Домой герцог эль Хаарт вернулся засветло, чего с ним давно уже не случалось. Остановил экипаж у ворот, выслушал слегка удивленные приветствия привратника и медленно направился пешком по тисовой аллее к дому, с удовольствием вдыхая терпкий, с дымной горчинкой, воздух. Стоял всего лишь конец сентября, но листва с тисов уже почти вся облетела: во владениях магов особого буйства зелени и летом ждать не приходится, что уж говорить об осени?.. Однако после беленых стен лаборатории, стоящих перед глазами первого алхимика с утра до вечера, даже негустая сень над головой и заросли чертополоха радовали сердце.
Со стороны дома, что вот-вот уже должен был показаться в конце аллеи, до магистра долетели голоса госпожи Делани и ее подопечного. Кендал улыбнулся, услышав звонкий смех младшего сына. «Как хорошо, что Вивиан оставили ее непонятные страхи, — подумал он. — Другого такого воспитателя мы бы нашли еще очень нескоро. Бесспорный талант к преподаванию!» На словесную похвалу его светлость был скуп, полагая, что чаще всего оная идет во вред тому, кого хвалят, однако мастеров своего дела искренне уважал — и госпожа Делани была из их числа. Мелвин, в отличие от старшего брата, всегда отличался редкой живостью нрава, он ни минуты не мог усидеть на месте, любое занятие ему быстро прискучивало — кроме, разве что, игры в прятки — однако воспитательница и это сумела обратить во благо. И даже ее категорическое неприятие наказаний не смогло поколебать ее авторитета в глазах воспитанника. Герцог эль Хаарт придерживался несколько иных взглядов, но в процесс преподавания не вмешивался: метод госпожи Делани, пусть он и отличался от общепринятого, тем не менее давал свои плоды.
Аллея кончилась, и глазам его светлости предстало омытое недавним дождем крыльцо. У его нижней ступеньки, присев бок о бок на корточки перед широкой лужей, замерли Мелвин и его воспитательница — а по коричневой глади воды, обгоняя друг друга, скользили два самодельных кораблика. Ореховые скорлупки с мачтами из спичек, одна с красным бумажным флажком, вторая с зеленым, теснились бортами у самого центра лужи, силясь обогнать друг друга. Кендал приостановился, наблюдая. Кораблик под зеленым флагом, судя по всему, принадлежащий госпоже Делани, шел изящно и плавно — тогда как его соперник под красным флагом двигался короткими рывками, так и норовя сбиться с курса. Вот он в очередной раз вздрогнул всей скорлупкой, рванулся вперед — и, зарывшись носом в воду, перевернулся.
— Так нечестно! — завопил Мелвин, сжимая покрасневшие кулачки. — Я говорил, моя скорлупка тяжелее! Она всегда тонет!
— Разве?.. — задумчиво отозвалась воспитательница, чуть шевельнув пальцами. — Что ж, давай проверим…
Кораблик с зеленым флажком, повторяя маневр поверженного противника, тоже резко дернулся вперед — и через мгновение на поверхности колыхались уже две скорлупки. Мелвин, выпятив нижнюю губу, тяжело засопел.
— Если слишком торопиться к победе, — сказала госпожа Делани, выуживая оба кораблика из лужи, — можно споткнуться. И остаться ни с чем у самого финиша.
— И ничего я не торопился…
— Разве? — повторила воспитательница с таким искренним удивлением, что наниматель у нее за спиной не смог сдержать улыбки. Мелвин засопел еще громче. — Ну, значит корабль затянуло в водоворот, капитан. И эту гонку вы проигра…
— Нет! Давайте еще раз, госпожа Делани! Я сделаю правильный ветер!
Герцог ностальгически качнул головой. «Истинный эль Хаарт, — подумал он. — Все-таки мы совершенно не умеем проигрывать». Он бросил взгляд на пламенеющие уши младшего сына и, подумав, попятился. Очевидно, это еще одна игра-занятие, Мелвин учится управлять потоками воздуха. Не стоит сейчас им мешать.
— Хорошо, — услышал его светлость, уже заворачивая за угол дома, — скоро ужин, и я не прочь сравнять счет. Хочешь мою скорлупку, раз эта слишком тяжела для тебя?..
— Нет!
Посмеиваясь, Кендал обогнул дом. Прошел по усыпанной палыми листьями дорожке, выбрался на задний двор и взбежал по ступеням крыльца черного хода. «Два брата, — думал он, открывая дверь, — и такие разные, несмотря на одну мать! Не удивлюсь, если и равный счет этого торопыгу не устроит. Нейлар, пожалуй, ничью посчитал бы вполне справедливой». Вспомнив старшего сына, герцог задумчиво шевельнул бровью. Вот уж кому-кому, а Нейлу ничья в таком случае не грозила бы — терпения, в отличие от братца, ему всегда было не занимать…
Ужин в малую столовую был подан к восьми часам, как обычно. После все перешли в гостиную. Герцог и герцогиня расположились в креслах у камина, а госпожа Делани со своим подопечным — позади, на широком диване, в компании большой детской книжки с картинками. Мелвин уже неплохо освоил чтение и сейчас, устроившись под рукой воспитательницы, старательно, хоть и по слогам, услаждал ее слух «Приключениями поросенка Пиля». Его светлость, вполуха прислушиваясь к голосу сына, потягивал травяной отвар. Ее светлость, опершись локтем на шелковый валик и подперев голову рукой, смотрела в огонь.
Семнадцать лет, думала Вивиан. Семнадцать лет в этой клетке чужой жизни, без всякого смысла и радости, и еще столько же впереди, пока Мелвин не вырастет и не покинет отчий дом. А после? Такая же тоскливая старость, только уже один на один с человеком, который… Взгляд герцогини, устремленный в камин, переместился на мужа и почти сразу уперся в ковер.
Кендал эль Хаарт, такая блестящая партия, как говорил отец!.. «Будущий глава рода, богат, знатен — чего тебе еще надо, глупая ты девчонка? — повторял он из года в год, и вся родня поддакивала в унисон. — Ладно бы стар был да страшен как смертный грех — так ведь нет! Ну что тебе не так? Чего ты ждешь? Хочешь остаться старой девой, как твоя тетка Мэриам?» Вивиан было восемнадцать и участь синего чулка ее совсем прельщала. Но она ждала — любви, которой к завидному жениху совсем не испытывала. Она знала Кендала с детства, в конце концов он был ей дальней родней, и неплохо к нему относилась, но выйти за него замуж?.. За этого зануду, скучного до зевоты, с которым у нее нет ничего общего и который отказывается понимать слово «нет»? Никогда!.. «Так ему и скажу, когда снова явится, — в конце концов решила она. — Должна же в нем хоть когда-нибудь проснуться гордость?» Кендал просил ее руки шесть раз, и Вивиан нисколько не сомневалась, что седьмой последует непременно. Так бы оно, вероятно, и произошло, но человек предполагает, а боги располагают — началась война. Верхнего Предгорья, где жили Кентоны, она коснулась лишь краем, в виде наводнивших его беженцев и множества перевалочных госпиталей, через которые непрерывным потоком шли обозы с ранеными. Вивиан с матерью, как многие другие женщины и девушки, дежурили в госпитале их маленького городка трижды в неделю, стирали бинты, помогали белым сестрам в уходе за ранеными, и вопрос замужества строптивой девицы Кентон временно отошел на второй план. Тем более, что назойливому поклоннику в столице и без того было чем заняться — Кендал эль Хаарт в то время служил одним из алхимиков в королевском госпитале. Спустя два года после начала войны он ушел на фронт, еще через год скоропостижно скончался его отец, и Кендал стал главой рода, вместе с титулом и состоянием приняв на себя немалый груз новых забот. В Предгорье он не появлялся, и пусть Вивиан всё же изредка получала от него письмо-другое, о чувствах новый герцог эль Хаарт больше не упоминал. «Верно, образумился наконец», — не без облегчения решила она. Господин и госпожа Кентон, придя к тому же выводу, вздохнули с сожалением — такая блестящая партия! — но сочли, что их дочь еще молода и успеет устроить свою судьбу… Так и вышло. Летом последнего года войны, отправившись вместе с матерью в Нижнее Предгорье, навестить одинокую тетушку Мэриам, Вивиан встретила Итана Эшби. И поняла, что ждала не зря.
Это была любовь с первого взгляда. Вивиан даже предположить не могла, что можно быть настолько счастливой — и одновременно такой несчастной. Увы! Ее избранник, в отличие от нее самой, не был магом. И пусть его это нисколько не смущало, но Вивиан знала силу своего дара — разве могла она отдать ему на растерзание того, кто был для нее всех дороже? И разве могла она сказать «нет» человеку, которого любила всем сердцем?.. Долгие несколько месяцев она боролась с собой, то паря в золотом сиянии Пятого неба, то сгорая в пламени нижнего мира, однако победа осталась за веселым художником. Вивиан сказала «да». Родители ее были против — как зять Итан Эшби в подметки не годился Кендалу эль Хаарту, к тому же, он не был магом, а господин и госпожа Кентон не хуже их дочери понимали, что это значит. Однако помешать влюбленным родня не успела — они, не дожидаясь благословения, обвенчались тайно. Итан увез жену в Белую усадьбу, и даже то, что семья сочла ее брак опасным мезальянсом, а отец навсегда отказал непокорной дочери от дома, вычеркнув ее имя из семейной книги, не умалило счастья Вивиан. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой свободной, такой любимой. Итан боготворил ее, и она отвечала ему тем же, со всем пылом горячего молодого сердца. Да, они были счастливы! Каждый день, каждую минуту, так счастливы, как, казалось обоим, никто никогда не бывал до них — и тем страшней оказалась расплата за эту беспечность…
Всего через три месяца после свадьбы Вивиан поняла, что она ждет ребенка. И если Итан, узнав об этом, буквально летал от счастья, то о себе она такого сказать не могла. О, конечно, дитя было желанным, но горевшая в нем искра дара не давала Вивиан покоя. Об амулете, хранившем жизнь ее мужа, теперь не могло быть и речи — как не могло быть и речи о том, чтобы его снять. Вивиан, не в силах разорваться надвое, несколько раз порывалась уехать из Белой усадьбы, хоть к той же тетушке Мэриам, но Итан не дал ей этого сделать. Несмотря на стремительно ухудшающееся здоровье, он не желал отпускать возлюбленную от себя. Вивиан стоило немалых трудов убедить его хотя бы временно переехать в охотничий домик, подальше от нее, но толку от этой затеи оказалось немного: тоскуя по жене, он использовал любой предлог, чтобы появиться в усадьбе. «Жизнь слишком коротка даже без всякой магии, — твердил он в ответ на слезные уговоры Вивиан. — А без тебя, любовь моя, она и вовсе теряет смысл. Я хочу быть с тобой — столько, сколько позволят боги, хочу быть рядом, когда наш ребенок появится на свет, и я знаю, что ты хочешь того же. К чему мучить друг друга? Человек не вечен, и счастье тоже. Не гони меня прочь, любимая! Поверь, лучше мне от этого не станет».
Боги позволили Итану Эшби услышать первый крик его сына, но на этом их милости кончились. Силы хозяина Белой усадьбы, без того не слишком крепкого здоровьем, были подорваны окончательно, и ни амулет Вивиан, вернувшийся на свое место, ни спешно вызванная в усадьбу сердобольная тетушка Мэриам, обосновавшаяся в охотничьем домике и взявшая на себя заботу о младенце, уже не могли спасти положения. Молодой, недавно еще такой полный жизни мужчина угасал на глазах. Доктора разводили руками. Вивиан не отходила от Итана, вслед за ним тая как свечка и моля богов не отнимать у нее мужа — но всё было тщетно. Дождливой сентябрьской ночью смерть исторгла несчастного из объятий рыдающей супруги, и Белая усадьба погрузилась во тьму. Мрак воцарился и в душе Вивиан. Ее счастье ушло вместе с возлюбленным, не за что больше было бороться, нечего было желать, и даже маленький Нейлар не в силах был ее утешить. Всё потеряло смысл. Война закончилась, Геон победил, однако госпожа Эшби даже не заметила этого. Дни напролет она сидела у колыбели, не видя и не слыша ничего вокруг себя, и если бы не экономка вместе всё с той же тетушкой, жена и сын покойного вряд ли надолго пережили бы его самого…
Но беды любят ходить рука об руку: смерть Итана Эшби повергла в уныние не одних обитателей Белой усадьбы. Слуги, крестьяне — все любили молодого хозяина и столь же сильно боялись магии, поэтому весть о потере Вивиан вызвала в них отнюдь не сочувствие. А уж когда местный врач, лечивший всю округу, обмолвился при жене о том, что дескать, чахотка чахоткой, но «бедняга Эшби вполне бы дожил до пятидесяти, не вмешайся этот проклятый дар», горечь утраты окончательно превратилась в ненависть. Нимало поспособствовал этому и управляющий Белой усадьбы — поняв, что хозяйке решительно ни до чего нет дела, он почуял свободу, и результат не заставил себя долго ждать. Крестьяне роптали под гнетом самозванца, но терпели. Что им еще оставалось? Отмеченной даром хозяйки они боялись как огня, а больше жаловаться было некому. Супруг экономки, господин Бэрр, тогда был еще жив — через жену он пытался достучаться до Вивиан, а когда понял, что всё без пользы, взялся за ее тетушку. Однако робкая старая дева только лишь перепугалась до смерти, прослышав о зреющем крестьянском бунте, и единственное, на что ее хватило — письмо к брату с просьбой о помощи. Но тот был категоричен. «Я предупреждал Вивиан, что ничем хорошим этот поспешный брак не кончится, — писал он в ответном письме. — Она меня не послушала. Она отказалась от моего благословения, а значит, и от моей защиты. Ты мне сестра, Мэриам, и я пришлю за тобой экипаж, но ни мою дочь, ни ее сына я в своем доме видеть не желаю». Тетушка, заливаясь слезами, передала это Вивиан, однако та в ответ лишь пожала плечами. На все последующие просьбы уехать из Белой усадьбы вместе — у Мэриам был собственный скромный доход, от брата она не зависела и готова была приютить племянницу — вдова только качала головой. «Это мой дом, тетя, — повторяла она. — Если хотите уехать — я вас не держу. Но мы останемся здесь, рядом с Итаном». Бедная тетушка, слыша эти слова, приходила в ужас. Она была добрая женщина, любила племянницу и, не имея своих детей, за эти долгие месяцы душой прикипела к Нейлу. Но ей было страшно и за него, и за себя. И тогда Мэриам прибегла к последнему средству: она послала письмо Кендалу эль Хаарту. «Молю вас, дорогой кузен, — писала она, — как главу рода и доброго друга нашей семьи — помогите нам! Мы в ужасном положении, Вивиан, бедняжка, совершенно разбита и до сих пор не в себе после смерти мужа, а я слишком стара и слаба, чтобы хоть как-то это исправить. Брат отказал нам в защите из-за старых обид, и если бы дело было только во мне — что ж, я бы, наверное, покорилась воле богов, но чем виноват несчастный младенец? Заклинаю вас, дорогой кузен, вмешайтесь! Проявите хоть толику сострадания! Больше нам просить некого».
Письмо ушло в столицу курьерской почтой, господин Бэрр лично отвез его на станцию. А через два дня грянул гром. Крестьяне, доведенные до отчаяния самоуправством «новой власти», все-таки взбунтовались. Дом управляющего, стоявший пятью милями ниже по реке, был окружен беснующейся толпой, хозяина вытащили из постели, выволокли во двор и повесили на собственных воротах, сам дом предали огню, а захмелевшая от свершенного возмездия толпа двинулась к Белой усадьбе. Свистя, улюлюкая и подбадривая друг друга воинственными выкриками, народные мстители добрались до нее уже затемно, и в свете факелов высокий беленый дом предстал перед ними тихий, застывший, словно смирившийся со своей судьбой. «Сбежала!» — со смесью разочарования и облегчения пронеслось по толпе. И в ту же минуту окутывающая пустынный двор темнота вдруг ощерилась сталью. Несколько десятков вооруженных бойцов, невесть как и откуда взявшихся, слаженно шагнули навстречу замершим в изумленном оцепенении людям — а потом, разделившись, пропустили вперед высокую фигуру в запыленном дорожном камзоле.
— Я герцог эль Хаарт, — ровно произнес незнакомец, глядя сквозь толпу. — Хозяйка этого дома находится под моей защитой по праву рода. И каждый, кто осмелится сделать еще хоть шаг, пожалеет об этом.
Дрожащий свет факелов алыми бликами играл на обнаженных клинках у него за спиной. Крестьяне, оробев, начали переглядываться. Такой встречи они не ожидали. И пусть они не знали этого человека, пусть в его спокойном голосе не слышалось угрозы, но даже последний деревенский дурачок понял бы, что его карта бита. Десяток сонных охранников управляющего не шел ни в какое сравнение с полусотней наемников, что сжимали в руках отнюдь не вилы. Да, бунтовщиков было вчетверо больше, — однако они были не воины, и умирать никому из них не хотелось.
— Мне известно, что привело вас сюда, — вновь нарушил молчание герцог. — Как и то, что главный виновник уже понес наказание — справедливое или нет, решит королевский суд Предгорья… Но что будет с теми, кто нарушит покой Белой усадьбы, решать мне. Расходитесь. Смертей на сегодня довольно.
Мужчина, всё так же не глядя ни на кого, расправил плечи. На груди его тускло блеснул черный оникс на длинной серебряной цепи амулета, и те, кто стоял ближе всех, интуитивно отшатнулись назад. «Маг», — прошелестело в толпе. Древки факелов и черенки вил в руках бунтовщиков задрожали. Маг! Еще один! Этого и без отряда увешанных оружием бойцов было слишком много. Крестьяне, струхнув, попятились…
— Мудро, — коротко обронил Кендал эль Хаарт, глядя вслед улепетывающим бунтовщикам. А когда последний селянин скрылся из виду, повернулся к своему сопровождению: — Окружить дом. Выставить караулы. Навряд ли кто-то из них рискнет вернуться, но не будем испытывать судьбу.
Убедившись, что его приказ выполнен, он поднялся по увитому порыжевшим плющом крыльцу и вошел в дом. Там было темно и тихо, лишь в гостиной на столике у дивана горела свеча. На диване в глубоком обмороке лежала несчастная тетушка Мэриам, над ней хлопотала экономка. Услышав за своей спиной шаги, женщина вздрогнула и затравленно обернулась.
— Всё в порядке, — успокоил герцог. — Милостью богов, мы успели вовремя. Где ваша хозяйка?
— Наверху, ваша светлость. В детской…
И сам бунт, и счастливое избавление от его возможных последствий прошли словно бы мимо Вивиан. Туман, окутавший ее сознание в ночь гибели мужа, не спешил рассеиваться, и даже появление в доме нежданного гостя с целым взводом солдат не произвело на нее никакого впечатления. Кендал эль Хаарт, по примеру тетушки, предложил вдове оставить Белую усадьбу, в ответ получил отказ, но упорствовать не стал.
— Что ж, это ваш дом и ваше право, — сказал он. — Но мой долг, как главы рода, обеспечить вашу безопасность. Завтра я возвращаюсь в столицу, а моя охрана останется здесь, пока…
— В этом нет необходимости, — отрешенно прошелестела Вивиан.
— Поверьте, есть. Ваши крестьяне — не единственные в округе. Война закончилась, но на дорогах всё еще полно мародеров, — герцог умолк на мгновение и добавил устало: — Если до себя вам дела нет, подумайте хотя бы о сыне!
Впервые за всё то время, что они были знакомы, в его словах, обращенных к ней, сквозило осуждение. Вивиан не ответила и на следующий день, когда герцог зашел к ней проститься, лишь чуть кивнула головой — но сизая мгла, окружавшая ее, вдруг всколыхнулась и начала таять. Сын. Ведь у нее есть сын!.. Итан ушел, но оставил ей частицу себя, этого маленького человечка, глядящего на нее из колыбели, — которого она едва не погубила вслед за его отцом! Да как же она могла?! Слезы покатились по щекам Вивиан. Склонившись над колыбелью, она подхватила на руки спящего Нейла и прижала его к груди. «Прости меня, Итан, — думала она, глядя на семейный портрет, висящий над кроватью. — Прости, любовь моя! Горе лишило меня разума, но я возьму себя в руки, обещаю. Больше я не забуду. Я всегда буду помнить о нем… Ради тебя».
Как ни просила тетушка, ее племянница так и осталась жить в Белой усадьбе. «Но по крайней мере, теперь я могу быть спокойна, — говорила Мэриам, месяц спустя прощаясь с экономкой. — Слава богам, Вивиан наконец пришла в себя, а дорогой кузен позаботился о том, чтобы ей ничего больше не грозило. И новый управляющий, которого он подыскал, кажется, вполне приличный господин, не чета предыдущему… Теперь я могу вернуться домой. Но прошу, милая госпожа Бэрр, не забывайте меня! Пишите! Я буду очень скучать по вам и по малышу Нейлару!» Женщины, утирая слезы, обнялись. За многие месяцы, проведенные под одной крышей, они очень сблизились и расставались теперь не без горечи, пусть даже одна из них была магом, а другая нет. Старушка уехала — ее брат, как и обещал, прислал за ней экипаж. А спустя еще пару месяцев Вивиан получила письмо из столицы.
«Недавно я был проездом в доме ваших родителей, — писал Кендал эль Хаарт. — И мне посчастливилось застать у них вашу тетушку. Терять близких тяжело и больно, я сам через это прошел и глубоко соболезную вашей утрате, но я рад, Вивиан, что вы все-таки нашли в себе силы перебороть горе. Я не знал вашего покойного супруга, но не сомневаюсь, что он был человек достойный, коли уж вы любили его, и что он оставил о себе добрую память — однако трудно жить лишь ею одной. Вы еще молоды, Вивиан, у вас впереди целая жизнь — и у вас есть сын. Это очень много, поверьте. Не корите себя за то, что случилось, увы, нашу судьбу пишут боги, а не мы сами… Боль утихнет со временем. И вы еще будете счастливы — если сами того захотите. Я рад, что смог помочь вам в трудную минуту, и тешу себя надеждой, что ваш покой никто больше не потревожит. Я провел в стенах Белой усадьбы лишь одну короткую ночь, но кузина Мэриам отзывается о ней с большой теплотой и, признаться, мне хотелось бы увидеть ее снова — и усадьбу, и вас — если вы, конечно, сочтете это возможным…»
Отказать в такой малости человеку, спасшему ей жизнь, Вивиан не могла. А его письмо, полное искреннего участия, тронуло ее — и вскоре герцог вновь переступил порог Белой усадьбы. Он провел там неполную неделю, и все это время держал себя так безупречно, что Вивиан, поначалу несколько тяготившаяся необходимостью терпеть его присутствие, понемногу оттаяла. Кендал эль Хаарт, этот сухарь и зануда, оказался вовсе не так уж скучен — трудно сказать, то ли война наложила на него свой отпечаток, то ли сама Вивиан повзрослела, но как бы то ни было, эти несколько дней пролетели для нее незаметно. Герцог держался с ненавязчивой предупредительностью, о былых притязаниях не вспоминал, обществом своим чрезмерно не докучал — одним словом, вел себя как благодарный гость, не претендующий на что-то большее. В конце концов Вивиан даже поймала себя на мысли, что, пожалуй, будет не против, если когда-нибудь он заглянет в Белую усадьбу еще. Она не призналась бы в этом даже себе самой, но ей было тоскливо одной в этом пустом доме, без Итана, без тетушки Мэриам; соседи с нею не знались, родители не желали видеть ее, боль утраты все еще жила в ее сердце, и присутствие рядом кого-то, кто не осуждал ее, не жалел и ни словом не напоминал о трагедии, грело Вивиан душу. Кроме того, искренний интерес герцога к ее маленькому сыну был ей приятен, как матери: Нейлар, ребенок застенчивый и робкий, поначалу дичился гостя, но спокойное дружелюбие Кендала вскоре это исправило.
— Славный малыш, — говорил он в последний вечер перед отъездом из Белой усадьбы, глядя на спящего у него на коленях Нейла. Мальчик чему-то улыбался во сне, крепко сжимая в ладошке амулет с черным ониксом, который ему отдали поиграть. — Ни разу не слышал, чтобы он плакал. Сколько ему, вы сказали? Год?
— В следующем месяце исполнится полтора, — ответила Вивиан. — И он правда редко плачет. Такой уж характер.
— Занятно, — герцог осторожно потянул на себя цепь, и малыш, не просыпаясь, недовольно свел бровки домиком. — Ну, ну, не сердись, отбирать не стану… Боюсь, Вивиан, амулет мне придется оставить здесь. Ваш сын определенно не собирается с ним расставаться.
— Дети любят блестящие вещи, — улыбнулась она. — Но не беспокойтесь, мы это как-нибудь уладим. Тетя как раз перед вашим приездом прислала нам целую коробку игрушек.
— Кузина Мэриам? Понимаю, — по губам его светлости тоже скользнула улыбка. — Она в мальчике души не чает. Признаться, и мне будет его не хватать…
Следующим утром Кендал эль Хаарт уехал. А еще через месяц посыльный доставил в Белую усадьбу небольшой сверток: в нем, обернутая бархатом, обнаружилась точная копия амулета его светлости, которой Нейлар чрезвычайно обрадовался, и письмо, адресованное Вивиан. Оно было недлинным.
«Надеюсь, имениннику понравился мой подарок, — писал герцог. — Только будьте осторожнее с цепью, она тяжелая и малышу в ней легко запутаться — впрочем, уверен, вы не допустите этого. И, хочется думать, не вернёте мне амулет, дочитав письмо до конца.
Не буду ходить вокруг да около: я люблю вас, Вивиан. Так же, как прежде. Воспоминание о том времени, что я провел в вашем доме, рядом с вами и маленьким Нейларом, до сих пор согревает мне сердце. Но я страшусь даже мысли о том, что недавние события могут когда-нибудь повториться. Да, в тот раз я успел — в последний момент и не иначе как чудом, но чудеса редки, и если что-то случится с вами, я не смогу себе этого простить. Вернись вы под родительский кров, мне было бы спокойнее, но я понимаю, что это невозможно, — и мне ничего более не остается, как вновь предложить вам свой. Будьте моей женой, Вивиан! Я знаю, вы не любите меня, но, видят боги, я сделаю всё, чтобы это исправить, и даже если не выйдет — обещаю, вы не пожалеете, что когда-то сказали мне «да». Мой дом, имя, титул, мое состояние — всё это будет вашим. Вы никогда и ни в чем не будете знать нужды. Одно ваше слово — и я весь мир положу к вашим ногам, вы это знаете. Я люблю вас. И единственное мое желание — быть рядом с вами, слышать ваш голос, видеть вашу улыбку и знать, что никакие житейские бури отныне вас не коснутся. Если вы не готовы принять мое сердце, примите хотя бы руку: позвольте мне заботиться о вас, позвольте стать вашим мужем и подарить вашему сыну достойное будущее. Нейлар получит всё, чего он, волею обстоятельств, был лишен — семью, отца, поддержку рода, мать, которой не придется выбиваться из сил, чтобы дать ему пропуск в жизнь… И это меньшее из того, что я могу ему дать. Если будет на то ваша воля, я с радостью назову его сыном не только на словах — Нейлар станет моим наследником, следующим герцогом эль Хаартом, и во всем Геоне не будет двери, что не откроется перед ним.
Не думайте, что я пытаюсь купить вас на посулы. Что бы вы ни решили, мои чувства к вам останутся неизменны, и я в любом случае надеюсь на то, что вы разрешите мне в будущем участвовать в судьбе Нейлара. Жизнь обошлась с ним сурово, отняв у него отца, так пусть хоть во всем остальном он не знает горя! Подумайте об этом и о моем предложении, Вивиан. Обещаю, на сей раз оно будет последним, и если вы все-таки откажете мне, я не стану вас больше тревожить. Я хочу, чтобы вы были счастливы. А со мной или без меня — решать только вам».
Вивиан бросила письмо в огонь. Первым ее порывом было немедленно отправить в столицу ответ, долженствующий раз и навсегда избавить герцога от иллюзий, а ее саму — от его посягательств, и она даже начала писать этот ответ, но так и не закончила. Ей отчего-то вдруг стало жаль этого серьезного, взрослого, сильного человека, так и не сумевшего преодолеть единственную свою слабость. Может, он и был слишком настойчив, но всё равно не заслуживал такой оплеухи. В конце концов, сердцу не прикажешь — ей ли об этом не знать?.. Вивиан, глядя, как письмо его светлости рассыпается в прах, медленно опустилась в кресло. Ответить всё же придется. Вот только что? Раньше подобный вопрос даже не пришел бы ей в голову, однако теперь…
Да, их чувства друг к другу не изменились, но изменилась сама Вивиан. Не было больше той избалованной девчонки, легко бросавшейся словом «нет» в ожидании счастья, она умерла вместе с тем, кого принесла в жертву своему дару, но у нее остался сын. «Славный малыш», как, помнится, назвал его Кендал. Вивиан перевела взгляд на ковер — Нейл, сосредоточенно сопя и хмуря темные бровки, обматывал серебряной цепью шею большого плюшевого медведя, что прислала ему тетя Мэриам. Хозяйка Белой усадьбы откинулась затылком на подголовник кресла и прикрыла веки, чутко прислушиваясь к позвякиванию амулета. В сущности, какая разница, вдруг подумалось ей. Для нее всё уже кончено. Кендал или кто-то другой… или вообще никого… Но Нейл? Он только начинает жить. А она обещала Итану… Перед глазами знакомо заклубился серый туман, и Вивиан, тряхнув головой, выпрямилась. «Если до себя вам дела нет, подумайте хотя бы о сыне» — всплыли в памяти сухие, с оттенком горечи, слова его светлости. Что ж, возможно, это был дельный совет?..
Она написала герцогу, что за ответом он может приехать лично — и не прошло и трех дней, как Кендал эль Хаарт вновь переступил порог ее гостиной. Вивиан, сидящая у камина, указала ему на кресло напротив.
— Прошу, садитесь, — сказала она. — Сейчас подадут чай. Жаль, что вы опоздали к ужину.
— Ничего страшного, — сказал гость, опускаясь в кресло. — Я не голоден. И, признаться, сначала все же хотел бы…
— Да, понимаю. Вы приехали не за тем… В таком случае тоже не стану ходить вокруг да около — я не люблю вас. И не могу обещать, что когда-нибудь полюблю.
— Вряд ли кто может, — невозмутимо отозвался тот. — Но отказать мне вы могли и письменно. Значит ли это, что вы готовы принять мое предложение, Вивиан?
Она, глядя ему в глаза, чуть прищурилась.
— А вы действительно готовы взять меня в жены, Кендал? Зная то, что знаете?.. Любить, ничего не получая взамен, дать свое имя чужому ребенку и быть ему отцом — не являясь им?.. Вы уверены, что у вас получится?
Герцог и бровью не повел.
— Разумеется, коль уж я сам это предложил. Понимаю ваши сомнения, Вивиан, но, поверьте, я не склонен переоценивать свои возможности. Кроме того, я получу вас — а это сложно назвать «ничем». Я знаю, вы не питаете ко мне особенно сильной симпатии, но всё же я вам не противен. Этого мне достаточно.
Она невесело рассмеялась.
— Не смею вас разубеждать. А что же насчет Нейлара?
— А что насчет него? Я так понял, вы не возражаете, чтобы мальчик сменил фамилию.
Вивиан расправила плечи.
— Нет, — ровно произнесла она, глядя в лицо своему гостю. — Я на этом настаиваю.
Ее слова прозвучали жестко, почти цинично, но в спокойных серых глазах, обращенных к ней, не шевельнулось и тени уязвленного самолюбия. Кендал эль Хаарт склонил голову.
— Вы хорошая мать, Вивиан, — проронил он. — Нейлару с вами повезло — как, надеюсь, повезет и с отцом. Не старайтесь, вы меня не обидите. Разумеется, я понимаю, что вами движет лишь любовь к сыну, а отнюдь не интерес к моей скромной персоне. Но я люблю вас. И, как я уже сказал, этого достаточно.
Она, усмехнувшись, покачала головой.
— Мне никогда вас не понять, Кендал… Что ж, в таком случае можете объявить о помолвке. Надеюсь, вашего энтузиазма хватит на то, чтобы сдержать хоть половину своих обещаний.
Герцог мягко улыбнулся в ответ.
— Вы можете не любить меня, Вивиан, — сказал он, — но вы меня знаете. И слово я дал не затем, чтобы взять назад…
Он выполнил всё, что обещал. Спустя полгода, в тот же день, когда жрец Танора объявил Кендала с Вивиан мужем и женой, семейная книга эль Хаартов пополнилась сразу двумя записями, и имени Нейлара Эшби не значилось ни в одной из них. Герцог дал мальчику своё и иначе, как сыном, с той минуты не называл. А Вивиан стала герцогиней эль Хаарт. Со всем, что к этому прилагалось, и даже больше: новый брак, это самопожертвование во имя сына, оказался вовсе не тем погребальным костром, на который Вивиан полагала взойти с высоко поднятой головой — ей не было плохо с Кендалом. Да, она его не любила, но он действительно не был ей противен. Ни днем, ни ночью, и последнее явилось для Вивиан большим ударом. Она уже была замужем, она знала, что ей предстоит, и ложась в одну постель с человеком, к которому ничего не чувствовала, приготовилась молча терпеть — но всё пошло не так. Страдать и мучиться ей не пришлось. Кендал оказался чутким, умелым любовником, а Вивиан была молода, и тело, давно не знавшее мужской ласки, предало ее. Ей было хорошо. А ведь не должно было быть!..
Той ночью она заснула в слезах, исполненная стыда и отвращения к самой себе и чувствуя себя падшей женщиной, предавшей любовь. Знал ли об этом Кендал? Скорее всего, но у Вивиан не было сил думать еще и о его чувствах. Жертва, которую, как ей казалось, она принесла, на поверку обернулась к ее же удовольствию. Вся столица была у ее ног. Муж ее обожал. Брак ее, заключенный по расчету и без любви, оказался удачным — но понимание того, что всего этого она не заслужила, точило Вивиан хуже болезни. А тот, ради кого она пошла на это, по странной прихоти богов день ото дня становился всё больше похож не на собственного отца, а на того, кто теперь называл его сыном. Конечно, в Нейле тоже текла кровь эль Хаартов, Вивиан это понимала, но иногда, глядя на свое дитя, чувствовала себя не матерью, а мачехой. А Нейл тянулся к герцогу. Он встречал его у дверей, ходил за ним хвостиком, забирался к нему на колени, стоило только Кендалу сесть, и Вивиан тяжело было это видеть. Однажды вечером, когда муж задержался на службе, трехлетний Нейл раскапризничался и долго не засыпал. Вивиан перепробовала всё — и колыбельные, и книжку сказок, но ничего не помогало. Малыш хныкал у нее на руках и вертелся в своей кроватке, а успокоился только тогда, когда внизу, в холле, знакомо хлопнула дверь. «Папа!..» — сказал Нейл, и сердце Вивиан болезненно сжалось. «Нельзя так говорить, Нейлар!» — вырвалось у нее. Мальчик растерянно посмотрел на мать. Он видел, что она сердится, не понимал, почему, и уже собирался спросить, однако в следующую минуту в детскую вошел герцог эль Хаарт, и малыш забыл о матери. Правда, о запрете не забыл и «папой» его светлость больше не называл…
Когда Нейлу исполнилось тринадцать, он получил свой амулет. Герцог сам проводил обряд закрытия силы и волновался не меньше сына, но всё прошло хорошо — только Вивиан, взглянув на сияющие лица обоих, опустила глаза. Тогда она впервые почувствовала свое полное одиночество. Сын вырос, он больше в ней не нуждался, а муж… Кендал всё так же любил ее, и как бы Вивиан ни противилась этому, ее замерзшая душа тянулась к его теплу. В тот вечер она вновь пришла к нему в спальню, как много лет назад, — а спустя неполный год на свет появился Мелвин. Одиночество ненадолго отступило. После Нейла Вивиан больше не хотела детей, но рождение второго сына ее не расстроило, скорее наоборот, а материнский инстинкт затмил собой и неотступное чувство вины, и всё остальное. Однако проходило время, Мелвин рос, и всё потихоньку возвращалось на круги своя. Вернулись мучительно-сладкие сны, проникнутые золотистым сиянием летних сумерек и мерным шумом сосен, вернулась тоска — а вслед за ней и холодный туман, окутавший Вивиан в ночь смерти первого мужа. «Приступы», как называл их герцог, случались по нескольку раз в год и длились недолго, но приходить в себя после них с возрастом становилось всё тяжелее. Вивиан боялась тумана, но ничего не могла с ним поделать. Не смог этого и Кендал, хотя, видят боги, старался как никто. В конце концов они оба просто смирились.
А потом в их дом явилась Кассандра Д’Элтар — и круг замкнулся.