Даккарай не спал. Ночь уже опустилась, давно прозвучал сигнал к отбою, которого нынче никто не заметил, кадеты все-таки разошлись по казармам — но окна их не спешили гаснуть. В каждой комнате жарко пылали печи и горели настольные лампы, из-за каждой двери слышался тревожный шепот…
— Беда, — в очередной раз повторил рыжий Стрэттон и, получив от сидящего рядом товарища тычок под ребро, умолк. Энрике Д’Освальдо бросил взгляд через стол, туда, где сидел Рональд де Ласси. Неунывающий весельчак, всегда и во всем находивший смешное, сейчас он был сам на себя не похож. Ссутулившись и уткнувшись взглядом в столешницу, Рональд застыл в полумраке потерянным призраком.
Западное побережье Геона было занято неприятелем, и до северо-западного там было рукой подать. Тактика выжженной земли оправдывала себя лишь наполовину: не найдя пищи и крова в разоренной долине Клевера захватчики неминуемо должны были обратить внимание на соседние, а бухта Сирен, так же, как раскинувшаяся над ней Рыбачья долина, испокон веков принадлежала роду де Ласси — спокойная, обильная, со всех сторон укрытая скалистыми гребнями гор и, увы, теперь оказавшаяся ближе всех к театру боевых действий. «Данзар всегда заходил с юга, — опуская глаза, подумал Энрике. — Но не в этот раз. Бедняга Рон!»
Реджинальд Стрэттон шевельнулся. Обвел взглядом собравшихся за столом, подкрутил колесико лампы и сказал:
— Ну, довольно. В конце концов, пока обошлось одной долиной, к чему заранее хоронить остальные? Наши войска стоят на Волчьих холмах, да к тому же метель — быстро она не уймется, а это минимум ночь.
— Всего одна ночь, — еле слышно пробормотал де Ласси. Энрике от души пихнул Стрэттона под столом коленом.
— Да заткнешься ты или нет, Морковка? — чуть слышно прошипел он. — Без тебя тошно!
— От тебя, можно подумать, больше пользы, — огрызнулся рыжий, задетый его раздраженным тоном. Реджинальд быль сухарь и прагматик до мозга костей, но и у него было сердце. Рона он считал другом и сейчас искренне ему сочувствовал — жаль только, облечь это сочувствие в слова не умел. Он отодвинулся от Энрике и посмотрел на бледного кадета де Ласси: — Рон, ну в самом деле…
Тот, не дослушав, отодвинулся от стола вместе со стулом, рывком поднялся на ноги и выскочил из комнаты.
— Молодец! — с чувством проронил Энрике, метнув свирепый взгляд на растерянно заморгавшего Стрэттона, и уже хотел было тоже подняться, но последний из четверых, сидящих у стола, коротко мотнул головой и встал.
— Я схожу, — сказал Клифф. Одернул мундир и вышел. Реджинальд, поймав очередной красноречивый взгляд соседа, нахмурил морковные брови:
— Еще раз меня толкнешь, Энрике, — получишь в морду. Тоже еще, заступник нашелся!
— Я хотя бы в душу не лезу, когда не просят, — не остался в долгу кадет Д’Освальдо. — И «похороны» не поминаю почем зря — совсем ты слепой, что ли? Рон, бедолага, из последних сил держится!
— Он такой не один, — уязвленно заметил Стрэттон. — И его родные живы, в отличие от…
На койке Энрике, позади спорщиков, зашевелился кадет Декстер.
— Да заткнитесь вы оба, — проговорил он. — Развели базар. Так-то Морковка прав, Энрике, и далеко не факт, что Данзар через хребты полезет, даже без всякой метели, — к чему флангами распыляться? А вот от Волчьих холмов до Черной долины меньше двух недель лёта по прямой. О Клиффе бы лучше подумали, ослы.
Энрике вспомнил веснушчатое лицо Вэдсуорта, застывшее в странном спокойствии, его прямую спину, исчезнувшую в темноте за дверью, его молчание — и уязвленно крякнул.
— А ты бы лучше о себе подумал, Вэл, — проскрипел он, не оборачиваясь. — И шел спать, пока новых швов не прибавилось! Ну что ты притащился сюда, скажи? Ведь еле ходишь!
Тот мимолетно поморщился.
— Главное, что хожу, — обронил он, с кряхтением переворачиваясь на другой бок. А потом добавил ворчливо: — «Спать»! Это в нашей-то обители скорби? Нет уж, благодарю покорно, — тем более, утешитель из меня еще хуже Реджи…
Виллем Декстер тоже делил комнату с тремя соседями. И как на грех все они были с запада — два сына и один брат хранителей, отдавших свои жизни в сражении за границу. Первый остался круглым сиротой, двое других не знали, где сейчас их семьи, и все трое в одночасье лишились дома. «Да, — мысленно признал Энрике, — пожалуй, есть с чем сравнить». Его собственный отец был жив и даже повышен в чине. А хранители запада полегли почти все на руинах своих бастионов.
— Беда, — опять без выражения повторил Реджинальд, и Энрике сердито раздул ноздри. Кадет Декстер за их спинами мрачно хмыкнул.
— Беда, — согласился он. — Но не катастрофа. Войну Геон еще не проиграл.
Никто ему не ответил. Геон не проиграл, но где он выиграл? На южной границе, атакованной лишь для отвода глаз?..
Рональд де Ласси вернулся четверть часа спустя — один. Не глядя на примолкших товарищей, он разделся, повесил мундир в шкаф и лег, с головой накрывшись одеялом.
— А где Клифф? — спросил Декстер. Ответа не последовало. Реджинальд с Энрике переглянулись. Да, Черная долина… Кадет Д’Освальдо, подумав, отодвинул свой стул и встал. Утешитель из него тоже был не ахти, но уж всяко лучше Реджи с Вэлом. А то, что их дружба с Клиффом порядком разладилась еще в прошлом году, из-за Кассандры, пожалуй, сейчас было даже к месту. «Может, двинет мне в челюсть сразу за всё, — думал Энрике, выходя из комнаты, — да его и попустит?..»
Зла на соседа будущий хранитель не держал, а кость у него была крепкая. Прикрыв за собой дверь спальни, Энрике прошел коротким коридорчиком и, достигнув передней, вопросительно взглянул на дневального. Тому уточнений не понадобилось: сочувственно кивнув, он слегка шевельнул плечом в направлении уборной. Понятно.
— Клифф, приятель, — сказал Энрике, шагнув через порог и сразу увидев знакомую нескладную фигуру, застывшую у окошка в конце ряда рукомойников. — Вот ты где…
В комнате под лестницей на первом этаже женской казармы свет не горел, но спящих тут было не больше, чем во всем остальном кадетском городке. Девушки лежали в своих постелях и молчали. Кайя Освальдо, заложив руки за голову, смотрела в потолок, Сельвия, свернувшись калачиком, тихонько всхлипывала, Кассандра отстраненно прислушивалась к этим жалобным всхлипам, скользя пальцами по ободку медальона, а Орнелла вертелась с одного бока на другой как уж на сковороде. Провозившись добрые полчаса, она сердито дернула ногой и приподнялась на подушке:
— Селли! Во имя богов, ну ты-то что хнычешь?! У тебя же никто не умер!
— У м-меня н-никто… — покорно согласились из противоположного угла, давясь слезами. — А у д-других… М-мне их так жалко, д-девочки…
— Себя пожалей, — нервно огрызнулась Орнелла, переворачиваясь на спину. Так тоже было неудобно. — Запад сдал границу. Такими темпами и мы скоро где-нибудь понадобиться можем, а наездники из нас — курам на смех!
Сельвия, очевидно, представив такое развитие событий, зарылась лицом в подушку и зарыдала еще горше. Кадет Освальдо недовольно нахмурилась.
— Говори за себя, эль Тэйтана, — сказала она. Кайя не любила, когда ее чувствительную подругу кто-то расстраивал. — А лучше вообще молчи.
— Без тебя разберусь! — ощетинилась герцогиня. И снова дернув ногой, села в постели. — Кэсс! Ты спишь?
— Нет, — отозвались с койки справа. — Я думаю. О драконах. Интересно, сколько их у Данзара еще осталось?..
Орнелла закатила глаза.
— А десяти тысяч тебе мало?! — тряхнув своей растрепанной гривой, воскликнула она. Кассандра проигнорировала вопрос. А Кайя раздумчиво повела плечами:
— Ну, уже не десяти. Минимум на четверть проредили. И зима Геону на руку — драконы юга к холодам да метелям непривычные. Сейчас, пока кровь не остыла, еще поскачут, а поглядим на них через пару недель!
— Думаешь, падёж начнется? — с оттенком недоверия уточнила Кассандра. — Генералы Данзара ведь тоже не дураки. Знали, куда идут.
— Знание не равно опыту. Они всегда начинали с южной границы, с самой первой войны — а юг он и есть юг, что по ту сторону Туманного хребта, что по эту. И наше отступление всю долину Клевера предало огню. Где им греться?
— Ну, если только так… Так сколько же их осталось? Там, в Данзаре?
— Спроси чего полегче. Но уж не всю армию сюда привели, дело понятное. Наверное, треть — кавалерию-то дома оставили. И бомбардиров тоже. А только ими Данзар с хребта не прикроешь.
— А! Полки Разнотравья!
— Они самые. И это ведь только один лагерь, а в Разнотравье их пять. Не говоря уже о Предгорье…
Кадет эль Тэйтана молча переводила растерянный взгляд с одной койки на другую.
— Да вы что, рехнулись обе следом за Селли?! — наконец взревела она, когда Кассандра с Кайей вслед за подсчетом вражеских штурмовиков принялись обсуждать их сильные и слабые стороны. — Что за офицерский совет?! Вы хоть понимаете… Кэсс! Ну ты же сама говорила, что в гробу видела всю эту войну!
Те примолкли, и в наступившей тишине жалко икнула ослабевшая от слез кадет Д’Ориан.
— Говорила, — после паузы спокойно сказала Кассандра. — И войны я не хочу, и воевать тоже. А разве у нас есть выбор?
— Мы приносили присягу, — добавила Кайя. — Ты тоже, эль Тэйтана, так что смирись и не позорься — тебя отсюда уже никто не отпустит.
Орнелла что-то тихо прошипела себе под нос. Подруги не знали, но предостережение Кайи запоздало на целую неделю: еще после атаки на цепь южных застав герцогиня предприняла свою, на второго заместителя главы Даккарая. Позора удалось избежать, второй заместитель, исхитрившийся в отличие первого все-таки удержаться на должности, человеком был тертым — однако ничего для себя хорошего Орнелла от него не услышала. «Боюсь, вы не можете оставить школу, ваша светлость, — разведя руками, сказал он. — Объявлена война! И даже если бы вы пожелали проститься с Даккараем еще в прошлом году, вас всё равно бы призвали — присяга, вы ведь понимаете…» Орнелла ничего не желала «понимать», ей было страшно, ей хотелось домой, но что она могла сделать? Она сама себя заперла в эту клетку, и теперь только зря бросалась на прутья в бессильной ярости — выхода отсюда не было.
— Да шли бы вы со своим «смирением»!.. — не сдержавшись, буркнула она и, вновь упав на подушку, повернулась к подругам спиной. «Демоны б взяли Ричарда, — со злым отчаянием думала она, уставившись в беленую стену. — Зачем я только за ним потащилась в этот богами проклятый Даккарай! Ему плевать на меня, на всех, кроме его драгоценной Клариссы — а этой бледной моли ничего не грозит! Она так и будет сидеть себе спокойно в Предгорье, и станет графиней, и Ричард как собачонка будет таскаться за ней, а я… А меня не будет?..» Орнелла зажмурилась. Последняя мысль породила в ней вдруг такое возмущение и обиду, что отступил даже страх. Её, самой завидной невесты Геона, первой красавицы Верхнего Предгорья, такой молодой и любящей жизнь, — может не стать? Из-за этой никому не нужной войны, из-за того, что она, не подумав, принесла присягу? И ничего не будет — ни Каменного Лога, ни балов с пикниками, ни Ричарда, ни Сау?.. Да как же это? За что, почему?
Орнелла прислушалась к голосам подруг за спиной — Кайя с Кассандрой вновь завели разговор о Данзаре и его драконах, а Сельвия в своем углу, наикавшись, тихо шмыгала носом в подушку. Им не понять, подумала Орнелла. Даже Кэсс сдалась, а еще Д’Алваро! Ее светлость угрюмо насупилась. Сдаваться она не привыкла, смиряться не собиралась, но поддержать ее в этом сейчас было решительно некому. Разве что… Колеблясь, Орнелла медленно перевернулась на спину. Несмотря на ее молчание, Зигмунд де Шелоу всё так же продолжал писать ей — и сжечь эти горькие письма у нее не поднималась рука. Ей было жаль его, несмотря на страх перед его даром. И каждый раз при виде конверта со штемпелем Мидлхейма кадет эль Тэйтана отводила глаза, чувствуя себя бессердечной дрянью. Все-таки, она поступила с беднягой дурно — нужно было хотя бы проститься по-человечески, а не трусливо прятать голову в песок. Темные брови герцогини задумчиво нахмурились. Соблазн облегчить муки совести и заодно излить душу тому, кто если не поймет, так выслушает, был слишком велик. «Напишу, — в конце концов решила она. — Прямо как есть! Умирать, так хоть без долгов».
Орнелла села в кровати. Потом, набросив на плечи плед, босыми ногами прошлепала к столу, зажгла лампу и полезла в свою тумбочку за письменными принадлежностями.
— Вот новости! — недовольно щурясь от света, проговорила Кайя. — Третий час ночи! Ты что, эль Тэйтана?
— Ничего, — буркнула в ответ та. — Что-то я не вижу, чтоб здесь хоть кто-нибудь спать собирался!
Воинственно передернув плечами, она запахнула плед как полководец — плащ и уселась за стол, подобрав под себя ноги. Откинула крышку чернильницы, взяла из связки перо…
— Орнелла! — донесся до нее голос Кассандры. — Да ведь завтра же воскресенье! Брось ты эти тетради!
Герцогиня только отмахнулась от подруги, даже не взглянув в ее сторону. С пером в руке она уже склонилась над столом.
Воскресенье, дождливое и хмурое, кадеты Даккарая встретили со слипающимися после бессонной ночи глазами и серыми лицами. За завтраком они без аппетита ковыряли ложками кашу — даже вечно голодным первокурсникам она не лезла в горло. В столовой, всегда такой шумной и оживленной, висела тягостная тишина, никто не ёрзал на лавках, не толкал соседей локтями, и каждый кадет нет-нет да и обращался взглядом к преподавательскому столу. Мастера, сидевшие вокруг него, по сторонам не смотрели. Изредка обмениваясь ничего не значащими фразами, они спокойно завтракали, и лишь иногда кто-то из них, по примеру собственных учеников, вопросительно-тревожно взглядывал на Сезара Тайрина. Глава совета мастеров и временно исполняющий обязанности главы Даккарая мерно глотал ложка за ложкой кашу, не поднимая глаз. Он чувствовал напряжение, витавшее в воздухе, слышал звенящую тишину вокруг, знал, что ему всё равно придется ее нарушить, и внутренне собирался с силами.
Он тоже не спал этой ночью. А в седьмом часу, незадолго до горна, получил с запада известие, что Рыбачья долина вслед за долиной Клевера досталась врагу. Сжечь ее не успели. Пользуясь темнотой и метелью, одно из воздушных крыльев севера обошло по широкой дуге данзарские войска, миновало разделяющий две долины узкий горный хребет и заняло переправу к ущелью: через него им надлежало вывести мирное население. Отстоять саму долину у Геона не достало бы сил. Бой на подступе к Волчьим холмам дался защитникам запада нелегко, многих потеряли убитыми и ранеными, оставшиеся в строю валились с ног от усталости, а главное — попытка укрыть армейским щитом Рыбачью долину могла привести к прорыву неприятеля вглубь страны. Игра не стоила свеч. Поэтому спасали только людей, зерно и, по возможности, скот: та самая сожженная сотня данзарских кораблей в трюмах везла не солдат, но припасы, осадные орудия и обозный скарб. Всего этого захватчики лишились, а с ним и возможности успешного продвижения армии, однако в Рыбачьей долине им легко было восполнить потерю. И Геон забирал всё, что мог. Тянулись по снегу, одна за другой исчезая в ущелье, доверху груженые повозки, ревели коровы, которых почти не слышно было под воем ветра, вздувались мышцы на ногах тягловых лошадей и волов… Люди шли сами, как могли, посадив на возы лишь малых детей, стариков и женщин в большой тягости. Барон де Ласси покидал долину одним из последних: вместе с женой, старшим сыном, невесткой и малолетними внуками. Он не хотел уходить, несмотря на приказ короля, он не желал оставлять свою вотчину, взрастившую его прадеда, деда, отца и его самого; он умолял не сжигать поместье, но его не стали слушать. Не до того было. Командующий воздушного крыла, генерал Мэллори, торопил людей, чутье подсказывало ему, что время дорого, — и оно не обмануло. Еще не успела скрыться в снежной мгле за переправой последняя вереница повозок, не успела вспыхнуть первая стена господского дома, как на крыльях метели в Рыбачью долину ворвались данзарские штурмовики. Два крыла, вдвое больше, что прикрывали отход мирного населения, отшвырнули отряд поджигателей от поместья и обрушились на переправу. Ущелье им было не по зубам, но защитникам, что остались снаружи, от этого лишь тяжелей пришлось — крыло генерала Мэллори, сутки не знавшее отдыха, приняло неравный бой. Уцелели и вслед за беженцами успели уйти лишь неполные три десятка наездников, сам генерал был тяжело ранен, а больше пяти дюжин возов с зерном досталась захватчикам. Вместе с поместьем, службами и содержимым тех закромов, что не смог вместить караван. В один день Геон потерял две долины сразу. А Данзар вернул себе то, что забрал у него огонь в Китовой бухте…
Сезар Тайрин отодвинул пустую миску. Сделал глоток жидкого кофе и, все-таки совладав с собой, поднял голову. Все мастера и преподаватели как по команде выпрямились, не сводя с него глаз.
— К полудню, — ровно сказал Сезар, — прошу весь наличный состав, включая кадетов, собраться в Большом загоне. Кураторы, обеспечьте явку.
— Так точно, — нестройным хором пронеслось над столом. Глава совета кивнул и поднялся. Он ничего больше не сказал, но все, кто собрался в столовой, провожали взглядами его спину до тех пор, пока он не скрылся в дверях. Историк, мастер Стром, молча качнул головой. Сидящая по правую руку от него капитан Рид, тоже не проронив ни слова, опустила ложку.
— Запад, — негромко обронил капитан де Гарр. — На рассвете пришли новые сводки.
— А в них… — прошелестел кто-то и умолк, не закончив фразы.
— Не знаю. Он не сказал. Но, кажется, ничего хорошего.
Мэтр Бенно, глава лазарета, взял в руки свою кружку и сделал большой глоток.
— Полагаю, — проронил он, — в полдень об этом будет объявлено.
Все промолчали, опуская глаза. Молоденькая капитан Дарроу, преподаватель географии, под столом коснулась руки мужа, заведующего драконариумом. Тот ободряюще сжал в ладони ее пальцы. И оглядев лица соратников, сдвинул брови:
— Как бы то ни было, господа, наше дело исполнять приказ, а не предаваться унынию. Быть может, милостью богов, не так уж всё и плохо.
Ему, как и мэтру, никто не ответил. За столом собрались офицеры, большей части которых было известно, что такое война. И все они без исключения знали Сезара Тайрина — будь в последних сводках хоть что-то хорошее, он не стал бы молчать.
…Из Большого загона кадеты выходили молча, глядя себе под ноги. Никто из них не проронил ни слова, пока мастер Тайрин освещал последние сводки с запада, но даже когда он умолк, шумнее не стало. Кадеты Даккарая вдруг словно разучились говорить. Вести были ужасные. А списки погибших в Рыбачьей долине и долине Клевера — еще страшнее. Прозвучала команда «Разойтись», и многие ученики, пряча глаза от товарищей, заторопились к дверям, чтоб где-нибудь в укромном уголке дать выход своему горю. Кто-то потерял отца, кто-то брата или сестру… Те, кому повезло, спешили убраться с дороги. Они всё понимали.
Орнелла эль Тэйтана покинула Большой загон одной из последних. Ей некого было терять, близкой родни у нее давно уже не осталось, но впервые в жизни она чувствовала себя такой одинокой. Письмо Зигмунду де Шелоу ушло с почтовой повозкой в столицу еще утром, но ответа она не ждала. Сельвия, молча глотая слезы, под присмотром Кайи вернулась в казарму — двое из четырех ее братьев, служившие под началом генерала Лери, были ранены прошлой ночью, и один не дожил до утра. Кассандра убежала вслед за Клиффордом Вэдсуортом — хотя у него, вроде, никто из родных не был ни убит, ни ранен. А Орнелла осталась одна. Подождав, пока растает толпа у дверей, герцогиня вслед за остальными прошла коридором, спустилась по лестнице на первый этаж, бросила взгляд на гардеробную — к той было не подступиться — и свернула к окну. За ним был дождь. Положив руки на мраморный подоконник, хозяйка всего Верхнего Предгорья смотрела на катящиеся вниз по стеклу дождевые капли, и ей хотелось плакать. От собственного бессилия, от страха за свое будущее, от того, что некому было ее утешить… В носу отчаянно защипало, на глаза сами собой навернулись слезы, но Орнелла, вскинув лицо к потолку, заморгала, гоня их прочь. Не станет она рыдать, как Селли! Только не здесь, на глазах у всего Даккарая!
— Госпожа эль Тэйтана, — раздалось за спиной, но даже знакомый, такой любимый голос не всколыхнул сейчас ее тоски. Герцогиня отстраненно прикрыла глаза.
— «Госпожа эль Тэйтана», — эхом повторила она. — Разве мы с вами уже не друзья, Ричард, и не добрые соседи?..
— Простите, Орнелла, — сказал де Кайсар. И добавил, помолчав: — Я захватил и ваш плащ тоже, у гардеробной страшная давка. Возьмите — на улице дождь.
— Спасибо, — уже немного совладав с собой, она обернулась. Лицо Ричарда, протягивающего ей плащ, было печальным и сосредоточенным. Он, так же, как и она, никого из родных не потерял прошлой ночью, но скорбел сейчас вместе со всем Геоном. «Как это на него похоже!» — с нежностью подумала Орнелла. Краем глаза она заметила медленно спускающегося по лестнице Сезара Тайрина в окружении хмурых офицеров, и зябко передернула плечами.
— Запад!.. — вырвалось у нее. — Я до сих пор не могу поверить! Столько людей… и всё было напрасно, Ричард!
Безысходность, звучавшая в ее голосе, тронула его. Молодой человек опустил плащ на подоконник и взял поникшую герцогиню за руку.
— Я понимаю ваше отчаяние, — тихо сказал он, глядя на нее своими красивыми карими глазами. — И вокруг нет ни одного человека, что сейчас не разделял бы его, — но нужно держаться, Орнелла. Нельзя падать духом — особенно теперь, когда от всех нас так много зависит!
— От нас? — пробормотала она. — Опомнитесь! Сотни бойцов, закаленных в сражениях, остались лежать на снегу долины Клевера — они не смогли защитить ее, как же мы сможем? Да и сколько нас?
— Больше, чем кажется. И если понадобится, мы все до последнего придем на смену ушедшим! — расправив плечи, горячо выдохнул де Кайсар. Потом поймал ее гаснущий взгляд и сказал виновато: — Простите. Вспоминая потери, я забылся и не подумал о ваших чувствах…
«Когда ты о них думал», — с горечью пронеслось в голове Орнеллы.
— Я не справлюсь, Ричард, — тихо вздохнув, сказала она. — Вы другое, вы, наверное, сможете, но не я. Это всё слишком страшно!
Голос ее предательски дрогнул, и де Кайсар коротко сжал ее руку. Это не было жестом сердечной приязни — Ричард, согласно своей благородной натуре, всего лишь пытался ободрить ее, как старого друга, и герцогиня это понимала, но тепло его ладоней все равно согревало ей душу.
— Конечно, вы справитесь, — мягко проговорил он. — Вы прекрасный наездник, Орнелла. Признаться, я никогда не думал, что военная служба может быть вам интересна, но теперь я вижу… нет, знаю — вы вовсе не то хрупкое создание, каким вас привыкли считать! В вас есть и сила, и стойкость, и храбрость. И когда придет время…
Он говорил, говорил — что именно, Орнелла уже не слышала. Она смотрела на него снизу вверх, и сердце ее оживало с каждым новым словом, слетавшим с его губ. Он стоял перед ней, совсем рядом, он держал ее за руку, и его вдохновенный голос звучал в ее ушах божественной музыкой. Он не думал, что ей может быть интересен Даккарай, — но о ней он все-таки думал!..
Дождь кончился, и в прорехе меж облаков, сгустившихся над цитаделью, проглянуло солнце. Оно коснулось медных кудрей де Кайсара, позолотив их, и сделав еще теплее взгляд его карих глаз, устремленных куда-то поверх головы Орнеллы. Ах, Ричард! Как я только могла проклинать тебя, подумалось ей. Разве ты в чем-то можешь быть виноват?.. Прошлое и будущее были забыты, даже война словно бы отодвинулась в сторону, сделавшись чем-то пустячным. Ричард назвал ее «прекрасным наездником». Он восхищался ею! И пусть в голосе его не было любви, но это пока! «Я не эта бледная моль, — думала Орнелла. — Я могу больше, чем прятать за веером постную мину. К демонам тот Данзар и войну — я еще покажу, чего я стою! И когда Ричард это увидит, он поймет, как сильно он ошибался!»
Ричард де Кайсар не знал, о чем она думает. Устремив глаза к небу, он продолжал говорить, даже не замечая, что его не слушают, и не видя лица, обращенного к нему. Но другие глаза, тоже карие, только намного темнее, выдававшие в своем хозяине уроженца знойного юга, смотрели — и видели. Энрике Д’Освальдо, с плащом в одной руке и протянувший вторую к ручке двери главного корпуса, застыл у порога в странном оцепенении, глядя на девушку у окна. Он не узнавал в ней той дикой кошки, которую на дух не выносил: чудесное видение, всё окутанное мягким и теплым сиянием, словно сошло с небес вместе с лучами солнца. Золотые волосы, золотые глаза, золотисто-розовые губы, чуть приоткрытые в изменчивой, неясной улыбке… Не бывает таких на земле. Только за гранью Пятого неба.
В лицо ударил сырой холодный ветер, кто-то толкнул его плечом и прошел мимо, не извиняясь. Кадет Д’Освальдо пришел в себя. Сжал пальцами воздух, тряхнул головой и, со второго раза всё же поймав ручку медленно закрывающейся двери, шагнул через порог. Мокрое крыльцо всё было залито солнечным светом. Над головой ярко, победно синел кусочек неба, словно не замечая сужающих круг облаков. А пахло совсем по-весеннему, несмотря на январь.
— Энрике! — долетел от фонтана сердитый голос Реджинальда Стрэттона. — Да что ты там застрял?
— Иду, — отозвался тот, торопливо набрасывая плащ. И уже сбегая по ступеням вниз, к черным плитам площади, обернулся на окна главного корпуса. Все они были покрыты сверкающей чешуей дождевых капель, и разглядеть, что за ними скрывалось, было нельзя. Энрике вспомнил широко раскрытые глаза, искрящиеся расплавленным золотом, и ощутив вдруг прилившую к груди волну жара, передернул плечами. «Чуден промысел божий, — мрачно подумал он, гоня прочь ненужное воспоминание. — Такая красота — и кому досталась!..»