Пышные празднества по случаю юбилея правителя Алмары подходили к концу. Всю неделю столица гудела пчелиным ульем, не затихая ни днем, ни ночью, и не только гости Тигриша, но и его жители, включая самого виновника торжества, понемногу начинали от этого уставать. Что уж говорить о тех, кому безудержное веселье лишь прибавило работы?..
Граф Бервик, лежа на подушках внутри просторного паланкина, плыл над землей сквозь людскую толпу. Солнце вот-вот готовилось опуститься за крепостную стену, и нестерпимый зной уже начал спадать — чего, однако, нельзя было сказать о давке на мостовой. Если бы не плотное кольцо стражи вокруг, его сиятельству пришлось бы несладко. Он в жизни своей не видел такой прорвы народа, сосредоточенной в одном месте, и ни за что не рискнул бы покинуть Дворцовый холм, пока столпотворение на улицах хоть немного не поредеет, однако служба как всегда диктовала свои условия. В пятый день празднеств подданные светлейшего аль-маратхи услаждали взор повелителя его любимой забавой — гонками на колесницах, и происходило сие масштабное действо на главной арене Тигриша, в самом центре столицы. Помимо многочисленной свиты Селима Тринадцатого, во главе с ним самим, членами его семьи и охраной, приглашение на гонки получили самые видные люди государства, наиболее уважаемые жители Тигриша и, разумеется, все дипломатические корпуса в полном составе. Послам Лессина, Ритены, Эйсера, Данзара и Берса, включая официального представителя Геона в Алмаре, отведены были ложи на главной арене, и, как ни сожалел граф Бервик об этом факте, его маленькое посольство тоже обязано было там присутствовать. Чего, учитывая обстоятельства, граф предпочел бы избежать. Гонки колесниц, бесспорно, редкое по красоте зрелище и нигде, кроме Алмары, его не увидишь — но время, время!.. Первая неделя пребывания его сиятельства в Алмаре подходила к концу, а похвастать ему до сих пор было нечем. Да, бесценный дар королевы Геона светлейшему аль-маратхи не остался без ответа, и уже в понедельник Селим Тринадцатый даст послу мира аудиенцию, а жрецы Первого круга примут его в стенах своего священного города, только… Всё это — пыль, пускай даже золотая. Ее к союзному договору не пришьешь, как сказал бы герцог эль Гроув. «А надо», — подумал Бервик.
Дар Геона повелителю Алмары не был единственным: его старшие сыновья, его первый советник и глава его военного двора тоже не остались обделенными. Принцу Джамалу, наследнику престола, был преподнесен клинок редкой работы в компании двух дюжин метательных ножей и шитой золотом перевязи, принцу Юсуфу — главе монетного двора, второму сыну правителя и супругу принцессы Иделлы, урожденной Норт-Ларрмайн, — украшенные эмалью и золотом напольные часы, что показывали не только время, но и год, месяц и даже фазы луны, а младшему, принцу Амиру — молодой дракон-штурмовик, еще не поставленный под седло. Первый советник аль-маратхи, известный коллекционер драгоценностей, получил редкую жемчужину — самую большую на двух континентах. Шафи ан Беркету, главе военного ведомства, вручили великолепного скакуна-иноходца… Лишь шафи ан Махшуд, глава ведомства почтового, не получил ничего, хотя на его долю казной Геона выделено было немало. «Осмелюсь заметить, — сказал на это Бервику Угге Ярвис, — что подарок — он и есть подарок. Не слишком ли сурово вы обошлись с шафи, ваше сиятельство? Ан Махшуд, конечно, мзды не берет — но обидеться может». Граф в ответ только коротко хмыкнул. Глава почтового двора был его главной целью — и брать эту крепость обычной осадой Бервик не собирался. Цепной пес Селима Тринадцатого, Мурад ан Махшуд, просителей за свою жизнь навидался, и на золото, в любом его эквиваленте, неподкупного шафи было не взять. А вот на интерес… Впрочем, чтоб вызвать оный, нужно было еще постараться. В аудиенции графу Бервику шафи ан Махшуд вполне ожидаемо отказал, а отсутствие привычных подношений воспринял ровно, если не сказать равнодушно. Поэтому его сиятельство, оставив на время в покое почтовый двор, обратился к истокам — в лице первого помощника секретаря его благородия геонского посла.
Помощник секретаря, он же Ирвин Деверелл, сын барона Деверелла, был его старым другом. Этот член Братства Погреба, давным-давно пристроенный верховным магом Геона в дипломатический корпус в Тигрише и до сих пор верный наследному принцу, в Алмаре находился уже шестой год — обычаи перенял, расклад сил знал и влияние какое-никакое имел, несмотря на обманчиво скромную должность. На момент прибытия в столицу посольства Геона он был в отлучке, но как раз нынче утром вернулся и незамедлительно прислал другу записку с приглашением к ужину. Бервик, конечно, предпочел бы обед, а еще лучше — завтрак, но от добра добра не ищут… Все пять часов, отведенные на гонки колесниц, он провел как на иголках и в финале аплодировал победителю едва ли не жарче самого аль-маратхи: ему не терпелось поскорее убраться отсюда. Время поджимало. А вернуться в Геон с пустыми руками он не имел права — равно как и желания…
Дорога от главной арены до Дворцового холма заняла больше двух часов, так что на ужин его сиятельство опоздал. Однако покои первого помощника секретаря встретили его роскошно накрытым столом, раздутыми углями шааширов, парой рабов с опахалами — и поднявшимся с усыпанного парчовыми подушками низкого дивана другом.
— Натан! Я уж и не надеялся сегодня тебя увидеть!
Стройный молодой человек в синих шелковых шальварах, длинной белой рубахе с широкими рукавами и распашном халате, подпоясанном шелковым кушаком, шагнул навстречу гостю. Бервик, улыбаясь, крепко пожал протянутую ладонь.
— Ирвин, дружище, — отозвался он. И оглядев товарища с головы до пят, весело покачал головой: — Ну, я гляжу, ты теперь совсем алмарец! Не тяжело?..
Сын барона Деверелла, правильно истолковав его насмешливый взгляд, звякнул золотыми браслетами на запястьях.
— Своя ноша не тянет, — смеясь, отозвался он, делая приглашающий жест рукой. — Добро пожаловать в мою скромную обитель.
Бервик расхохотался. «Скромную»? Покои первого помощника секретаря утопали в роскоши. Занавеси на окнах тончайшего шелка, мебель эбенового дерева, вся изукрашенная искусной резьбой, серебряная посуда на низком столике…
— А ты тут неплохо устроился, — резюмировал граф, опускаясь на диван. Ирвин Деверелл щелкнул пальцами, и словно из ниоткуда перед его сиятельством возникла девушка — с лицом, укрытым полупрозрачной вуалью, и широким серебряным подносом, уставленным яствами. Последние выглядели аппетитно, как и та, кто их преподнес.
— Вот где, скажи, справедливость? — взглянув на девушку, обронил его сиятельство. — Блестящую карьеру дипломата во время оно все предрекали мне — а плоды ее пожинаешь ты!
Помощник секретаря фыркнул. Вернувшись к дивану, удобно устроился в россыпи подушек, протянул руку к подносу и заметил:
— Пока что, увы, «пожинаю» я лишь то, что падает. Однако надеюсь на лучшее: посольский секретарь уже в летах, и его благородие не слишком-то им доволен в последнее время, так что…
— …подсидеть беднягу особого труда не составит? — не без ехидства закончил за товарища Бервик. Тот, пряча улыбку, качнул головой.
— Ты все такая же язва, Натан. А терпение ее величества, судя по всему, с годами возросло многократно, раз уж тебя до сих пор от двора не отлучили за твои шуточки… Хотя я, признаться, даже по ним соскучился. Что его высочество? Жаль, я не смог присутствовать на его бракосочетании, — как всё прошло?
— О, в полном соответствии канону, — граф принял из рук всё той же девушки серебряную чашу, сделал глоток и вздохнул. — Щербет?..
— Мы в Алмаре, друг мой, — в тон ему вздохнул помощник секретаря. — И даже стены дипломатического корпуса, увы, нашим порокам не защита! К тому же, тебе еще два дня вариться в самой гуще правоверных — и спаси тебя боги, если кто из них учует хотя бы намек на запах вина! Угощайся. Ради такого случая наш посол даже одолжил мне на вечер личного повара — а он в своем деле мастер. Попробуй кускус с курагой. И фаршированный бараний язык — так и тает во рту.
— Уже заметил, — жуя, невнятно отозвался гость. — А вон там что? В синей миске?
— Паста из печеных баклажанов. Тоже очень рекомендую. Самира! — он перешел на алмарский. — Подай гостю мутабаль. И подвинь пахлаву поближе, мой друг, сколько помню, всегда был неравнодушен к сладкому…
Девушка, склонив голову, поставила поднос на столик перед его сиятельством, взяла в руки широкую синюю миску и, опустившись перед диваном на колени, с почтением поднесла ее гостю. Граф одобрительно прищурился. Ирвин Деверелл протянул руку к шнуру колокольчика, раздался тихий мелодичный звон, двери покоев бесшумно распахнулись, и в комнату впорхнула еще одна девушка — в такой же полупрозрачной вуали и такая же хорошенькая, как первая. Черные брови его сиятельства поползли кверху.
— Да ты никак целый гарем себе завел! — восхитился он. Помощник секретаря развел руками:
— Женщины не вино, это не возбраняется. Правда, с гаремом ты всё же хватил. Да и не заводил я ничего, этих милых пташек мне подарили.
Бервик присвистнул.
— И ты взял? А где же тот благородный мечтатель, что всей душой противился рабству и пел оды свободе?.. Эй, любезный! Кто вы и куда вы дели моего друга?
— Увы, — со вздохом отозвался Ирвин, — на государственной службе не место мечтам! А уж о свободе в Алмаре и вовсе говорить не приходится, учитывая богатство ее рабовладельческих рынков. В чужой монастырь, как известно…
— Знаю, знаю, — граф скосил глаза на девушку у своих ног, и, улыбнувшись, спросил ее на хорошем алмарском: — Самира, так?.. Что, ваш хозяин вас не обижает?
Густые черные ресницы рабыни опустились еще ниже, смуглые бархатные щечки порозовели.
— Нет, мушир, — едва слышно прошелестела она в ответ. — Господин очень к нам добр.
Голос у нее был нежный, с переливами — и впрямь пташка. Бервик вздохнул про себя. Рабства он тоже не одобрял, да и воспитан был в иных традициях, однако…
— Хоть всё бросай да иди к послу в секретари, — вполголоса обронил он.
— А как же его высочество? — вкрадчиво напомнил друг.
— Его высочество тоже человек, поймет!
— Жениться тебе надо, Натан, — возведя очи горе, тоном проповедника изрек помощник секретаря, и оба фыркнули в голос. Его сиятельство ополоснул руки в высокой чаше с водой, вытер их о поднесенную Самирой салфетку и откинулся на подушки.
— Пожалуй, оно и к лучшему, что в Алмару все-таки отправили тебя, — заметил он. — Иначе был бы я уже поперек себя шире — и точно с гаремом! Нет-нет, милая, с пахлавой пока погодим. А вот шаашир, пожалуй, сейчас как раз был бы к месту… Ну что за прелесть, клянусь богами! Любое желание — и молча. В Геоне такого днем с огнем не сыскать.
Он принял из рук рабыни шелковую трубку шаашира и, обхватив губами мундштук, прикрыл глаза. Ирвин щелкнул пальцами — вторая невольница поднесла трубку и ему.
— Если хочешь, — устроившись рядом с другом и выпустив в потолок струйку ароматного пара, проговорил он, — я пришлю к тебе кого-нибудь из них сегодня ночью.
— Там поглядим, — отозвался Бервик. — Как служба-то в целом, Ирвин?
— Не жалуюсь, — сказал помощник секретаря. Потом сделал знак рабам за спиной опустить опахала, взмахом руки выставил их вон и улыбнулся вскинувшей на него взгляд Самире: — Сыграй нам на цитре, птичка. А Наири станцует.
Девушки поднялись с колен и одна за другой вышли в центр комнаты. Откуда-то в руках первой появилась цитра. Тонко зазвенели серебряные браслеты на запястьях и щиколотках танцовщицы, сладко, тягуче запели струны…
— Они знают только алмарский? — вновь прикладывая к губам мундштук, уже на родном языке тихо спросил гость. Хозяин качнул головой.
— Наири да, — так же тихо отозвался он. — А Самира, похоже, обучена куда лучше. Но по губам она читать не умеет, не беспокойся, я проверял.
— Хорошо…
Помолчали, пуская по очереди пар к потолку и глядя на танец.
— Я слышал, — делая очередной вдох, обронил помощник секретаря, — что сиятельному шауки Рифат-ан-Кериму пришлось по душе оказанное ему уважение. Та жемчужина и впрямь такая огромная?
— Почти со сливу, — ответил Бервик. Причем чистую правду — редкая грушевидная жемчужина, некогда украшавшая ожерелье предыдущей королевы Геона, матери покойного супруга Стефании Первой, равных себе по красоте и размеру не знала. И первый советник Селима Тринадцатого был очевидно рад заполучить ее себе в коллекцию. — Значит, по душе, говоришь?..
Ирвин кивнул.
— Весьма. Почти так же, как то, что главе почтового двора не обломилось и гнутой подковы, — он качнул головой. — Высокая ставка, Натан. Очень высокая! Досточтимый шафи ан Махшуд крепкий орешек — может, стоит все же зайти с другой стороны трона? Думаю, Рифат-ан-Керим в протекции не откажет.
— Не сомневаюсь. Аудиенцию он мне уже назначил, даже просить не пришлось. Конечно, первый советник есть первый советник, и на повелителя своего он имеет влияние, только не забывай, кто Рифат-ан-Кериму приходится ближней родней!.. Перед выборами в Бар-Шаббе мы здорово прижали Хаддад-ан-Керима — и пусть Норвиль кресло архимага не получил, но и его соперник с ним за компанию вылетел на обочину. Алмара помнит всё. И хоть осыпь мы сиятельного шауки золотом с головы до ног, подношение он примет, а нашу сторону нет… Однако его злорадство в отношении обделенного подарками шафи — это интересно. Правая рука светлейшего аль-маратхи так не любит левую?
— На дух не переносит. И это взаимно — но на людях, конечно, оба поют друг другу осанну.
— А что их господин?..
— Светлейший аль-маратхи не слепой, но ему их игры на руку. Не удивлюсь, если он сам же эту взаимную неприязнь и подпитывает время от времени, чтобы не расслаблялись.
— Мудро, — хмыкнул Бервик, не сводя глаз с изгибающейся танцовщицы. — Но, сдается мне, к главе своей тайной канцелярии он всё же прислушивается больше. Крепкий орешек, говоришь? Хм! И так-таки ни единой слабости?
Помощник секретаря невесело усмехнулся:
— Разве что безусловная верность своему повелителю, но это явно не то, что ты хочешь услышать… Увы, друг мой. Железный шафи чужд праведности и пороку в равной степени. Деньги для него — пыль. Семьи у него нет. А всё, что есть — почтовый двор, что дрожит перед ним до последнего человека, да с десяток учеников.
— А! Стало быть, ученики?..
— И не мечтай, порочное дитя свободы, — понимающе усмехнулся Деверелл. — Для того, что ты себе вообразил, шафи вполне хватает его рабынь — среди которых, кстати, он ни одной не выделяет, да и мрут они с завидной периодичностью. А ученики… Это не армия любовников, это стая волков. И зубы у них не хуже, чем у наставника, — не говоря уж о том, что каждый из них чей-то сын.
— Так мальчики из видных семей?
— И приближенных к трону. Отдать своего отпрыска на обучение ан Махшуду — большая честь. Средний сын наместника Бэйета, Карима Зуфар-ан-Сани, младший сын одного из командующих армией, Анзора ан Фарайя… Только «мальчиков» там раз-два и обчелся. Большинство учеников шафи уже перешагнули двадцатилетний рубеж.
— Погоди, — шевельнулся граф. — Ты сказал — ан Фарайя?..
Товарищ кивнул, и его сиятельство задумчиво сощурил глаза. Так Фаиз ан Фарайя — сын командующего армией? И не просто один из агентов почтового двора Алмары, но ученик самого ан Махшуда?.. Тогда многое становится понятным. И оттого еще более сложным: взаимодействие разведок вещь вполне обыденная и даже местами удобная, но одно дело — штатный резидент, и совсем другое — практически личная гвардия! «Да, — промелькнуло в голове номера Первого, — у Рексфорда есть чутье. Не зря он, выходит, этого алмарца третий год подряд обхаживает». Брови его сиятельства чуть нахмурились. А ведь обхаживает-то, получается, не один Рексфорд! Кто как не адепт ан Фарайя обеспечил сыну первого алхимика Геона место на боевом факультете? Алмара ничего не делает просто так. А уж Алмара в лице шафи ан Махшуда — тем более.
— Ирвин, — бросив взгляд на девушек в центре комнаты и отняв от губ мундштук, улыбнулся граф, — а прелестная Наири тоже умеет играть на цитре?
— Конечно, — друг понял, что ему хотели сказать. — Самира, птичка! Наш гость желает увидеть и твой танец тоже…
За пару часов до восхода солнца из покоев первого помощника секретаря главы официального посольства Геона в Тигрише выпорхнула легкая, похожая на тень девичья фигурка. Кутаясь в серый шелк, она скользнула мимо клюющих носами рабов у дверей и растворилась в темноте одного из бесчисленных коридоров дипломатического корпуса. Третий поворот направо, через галерею, второй поворот налево, неприметная дверь вниз, к переходу, крутые обкатанные ступени, едва освещенные редкими факелами… Самира спешила. Ее хозяин всегда поднимался с рассветом, и не позднее, чем через час, она должна была вернуться.
Весь Дворцовый холм был изрыт тайными ходами как многосемейная кротовья нора. Часть из них — та, что оканчивалась в покоях светлейшего аль-маратхи — от прочих отсечена была крепкой каменной кладкой, немногочисленными обитыми железом дверями и сонмом молчаливой стражи, остальные же, подобно юрким ручейкам, стекались на запад. Туда, где царил иной повелитель. Самира, быстрее ветра преодолев несколько каменных переходов, пронеслась через зыбкий сумрак огромного зала и нырнула во тьму под аркой. Тьма, секунду назад неподвижная, потревоженно колыхнулась.
— И да прольется свет, — торопливо шепнула девушка, низко склоняя голову, — и да откроется путь…
— …тому, кого ждут, — откликнулось глухое эхо. Далеко впереди путеводной звездой вспыхнул фонарь. Рабыня вновь ускорила шаг. В отличие от тех, кто денно и нощно нес свою службу в дворцовых катакомбах, она не любила темноты и всегда ступала под землю не без внутренней дрожи — но того, кто ждал ее там, наверху, она боялась сильнее. Достигнув фонаря, висящего на крюке у подножия винтовой лестницы, Самира взлетела по ступеням к одинокой узкой двери. Застыв у самого порога, перевела дух, обхватила пальцами холодное железное кольцо…
— Входи, — тотчас же донеслось с той стороны, и девушка привычно вздрогнула. А дверь распахнулась — беззвучно, не скрипнув ни единой петлей. Самира проскользнула в комнату. Здесь тоже было сумрачно, зато тепло: очаг в дальнем правом углу жарко пылал, алыми всполохами скользя по каменным стенам. Рабыня, не поднимая глаз, опустилась на колени, и за спиной ее, холодным сквозняком мазнув по щиколоткам, все так же беззвучно захлопнулась дверь.
— Мой господин…
— Ты опоздала, — раздался над ее головой сухой, чуть клекочущий голос.
— Простите, мой господин! Мушир и его гость засиделись за полночь, а после мне было велено…
— Знаю. Разделить с этим гостем ложе. Сдается мне, где-то ты всё же наследила, Самира. Это печально. Очень печально, а ведь я потратил на тебя столько времени.
— Мой господин! — цепенея от ужаса, прошептала рабыня, вжимаясь в холодный пол. Ответом ей был короткий смешок.
— Ну, ну. Не дрожи. Живой ты послужишь лучше, птичка, — так, кажется, тебя называет хозяин?.. И сегодня ты была при нем неотлучно весь вечер?
— Да, мой господин. Но он велел нам с Наири танцевать и играть на цитре по очереди… Они говорили между собой, хозяин и его гость, но так тихо и быстро…
— И наверняка на своем языке. Странно было бы ожидать иного. Тебе многому еще предстоит научиться, Самира… Хорошо, а после? Когда ты осталась наедине с гостем?
— Он говорил мало, и всё больше обо мне, — вздохнула рабыня, но чуткое ухо собеседника уловило в ее голосе нотки неосознанного торжества. «Женщины! — недовольно подумал он. — Учи, не учи… Нет, «птичка», не тебя на ложе послали, скорее наоборот! Похоже, помощнику секретаря нужна еще одна рабыня, порасторопнее».
— Ясно, — сказал он. — Значит, ничего?
— Почти, мой господин. Я не уверена, но… Мой господин прав, я плохо читаю чужой язык по губам, но я прочла имена — светлейшего аль-маратхи, сиятельного шауки Рифат-ан-Керима…
— И, надо полагать, моё?
— Да, господин… И еще два других: Зуфар-ан-Сани и ан Фарайя. Последнее назвали дважды.
— Хм. А потом?
— Гость спросил хозяина, умеет ли Наири играть на цитре, и хозяин велел мне танцевать.
— И танцевала ты долго, — снова понятливо хмыкнул собеседник. — Потому что дальше пошел совсем другой разговор, а в танце читать по губам куда как сложнее, чем сидя с цитрой в руках. Что ж, Самира, могу тебя поздравить — твоему хозяину открыли глаза на кое-какие из твоих умений! Жаль. Очень жаль.
— Мой господин!..
— Возвращайся назад, — коротко обронил тот. — Как бы тебя не хватились. И постарайся проявить усердие, пока окончательно не разочаровала меня.
— Слушаюсь, мой господин! — выдохнула рабыня, поднимаясь с пола. Глаз на собеседника она так и не подняла — пятясь, отступила к двери, толкнула ее рукой и исчезла. «Самира, Самира. Такая исполнительная, но так медленно учится», — подумал шафи, качнув головой. Потом поднял взгляд вверх, к стене слева от двери, где стоял, сложив руки на груди, высокий шарарец в черных шальварах, подпоясанных таким же черным кушаком. Поймав взгляд господина, шарарец шевельнул плечом, и правая его ладонь легла на костяную рукоять кинжала, торчащего из-за кушака.
— Нет, — подумав, все-таки сказал шафи ан Махшуд в ответ на безмолвный вопрос. — Пусть идет. Умереть она всегда успеет…
Как и было обещано графу Бервику, Селим Тринадцатый принял его по окончании торжеств и выслушал весьма благосклонно — не сказав, однако, ни «да», ни «нет». В истинно восточной традиции он всю беседу держался где-то посередине, кивая и внимая, а по окончании аудиенции туманно высказался в том ключе, что, мол, дело непростое и требует времени на осмысление. В сущности, ничего другого Бервик от правителя Алмары и не ждал, но грызущее изнутри беспокойство подавил с трудом. Да, дело требовало времени — но у него, в отличие от светлейшего аль-маратхи, этого времени почти не осталось. Неделя! И никаких подвижек!
Номер Первый вернулся в свои покои мрачнее тучи. Посидел, подумал и послал записку Ирвину Девереллу. Посетившая его идея — последняя соломинка, на которую, впрочем, тоже надежд было мало, требовала дополнительной информации… Первый помощник секретаря ответил без промедления, и тем же вечером двое друзей вновь сидели на низком диване, утопая в россыпи подушек и окутанные клубами ароматного пара, а Наири играла для них на цитре. Самиры не было — хозяин услал ее к Угге Ярвису, так сказать, в качестве приветственного дара. Вытянуть что-либо из ушлого лессинца у нее все равно не выйдет, а так хоть будет под присмотром. И подальше от того, что ее не касается.
— Может, Ярвису ее и подарить? — задумчиво обронил Ирвин. — Хотя, пожалуй, он мне за это спасибо не скажет…
— А смысл? — пожал плечами граф. — Эту сбагришь — другую пришлют. И отказаться от дара ты всё равно не сможешь. Уж лучше знакомое зло.
— Тоже верно, — без энтузиазма согласился помощник секретаря. Помолчал и спросил: — С аль-маратхи, я так понимаю, ничего?
— Да. И не будет, если не подтолкнуть. На Рифат-ан-Керима надежды нет, ан Махшуд выжидает, а время идет. Поэтому скажи-ка мне, дружище Ирвин, — кто еще имеет влияние на светлейшего? Дети? Жёны, наложницы?..
— Сыновья точно нет, — подумав, отозвался Деверелл. — Наложницы тем более, в гареме конкуренция почище, чем в ближнем круге вельмож. Жёны? Постольку-поскольку. Из семи разве что две имеют вес — старшая, мать первых наследных принцев, и любимая — от нее у аль-маратхи две дочери. Но на вторую я бы не рассчитывал, по слухам, все ее достоинства исчисляются гибким станом да хорошеньким личиком.
— Значит, старшая жена?
— Аль-катифу Зейнаб умная женщина. Она сумела сохранить расположение мужа и стать ему не только женой, но и другом… Правда, ее влияние на аль-маратхи простирается всё же не так далеко, как, полагаю, ей бы самой хотелось. Другое дело светлейшая аль-авалу!
— Мать Селима Тринадцатого? — наморщил брови Бервик. Друг кивнул. — И что, к ее мнению повелитель может прислушаться?
— Может. Только тебе, друг мой, это никак не поможет. Здесь не Геон! И в гарем ни тебе, ни мне не пробраться, даже не пробуй. В лучшем случае ты провалишь миссию и лишишься головы, а в худшем — мы точно потеряем союзника. Такого оскорбления правитель Алмары не потерпит.
Его сиятельство, щурясь, молчал. Долго молчал, задумчиво покусывая янтарный мундштук курительной трубки и хмуря брови, — он и сам понимал, что вторгаясь в святая святых рискует практически всем. Однако…
— Мне отступать некуда, Ирвин, — в конце концов сказал он. — Или я вернусь к ее величеству с договором о ненападении, или не вернусь вообще. Моя жизнь ничего не значит. А Геон без союза с Алмарой так на так долго не протянет. Так что выкладывай всё, что тебе известно о двух этих достойных женщинах — привычки, увлечения, слабости, соперники и сторонники… Всё! А там, милостью богов, разберемся.
Товарищ, вздохнув, исполнил его просьбу. Граф внимательно выслушал и принял к сведению. На долю женской части семейства светлейшего аль-маратхи, памятуя о бесправном положении женщины на востоке, послу мира не было выделено ничего — однако то, что предназначалось в дар главе почтового двора, до сих пор покоилось в недрах тяжелого опечатанного сундука под охраной Франко Д’Ориана и его гвардейцев. Вернувшись в свои покои, посол мира недрогнувшей рукой сбил печать. А на следующий день, заручившись поддержкой нового секретаря посольства Геона по торговым делам в лице Угге Ярвиса, взялся за дело.
Отступать ему действительно было некуда.
За узким решетчатым окном, что больше напоминало бойницу, пламенел закат. Небо, расцвеченное всеми оттенками багряно-розового, раскинулось над долиной Тигриша — чистое, румяное, безоблачное. Ночь обещала быть теплой и звездной. Глава почтового двора светлейшего аль-маратхи Селима Тринадцатого, стоя у окна, невидящим взглядом скользил по далеким гребням гор. Застывшие, лилово-пурпурные, они в этот зыбкий сумеречный час казались миражом. Шафи бросил короткий взгляд на небо и нахмурился. Отблески солнца уже погасли на вершинах гор, значит, времени на раздумья почти не осталось. Нужно решать, и решать сейчас. Он покосился в сторону стола за своим левым плечом. Там лежал ворох сегодняшних донесений. И практически в каждом фигурировало одно и то же имя: Бервик.
Мурад ан Махшуд был известен своим чутьем не только в стенах Дворцового холма, но и далеко за его пределами. И чутье это никогда его не подводило. Бервик! Что это — бесшабашная отвага молодости или отчаяние безысходности?.. Он умен, этот молодой человек. Он хитер и расчетлив. И он предан своему повелителю до последнего вздоха — не королеве Геона, даже не ее наследнику и собственному господину, но Геону. Своей стране, зависшей в шаге от пропасти. «Достойный преемник эль Гроуву, — подумал шафи. С верховным магом союзного государства ему уже приходилось встречаться, и мнение о нем он составил пускай не лестное, но честное. — Молодому ястребу было у кого поучиться. И так же, как наставник, он пойдет на всё — особенно теперь». Темные брови шафи медленно сошлись у переносицы. Учение Шабб-Сияра, эта бесценная реликвия… Не врученные дары… И те, что, напротив, были вручены — тем, кто их не ждал, тем, кого никто не принял в расчет… Рисковый шаг, по краю той же пропасти, принесший больше, чем святая книга! Что ж, всегда найдется тот, кто не знает или не хочет знать, что невозможное действительно невозможно. Особенно если у него есть цель, затмевающая всё вокруг. Тонкие губы ан Махшуда на миг дрогнули в неясной улыбке. Цель… Против нее порой бессильны даже боги, что уж говорить о людях?
Он почувствовал, как позади беззвучно открылась дверь, и обернулся. Высокий шарарец в черном, застыв на пороге, согнулся в глубоком поклоне.
— Они выехали в Дагхаби, мой господин, — тихо сказал он. — Только что, по Золотой дороге. Мы ждем приказа.
Глава почтового двора вновь бросил взгляд на стол. А после, всё для себя решив, отошел от окна.
— Седлайте коней, — коротко бросил он. — Я еду.
Шарарец, еще раз согнувшись в поклоне, исчез за дверью.