодов поумерили пыл, и хранители юга выдохнули с облегчением. Треволнения ноября тоже потихоньку стирались из памяти — охранный гарнизон до сих пор стоял в Даккарае, а раненые кадеты уверенно шли на поправку и один за другим покидали лазарет. Тень войны не рассеялась, нет, но к ней понемногу привыкли: всему свое время. И пока час не пробил, стоит радоваться каждому мирному дню, ведь одни боги знают, сколько еще их впереди осталось!.. Жизнь южной границы понемногу вернулась в привычную колею. Игрались отложенные с осени свадьбы, звучали в жарко натопленных гостиных господских домов рояли и клавесины, скользили по гладко раскатанному снегу дорог вставшие на полозья возки и экипажи — от одного поместья к другому…
Зимний сезон был открыт. И главной его новостью явилась чета Д’Алваро, без которых теперь не обходился ни один званый вечер. Местные кумушки, всю осень перемывавшие косточки маркизу и его молодой жене, едва успели остудить языки, как их вновь пришлось вынуть из ножен: на свадьбе дочери барона Дэшела, куда Астор Д’Алваро, конечно, был зван, и где его, как всегда, не ждали, его внезапное появление произвело фурор. Явись он еще один, боги с ним! Но в двери парадной залы его сиятельство вошел, ведя под руку супругу, — и несмотря на худобу, вид имел столь цветущий, что даже счастливые молодожены померкли на его фоне. Смуглое, гладко выбритое лицо его над белоснежным воротничком мундира улыбалось, горделиво расправленные плечи слепили серебром эполет, а в чуть прищуренных глазах ясно читалось полное удовлетворение жизнью. Его молодая супруга, в бархате винного цвета — точь в точь родовой герб Д’Алваро — смотрелась рядом с ним совсем тоненькой и юной; рука ее в белой лайковой перчатке доверчиво покоилась на локте мужа, а вокруг гибкой шейки поблескивало колье из тяжелого старинного золота, украшенное плотным рядом крупных, один к одному, кровавых рубинов. Вдовствующая баронесса Дэшел, мать хозяина дома, наведя на украшение гостьи свой верный лорнет, немедленно опознала в нем семейную реликвию рода Алваро — в последний раз покойная маркиза надевала его, должно быть, больше полувека назад, сказала баронесса своей приятельнице, вдовствующей графине Овертон.
— Редкая драгоценность, нынче таких не делают, — авторитетно заявила она, не без ехидства покосившись в сторону едва не скрипящей зубами от досады графини Вэйделл. О несбывшихся мечтах последней заполучить маркиза себе в зятья знало всё пограничье. А рубины и впрямь были чудо как хороши. Слова старой баронессы быстро разлетелись по зале, и вскоре к маркизе Д’Алваро выстроилась целая очередь любопытных — всем хотелось разглядеть поближе и колье, и его хозяйку, ведь молодую маркизу до нынешнего дня знали в лицо лишь ближайшие соседи… Лавиния с честью выдержала этот шквал внимания. Она была немногословна, держалась скромно, улыбаясь тихой, чуть смущенной улыбкой, и мило розовела от комплиментов, изредка обращая к супругу взгляд своих удивительно прозрачных глаз — словно ища поддержки, что все сочли невероятно трогательным. Д’Алваро не остались на бал, откланявшись сразу после ужина, но вердикт общества был единодушен: прекрасная пара! А молодая маркиза — очаровательна!..
— Конечно, ей недостает лоска, — заметила баронесса де Фоли, — да и красавицей ее тоже не назовешь — но очень изящна. А какие манеры!
Визави баронессы, графиня Пэйтон, степенно кивнула.
— Пожалуй, — сказала она. — В свое время я была знакома с герцогиней эль Виатор — такое умение держать себя редко встретишь. Дочери, конечно, далеко до матери, но маркизу Д’Алваро, безусловно, повезло. Прелестное дитя, и сама скромность.
Ее товарки, качая веерами, хором с ней согласились. Одна только графиня Вэйделл, некстати вспомнив о рубинах и крахе своих матримониальных планов, чуть пожала плечами.
— Мила, несомненно, — обронила она. — Разве только немного бесцветна… И слишком робка, но, думаю, это у нее скоро пройдет. Если только маркиз после ее сегодняшнего успеха вновь не запрет бедняжку дома!
Она с деланым сочувствием покачала головой, и стоящая позади нее баронесса Д’Освальдо спрятала за веером насмешливую улыбку: в голосе графини, как бы она ни старалась это скрыть, звучала откровенная зависть.
Тайные чаяния супруги хранителя третьей заставы не сбылись. Астор Д’Алваро даже не думал сажать жену под замок, и через три дня после бала у Дэшелов они вдвоем вновь появились в обществе — на именинах барона Хардинга. Потом был музыкальный вечер у Лофтонов, потом празднование помолвки старшего сына графа и графини Пэйтон, потом званый ужин у Д’Освальдо… Они никогда не оставались на танцы и всегда уезжали намного раньше остальных гостей, но если первое ни у кого не вызывало вопросов по причине увечья маркиза, то о втором вдовствующая баронесса Дэшел, как-то раз явившись с визитом в поместье Алваро, со свойственной старости прямотой поинтересовалась у Лавинии — а получив ответ, изумилась неподдельно.
— Его сиятельство еще н-не вполне оправился от болезни, — сказала ей молодая маркиза. И добавила: — Кроме т-того, ведь Алонсо… Он еще слишком мал и требует есть по шесть раз н-на дню, я н-не могу оставить его надолго.
Баронесса едва добралась до дома, чуть не приплясывая от распирающей ее новости, — и вскоре то, что маркиза Д’Алваро сама кормит сына грудью, разнеслось по всему пограничью. Молодые матери ахали, престарелые матроны одобрительно трясли буклями, вспоминая собственных покойных бабушек и то, что «в былые времена матери не спихивали детей на нянек да кормилиц, лишь бы скакать по чужим гостиным», а баронесса Д’Освальдо, заглянув к Лавинии, со смехом предрекла Геону скорую моду на материнское молоко. Лавиния ужасно сконфузилась. Несмотря на все уверения баронессы, что «это же ужас как мило, моя дорогая!», она даже поначалу отказалась ехать на вечер в поместье Освальдо, однако маркиз, узнав, в чем дело, лишь рассмеялся.
— Было бы о чем печалиться, — сказал он. — В конце концов, что с того? Вы кормите грудью своего ребенка, а не чужого.
— Да, н-но… Так ведь н-не принято…
— Подумаешь! — отмахнулся он. И взглянув в расстроенное лицо жены, вдруг заговорщицки ей подмигнул: — Помните, я однажды сказал вам, что я — не все?.. А знаете, почему?
Лавиния покачала головой.
— Потому что я Д’Алваро, — широко улыбаясь, сказал маркиз. — И вы тоже. А Д’Алваро закон не писан — разве вы этого не знали?.. Бросьте! Нашим провинциальным кокеткам на пользу вспомнить, что грудь дана женщине не только для декольте. Они родных детей видят реже соседских, чего ради на них равняться и стыдиться того, что естественно? Хочется вам кормить сына самой — так кормите, а на всех прочих плевать!
— К-как — п-плевать?.. — изумленно заморгала Лавиния.
— Далеко и со свистом, — не поведя бровью, заявил супруг и отправился переодеваться к ужину. Губы маркизы, глядящей ему вслед, против воли задрожали, не в силах сдержать улыбку. Его сиятельство умел подбодрить — в своей, конечно, манере… но ей эта манера нравилась.
Оказывается, ее муж умел и смеяться, и шутить — пусть Лавиния не всегда понимала его шутки; он умел быть внимательным, даже заботливым, и, похоже, все-таки научился признавать свои ошибки. Может, болезнь так на него повлияла, а может быть, рождение сына, пусть и хотел он дочь, — этого Лавиния не могла сказать наверняка, но одно она теперь знала твердо: слово Д’Алваро действительно стоит золота. Дни ее начинались с тихого семейного завтрака, почти всегда оканчиваясь в жарко натопленной сумрачной библиотеке, под уютное потрескивание поленьев и желудевый кофе, который она почти полюбила, а общество мужа, столь тяготившее ее когда-то, теперь стало ей даже приятно. От него больше не тянуло холодом, он был с ней неизменно ласков и добр, а если где-нибудь в гостях Лавинию, еще не вполне освоившуюся в новой для себя роли, случалось, посещала неуверенность, мягкое ободрение во взгляде устремленных на нее темных глаз помогало ей с этим справиться. А то роскошное колье, что муж преподнес ей накануне свадебного приема у Дэшелов?.. «По семейной традиции, — сказал он, — эта драгоценность переходит от одной маркизы Д’Алваро к другой. Когда-то колье носила моя бабушка, потом мать — теперь оно ваше». Его сиятельство открыл тяжелый плоский футляр красного дерева, и Лавиния ахнула. Она в жизни не видела такой красоты.
Дав обещание, маркиз Д’Алваро крепко держал его. И Лавиния, преисполненная благодарности, изо всех сил старалась оправдать доверие супруга: она ездила с ним по соседям, принимала их у себя, и даже согласилась на няню для Алонсо, пусть маркизу и пришлось потратить на уговоры немало времени. «Моя дорогая, — терпеливо повторял он, — я знаю, как вы любите сына, но ведь вы не всегда сможете быть рядом! Пока он еще мал — да, а что будет, когда подрастет? Вы хозяйка целого графства, а это и без младенца на руках непросто. Пока я справляюсь сам, но рано или поздно необходимость заниматься делами поместья ляжет и на ваши плечи: дом, сады, пашни, всё это требует времени и сил. Кроме того, подумайте об Алонсо! Общение с кем-то кроме родителей пойдет ему только на пользу, вы же не хотите всю жизнь держать его под хрустальным колпаком?.. Да так вам и самой будет проще отпустить его от себя, когда придет время, — дети растут, Лавиния, хотим мы того или нет». Маркиза, жалобно вздыхая, в конце концов признала правоту супруга. Так в доме появилась няня Роуз, пухленькая хохотушка лет сорока, сама мать восьмерых детей. Дело свое она знала, и Алонсо понравилась — как и его матери, пусть успокоилось ее сердце все равно нескоро…
Впрочем, теперь мир Лавинии не ограничивался одной лишь колыбелью. Жизнь заиграла новыми красками, наполнилась теплом, все страхи были забыты, а зажигая по вечерам свечи в домашнем храме, маркиза Д’Алваро молилась лишь об одном — чтобы завтра было таким же, как вчера и сегодня.
Маркиз Д’Алваро, в отличие от жены, знал, что миру недолго осталось длиться. Ему знакомо было это затишье перед бурей, и он не питал иллюзий на его счет, а потому торопился вернуться в строй, строго следуя предписаниям врача — лишь с одной оговоркой, касавшейся постельного режима. К утреннему променаду вокруг дома и ежедневным посещениям заставы с середины декабря прибавились регулярные тренировки с бойцами внутреннего гарнизона, а перед самым январем еще и патрульные вылеты. Врач умолял его прекратить, Гарет нудел с утра до вечера, дескать, его сиятельство своими руками вгоняет себя в гроб, но Астор всё пропускал мимо ушей. Да, тяжело — но скоро придется еще тяжелее, и к этому он должен быть готов. «Умри, но сделай? — неодобрительно говорил Фабио, намекая на фамильный девиз рода Алваро. — Притормози, Астор! Ты едва на ноги встал — хочешь загреметь обратно на койку? Или боишься пропустить всё веселье? Так не беспокойся, без тебя не начнут — если сам раньше не свалишься, от излишней бдительности!» Хранитель второй заставы в ответ лишь раздраженно морщился. Этот заботливый хор уже сидел у него в печенках, а ему без того приходилось несладко. Помимо офицерского долга на нем теперь висел еще и семейный, и необходимость таскаться по соседским гостиным, играя чужую роль, выматывала куда больше ночных патрулей. Маркиз не выносил светской толкотни и всех этих многолюдных сборищ, считая их бессмысленной тратой времени, но если раньше мог позволить себе их игнорировать, то теперь — увы. Подмоченная репутация требовала восстановления, а времени на это оставалось отнюдь не в избытке. «Заварил кашу — сам и расхлебывай», — сказал ему Карлос. Что ж, в чем-то он прав, решил маркиз Д’Алваро и взялся за ложку. Ноябрь почти целиком он провел в постели, так что время всё продумать и взвесить у него было: Астор определился с целями и задачами, выстроил необходимую стратегию, а когда вновь получил возможность действовать, пошел в наступление.
С Лавинией, к его удивлению, трудностей не возникло. То ли его жалкий вид, то ли ее мягкое сердце победили страх; к тому же, в некотором роде цель у них теперь была общая — а с заинтересованным союзником всегда легче договориться. Конечно, всего Астор ей не открыл, да и зачем?.. Лавинии вполне хватило полуправды. И слова Д’Алваро, которое, впрочем, ее муж так на так не собирался нарушать — это было и в его интересах. Определив для себя, что его супруга никакого отношения к эль Виаторам больше не имеет, он постарался взглянуть на нее с другой стороны, а когда рассмотрел поближе, понял, что не так всё и плохо. Точнее — совсем неплохо, а в рамках новой стратегии так даже хорошо. К счастью, Лавиния его не любила. И пусть до сих пор в его присутствии она робела, через раз отчаянно заикаясь, что вызывало у Астора привычное раздражение, во всем остальном хлопот с ней не было никаких: она благоразумно приняла его предложение, не выдвигая в ответ встречных требований, она действительно была хорошей, любящей матерью и, в сущности, очень удобной женой. Она не лезла ему в душу и под руку, вполне довольствуясь тем, что у нее уже есть, всё так же не спешила заводить свои порядки, и, в отличие от остальных, ни разу не сказала ему ни слова по части нарушения врачебных предписаний — за что Астор был ей отдельно благодарен. Само собой, Лавиния не слишком дорожила мужем. Но свою часть договора выполняла честно. И если исключить постоянных гостей да утомительные разъезды, обновленная семейная жизнь в конечном итоге показалась его сиятельству вполне недурной. Кроме того, в этот раз план сработал на ура, и цели своей он добился: светское общество юга, перед которым они с Лавинией месяц разыгрывали трогательную картину любви и единения, продержалось недолго. Как иначе? Семейная идиллия была налицо. Наследник графства Алваро, предъявленный свету в лице толпы властных матрон и их болтливых дочерей, сообща был признан копией батюшки, маркизу Д’Алваро, найдя ее образцом скромности и безупречных манер, взяла под крыло вдовствующая баронесса Дэшел, чьего острого языка, несмотря на обманчивую дряхлость, опасалось всё пограничье, а недавняя шумиха насчет кормления грудью в обход деревенских кормилиц окончательно заставила светскую гидру сложить оружие. Последние отголоски сплетен почили в бозе. А в самом конце декабря, покидая вместе с женой очередной званый вечер, Астор наконец смог поздравить себя с безусловной победой. Да, удовлетворенно отметил он, на сей раз он всё сделал правильно.
«Продержаться бы еще месяц-другой, — думал маркиз, лежа в постели поздним вечером первого января. — Хоть до весны! Столько еще не сделано, а времени всё меньше и меньше — успею ли?..» Последняя его мысль относилась к жене. Да, их общая репутация была восстановлена, но бился Астор не только за это. Ему предстояло покинуть дом — скоро и, вполне вероятно, теперь уже навсегда, и он опасался, что одна Лавиния с целым графством не справится. Вести дом ее, конечно, учили, но Алваро с его деревнями будет побольше. На управляющего надежды нет, этого жука только пусти к кормушке — по миру пойдешь. Значит, нужно постараться ввести жену в курс дела и разъяснить хоть азы ведения хозяйства: в конце концов, от этого зависит ее собственное благополучие и в немалой степени будущее Алонсо. Не приведи боги, примчится на помощь кто-нибудь из эль Виаторов!.. Подумав об этом, Астор скривился: нет уж, лучше отряд управляющих, чем один Герхард, что спит и видит, как бы прибрать к рукам еще один кусок пожирнее. Слава Танору, Лавиния совсем на него не похожа. Вспомнив о жене, маркиз улыбнулся. Кажется, он начинал потихоньку к ней привыкать — порой Лавиния даже забавляла его, совсем как Алонсо. Чего стоило хотя бы ее вытянувшееся лицо тогда, в библиотеке, когда он сказал, что вместо сына ждал дочь! Смех да и только, бедняжку чуть удар не хватил от изумления: она-то полагала, что мужьям жизни нет без наследников имени… «Хотя, в сущности, даже хорошо, что родился мальчик, — подумал Астор. — С девочкой Лавинию быстро бы в оборот взяли, а у Инес только дочери, женщине хранителем не быть. Зато у Герхарда трое сыновей и двое — уже офицеры, уж папенька расстарался бы пристроить кого-то из них наместником». Маркиз поморщился. Лавиния — это было одно. А вот ее родня, начиная с герцога эль Виатора, совсем другое, и никого из них в своем доме он видеть не желал.
В камине с громким треском лопнуло полено. Уже начинающий дремать Астор недовольно встряхнулся и, перевернувшись на спину, зевнул. Нынче домой он вернулся поздно, совсем по темноте — задержался на заставе, и отступившая было слабость вновь напомнила о себе. К тому же, третий день как сильно потеплело, все пограничье окутал густой влажный туман, и хранитель второй заставы хлебнул его от души еще с утра. К вечеру его предсказуемо начало познабливать, так что по возвращении в поместье маркиз внял голосу разума и сразу после ужина улегся в постель. Лавинию это известие огорчило — как догадывался Астор, не столько по причине беспокойства о его здоровье, сколько потому, что библиотека сегодня осталась закрытой, а их традиционный кофе у камина пришлось отложить до завтра. Он тихо фыркнул, вспомнив расколотое блюдце. Забавное дитя. И, похоже, в жизни не ела ничего слаще морковки, раз даже такая малость столь много для нее значит…
Маркиз Д’Алваро натянул на плечо край толстого одеяла и закрыл глаза. Дверь его спальни денщик, уходя, оставил приоткрытой, и сейчас из темной щели вслед за сквозняком до его сиятельства долетел отголосок колыбельной — маркиза согласилась на няню, но право лично кормить и укладывать сына оставила за собой.
Арфы запели, ты в колыбели среди цветов -
Мерно кивая, сон навевает болиголов.
Дивны их песни… Росы как перстни на стебельках.
Поздней порою небо ночное в твоих глазах…
Звездные руны, звонкие струны, старинный лес:
Рощи, ложбинки, луг и тропинки полны чудес,
Сон безмятежный, мирный и нежный, к тебе спешит –
Спи, мой родимый, птенчик любимый, в лесной тиши…
В детской, наедине с сыном, мучительное заикание всегда оставляло Лавинию. Голос ее, мягкий и чистый, как ручеек, лился вольно — и Астору нравилось его слушать. Колыбельных у жены в запасе имелось немного, он давно все их выучил, но эта, пожалуй, была его любимая.
Лгать я не стану, скрыты туманом твои пути,
В грустную сказку ты без опаски спешишь уйти.
Знай, что повсюду в мыслях я буду с тобой всегда -
Пусть не угаснет в пору несчастий твоя звезда!
Боль и печали, дальние дали — пусть подождут.
С арфами вместе звездочки песню тебе поют;
Вечер так светел, ласковый ветер принес покой -
Спи, мой родимый, мальчик любимый, в тиши лесной…[1]
Маркиза Д’Алваро пела сыну, но первым уснул его отец. Во сне, окутавшем его словно еще одно мягкое и теплое одеяло, ему виделся лес — и летняя ночь, ласковая, дарящая спокойствие, как объятия матери. И чей-то негромкий голос вел его за собой: из зимы в лето, от свиста холодного ветра к пению птиц, туда, куда люди возвращаются лишь в краткий миг забытья — назад в бестревожное детство.
Пустошь за стенами заставы была укрыта туманом. До самых предгорий Туманного хребта, сейчас как никогда оправдывающего свое название, всё было затянуто густой молочной дымкой. Низко висящие облака почти сливались с ней, набрякнув над сокрытыми в сизом мраке горами, пустошью и спящей границей. Ночь стояла безлунная.
Командир гарнизона второй заставы, обойдя караулы, вернулся в башню. Подкинул в жарко пылавший очаг под лестницей еще несколько поленьев, протянул озябшие руки к огню — и зажмурился от удовольствия точно кот. Снаружи было промозгло и сыро, в такую погоду Фабио мерз сильнее, чем даже под самым студеным ветром. Оттепель… А со дня на день, к бабке не ходи, сызнова ударит мороз — и всё пограничье покроется ледяной коркой. Хорошо, если следом придут снегопады, подумал командир гарнизона, выпрямляясь. «Если же нет, так и будем кататься кто на спине, кто на заднице, до самого февраля!» Неслышно фыркнув себе под нос, он запахнул разошедшиеся полы плаща и подошел к бойнице. По другую ее сторону висела клубящаяся туманом мгла. Не видно ни зги, да и утром было не лучше. Может, хоть завтра слегка порассеется… Он широко зевнул и закашлялся — сырой холодный воздух наполнил легкие. «Терпеть не могу январь», — сердито подумал Фабио, поворачивая обратно к двери. Дозорные сменились в полночь, до рассвета еще часов шесть, можно пойти вздремнуть. Он улыбнулся, подумав о своей жарко натопленной комнатушке на втором этаже, где весело потрескивали дрова в железной печке. Сытный ужин, стакан-другой горячего вина со специями, мягкая теплая постель — то что нужно после целого дня на ногах, да еще по такой погоде! Покинув башню, Фабио привычно пересчитал дозорных и, позевывая, направился к лестнице вниз.
Не дошел.
Далеко впереди, за стеной, за пустошью, на миг ослепив глаза, сквозь белесую дымку рванулся к небу высокий столб света — яркий, огненно-алый, словно одинокий язык пламени. Мгновенье спустя еще один точно такой взвился ввысь чуть правее. А следом за ним и третий. У Фабио перехватило дыхание. Горные крепости на перевалах?.. «Сигнал!» — вихрем пронеслось у него в мозгу. Время, на долю секунды словно замедлившее свой ход, резко скакнуло вперед. Командир гарнизона пришел в себя.
— Тревога! — взревел он, одним гигантским прыжком достигая лестницы. — Общая тревога! Поднять всех! Стрелков на стены! Звонари — передать по цепочке! Наездники — в стойла!.. Красный сигнал!
Еще минуту назад темная, спящая застава всколыхнулась. Вспыхивали фонари, хлопали двери, грохотали по стылому камню лестниц подкованные железом сапоги, глухо взрыкивали почуявшие скорую свободу драконы — и над всем над этим гремел бешеный звон сигнальных колоколов. Сквозь вязкий кисель тумана он летел от одной заставы к другой, и одна за другой каждая из них стремительно наполнялась шумом и светом. Фабио, кубарем скатившись вниз, поймал за локоть пробегающего мимо бойца.
— Бегом на голубятню, — коротко велел он, — сообщи хранителю.
— Так точно!
На ходу затягивая болтающиеся ремни портупеи, тот метнулся к лестнице. Фабио скользнул взглядом по двору. Там было тесно от снующих взад и вперед бойцов. Солдаты распахивали ворота драконьего ангара и двери оружейных, тащили на стену ящики со снарядами; стрелки резервного гарнизона, встрепанные и едва проснувшиеся, неровными ручейками текли вверх по лестницам, наступая друг другу на пятки.
— Кэйд! — возвысив голос, позвал командир гарнизона. — Рамос! Хоук! Ко мне!
Он поднял лицо к небу, краем глаза отметив, как названные капралы, бранясь, проталкиваются к нему сквозь гомонящую толпу. Красный сигнал. Данзар не стал ждать весны. «И выбрал лучший момент, демоны б взяли этот проклятый туман!..» Фабио, тряхнув головой, свел брови на переносице.
— Хоук, — повернувшись к первому из подоспевших командиров, отрывисто сказал он. — Где штатные маги?
— На стенах, оба.
— Одного отправь с донесением в столицу. Второй остается на главной стене. Передашь приказ — и в седло.
— Так точно!
Отдав честь, тот исчез среди спин. Командир гарнизона повернулся к следующему:
— Кэйд, седлай драконов — своего и Неро, и жди хранителя. За ним уже послали. Рамос!
— Здесь, ваше благородие!..
— За мной.
— Так точно!
Втроем они протолкались к распахнутым воротам ангара и разошлись по стойлам. Дракон командира гарнизона был уже взнуздан и оседлан, а рядом, придерживая решетку, торчал бледный ординарец. Отодвинув его плечом, Фабио шагнул в стойло.
— Привет, Саэта, — хмыкнул он, потрепав по шее нетерпеливо переступающего с лапы на лапу штурмовика. — Нынче нам будет где поразмяться, а?..
Дракон Фабио был самкой. Во времена их общего ученичества нынешнему командиру гарнизона пришлось выслушать по этому поводу немало насмешек, но первый же год в Даккарае показал, что сокурсники зубы скалили зря. Самки штурмовиков размером и силой не уступали самцам, а уж в бою… «Самцы бьются до победы, — сказал тогда Фабио его куратор. — А самки — насмерть. Подождите, кадет. Те, кто сейчас над вами смеется, очень скоро начнут вам завидовать». И он был прав. С войны капитан Гуэрра вернулся живым во многом благодаря Саэте.
— Рамос! — крикнул Фабио, берясь за повод. — Шевелись!
— Так точно! — проорали из дальнего стойла. А следом, снаружи, вновь оглушительно грянули колокола. «Во-о-оздух!» — пронеслось над заставой. Командир гарнизона выругался.
— Наездники! — гаркнул он, взлетая в седло. — В небо!..
Саэта, повинуясь короткому движению поводьев, рванулась из стойла к широко распахнутым воротам. Скользнула через порог черной тенью — и, оттолкнувшись от земли, распахнула крылья. Следом за ней метнулось еще с полдюжины оседланных штурмовиков.
— Во-о-оздух!
Наездники второй заставы, во главе с командиром, ушли по прямой вверх. Фабио, сжав коленями бока Саэты, поверх ее головы взглянул на Туманный хребет — и стиснул зубы. Алые световые столбы, бледнея, гасли на глазах. «Значит, горные крепости пали, — подумал он, — и скоро наш черед…» Будто в подтверждение этому, неподвижная пелена тумана над пустошью пошла крупной рябью. Командир гарнизона приподнялся на стременах:
— Наездники! В линию! Занять оборону! Брешь в четыре локтя!.. Стрелки — оружие наизготовку!
На миг отвлекшись от наливающегося грозовой темнотой тумана, Фабио скользнул взглядом по заставе. Драконы, уже успевшие подняться вверх, вытягивались цепью от башни к башне, теснясь крыльями с опоздавшими; внизу, на главной стене, выстроились бойцы вперемежку со стрелками, а с краю стены, за последним зубцом, неподвижно застыла фигура в сером форменном камзоле — один из двух штатных магов тоже был на месте. «По крайней мере, нас не застали врасплох», — промелькнуло в голове. Взгляд чуть прищуренных глаз Фабио вновь обратился к туману.
— На корпус, Саэта, — велел он, шевельнув поводьями, и дракон послушно выдвинулся вперед. — Еще… Еще…
Штурмовик, покинув строй, завис над самой стеной. Его наездник приподнялся в седле и вытянул шею, вглядываясь в сизое марево, что клубилось над пустошью. Рябь усилилась. Молочная пелена, мутнея с каждой секундой, запестрела юркими призрачными тенями: словно хлопья сажи они дрожали в тумане, то сливаясь в один плотный рой, то рассыпаясь по кругу. Уже почти здесь, всё ближе и ближе… Саэта, нагнув башку и вытянув шею, раздула ноздри. Из глотки ее рванулся низкий предупреждающий рык. А темный рой над пустошью вдруг разделился надвое и стремительно разошелся в стороны — вверх и вниз.
— Назад! — дернув на себя повод, Фабио обернулся на строй за спиной и гаркнул: — На первый-второй рассчитайсь!.. Четные — вверх! Идет двойная волна!
Голос его потонул в громком хлопанье крыльев. Наездники успели перестроиться — в последний момент, за миг до того, как небо над их головами потемнело еще больше, а ощерившуюся взведенными арбалетами стену накрыла ревущая черная тень. Драконы Данзара, прорвав туман, хлынули на вторую заставу. Ночь, на мгновение став совсем черной, расцветилась желтыми вспышками огневых шаров и короткими бело-голубыми всполохами — стрелки резервного гарнизона обрушили на врага всю мощь новейших разрывных снарядов. Надсадный звон колокола, бьющий сигнал «вторжение», смешался с воем и криками, со свистом тяжелых железных болтов и отрывистыми командами, с громким треском силовых разрядов и щелканьем челюстей…
Фабио, сросшись с седлом, тенью проскользнул под брюхом атакующего данзарского штурмовика и увел Саэту в восходящий штопор — вторая волна не замедлилась, и там, вверху, он был сейчас нужнее. Тех, кто ударил в лоб, сдержат стрелки и магия, но остальные зашли по дуге, высоко над своими, и нельзя было дать им прорваться за стену. Саэта, сложив крылья и выпустив когти, стрелой прошла меж двух вражеских драконов, распоров одному крыло, а второму бок, и, не замедляясь, свечой взмыла к небу. Его не было видно: драконы, свои и чужие, уже схлестнулись в ближнем бою. «Слава богам, данзарские штурмовики иной породы, — промелькнуло в голове Фабио, — не спутаешь! Так-то и своим бы досталось по такой темноте». Это была его последняя связная мысль. Секунду спустя Саэта уже винтом вошла в самую гущу неприятеля. Короткое копье с тяжелым зазубренным наконечником пришло в движение — жаля, вспарывая, рубя наотмашь, и острые драконьи клыки лязгали ему в унисон. Длинные черные когти рвали драконью плоть, громоздкая туша, такая неповоротливая на земле, вилась черным смерчем, раз за разом уходя от атаки — вверх, вниз, бросок по диагонали, удар тяжелой башкой в подвздошье, снова вниз и опять вверх, целя в незащищенное брюхо… В небе Саэте не было равных.
Возле самого уха свистяще, пронзительно вжикнуло. Фабио приник к драконьей шее, пропустив над головой еще один арбалетный болт, и сжал коленями бока Саэты — та, коротко взрыкнув, ушла в пике. Выровнялась, походя увернулась от летящего в грудь копья — и получив сокрушительный удар в бок, на встречном потоке влетела прямо в центр огрызающейся вражьей своры. Данзарский штурмовик, что сработал тараном, метнулся следом. Брешь сомкнулась. Саэта, свирепо рыча, завертелась волчком, пытаясь вырваться из окружения, а ее наездник, плюясь метательными ножами, вскинул голову: сверху, закрывая последнюю лазейку, опускалась тяжелая желтобрюхая туша. И снизу, судя по метущему хвосту Саэты, уже подпирают. Браться за арбалет поздно, пока взведешь, пока прицелишься… В петлю взяли, твари, и нож был последний.
Фабио выпрямился в седле. Вскинул окровавленное копье, метнул его в нависшее над головой брюхо и, не дожидаясь, пока наконечник войдет глубоко, вонзил шпоры в бока дракона. Это был единственный и последний шанс вырваться. Саэта, взревев, отпущенной пружиной взвилась вверх. Раненый штурмовик, не сдержав удара ее тяжелой башки, дал крен влево — а справа, прямо в лоб едва вырвавшимся из петли, метнулась еще одна серая тень. Распахнутая клыкастая пасть, нацеленный прямо в лицо наконечник копья, рев Саэты — и сгусток мрака, рванувшийся снизу наперерез.
— Фабио! — хлестнуло по ушам. — Уходи штопором, мы прикроем!
Командир гарнизона второй заставы стиснул в ладонях повод и пригнулся к седлу. Саэта услышала приказ. Ночь свилась серпантином, замелькали перед глазами лапы, крылья, хвосты…
— Стянуть строй! — неслось уже откуда-то снизу. — Рамос! Дави с левого фланга! Хоук, ты с правого! Остальным собраться в рогатку! По моей команде!..
Командир гарнизона уперся правым коленом в бок дракона, заворачивая его по короткой дуге, и взглянул вниз. Наездники второй заставы, выстроившись подковой, отходили назад против ветра, приманивая воспрявшего духом неприятеля и медленно растягивая «рогатку». В самом центре ее, всё тем же клубящимся сгустком тьмы, трепетал крыльями Неро. Фабио, переведя дух, натянул поводья.
«Видят боги, ты вовремя, Астор», — подумал он. И вновь вонзив шпоры в бока Саэты, вместе с ней ушел в крутое пике.
[1] Стихотворение Игоря Сычева