Стерев с лица зевок, продюсер поднялся со своего места.
— Посмотрите на него… — печально произнес он, глядя в объектив моей камеры. — Посмотрите на эту скотину, которую можно принять за человека только издали, с трибуны стадиона! Вот он стоит перед вами, настоящий Каин! Среди начавших эту игру были храбрые и непокорные, но они пали первыми, а послушный трус выжил. По этой полосе препятствий бежали добрые и злобные, фантазеры и реалисты, но все они в итоге оказались в яме, а равнодушное бревно торчит перед вами как ни в чем не бывало! Умные интриговали против хитрых, подлые против честных, развратные против благородных… и кто же победил под конец? Ни те, ни другие, ни третьи. Победила тупость! Нерассуждающая, бесчувственная, примитивная тупость! Справедливо ли это?
Чичкофф перевел дыхание. Глаза его снова пылали знакомым огоньком одержимости.
— О, да! — воскликнул он с новой силой. — О, да! Так оно и должно было случиться! Так оно всегда и происходило среди детей той несчастной земли, среди приговоренных с рождения братьев и сестер, среди навеки проклятых каинов! Всегда! Отчего бы и сейчас бревну не торжествовать победу?
Тяжело дыша и опустив голову, продюсер стоял на краю помоста. Последний Каин взирал на него снизу с комической смесью непонимания и беспокойства. Когда Чичкофф снова посмотрел в камеру, на лице его играла улыбка.
— Отчего? — повторил он свой вопрос. — Я скажу вам, отчего. Оттого, что на этот раз представлением командую я. Оттого, что происходит оно не там, в чертовых степях, лесах и болотах, а здесь, на моем острове! Здесь! Понятно?!
По знаку продюсера тихари подскочили к Муртазу. Не прошло и минуты, как он, обиженно моргая, стоял на люке, связанный и с петлей на шее. Чичкофф удовлетворенно кивнул.
— Настройте клавиши на две и можете отправляться.
Отправляться? Я посмотрел на корабль, стоящий на якоре в миле от берега. Из труб его поднимался дым! Мы готовились к отплытию, и это не могло не радовать. Смущало лишь одно: зачем Чичкофф убивает сейчас Последнего Каина? Не хочет выплачивать победителю обещанный миллион? Но что тогда будет с моим гонораром?
Тихари закончили колдовать над рычагами виселицы и двинулись к моторной лодке. Это была та же четверка специалистов, которая готовила остров к конкурсу. Всех остальных Чичкофф отправил на судно еще накануне, а теперь уезжали и эти. Я мог только гадать, почему продюсер решил, что мы с ним должны задержаться здесь еще на какое-то время. Возможно, ему хотелось доснять кадры фона? Так или иначе, после отъезда последних тихарей на острове оставались всего лишь трое: сам Чичкофф, я и недоумевающий Муртаз, пока еще живой, но с петлей на шее.
— Что ж, господин Селифанский, — сказал Чичкофф, когда лодка с тихарями отчалила от берега. — Почему вы не спрашиваете, которая из двух клавиш ваша?
Я чуть не выронил камеру. Я молчал, пожирая объективом его насмешливое лицо.
— Что же вы молчите?
— Не знаю даже, что и ответить, господин Чичкофф… — насилу выдавил из себя я. — Я ведь всего лишь оператор. Я не задаю вопросов. Вы сами говорили…
— А вы камеру-то отложите, господин Селифанский, — усмехнулся он. — Это ведь так просто. Отложите. Отложите! Дайте мне сюда камеру!!
Продюсер выхватил видеокамеру из моих дрожащих рук. Почему-то я сразу почувствовал себя… как бы это определить?.. голым?.. Да-да, голым, словно с меня сдернули штаны посреди людной площади.
— Ну вот, — удовлетворенно констатировал Чичкофф. — Теперь вы уже не оператор.
— Не оператор? А кто я?
— Участник, — пояснил он. — Вы же прекрасно знаете, что обычно на шоу набирают восемнадцать актеров. Не шестнадцать, а восемнадцать.
— Кто же тогда восемнадцатый?
Чичкофф потешно оглянулся, словно ища кого-то.
— Вы видите здесь кого-нибудь еще, кроме меня?.. Восемнадцатый участник — это я, собственной персоной! Но хватит болтать. За дело, господин Селифанский. Ваша клавиша справа, моя слева. Ну…
— Нет… — я помотал головой. — Мы… я…
Вздохнув, он достал уже знакомый мне пистолет.
— Вы знаете правила, господин Селифанский. Если не он, то вы. Сначала. А потом все-таки он. Ведите себя разумно.
Я кивнул. Ноги мои подгибались. Хотелось сглотнуть, но во рту пересохло. Потом, когда хрип прекратился, мы обрезали веревку. Муртаз лег четвертым в четвертый ряд.
— Любишь кататься, люби и саночки возить, — сказал Чичкофф, берясь за лопату.
Мы засыпали яму оставшейся землей и сели на помост, глядя на дымящую трубу сухогруза. Я уже начинал догадываться, что подняться на его палубу мне больше не придется. Странно, но в ту минуту я не слишком переживал по этому поводу. Мне хотелось сгинуть, просто сгинуть. Не исчезнуть, а именно сгинуть. Обычного исчезновения я не заслуживал.
— Ну и как оно? — поинтересовался продюсер.
— Оно — что?
— Как оно — чувствовать себя Каином? Братоубийцей?
Я молчал. Я не намеревался выблевывать перед ним свою душу. Пусть стреляет — вот что я чувствовал в этот момент.
— Покажите, — сказал я.
— Показать — что?
— Мой листок.
Чичкофф достал два листка.
— Вот ваш. А вот мой. Кстати, господин Селифанский, а не перейти ли нам на «ты»? Чего уж там, единокровные братья, да к тому же одногодки.
Я не ответил. Я читал выписку с данными моей матери, с датой операции и описанием родов. Она всегда рассказывала мне, что моего биологического отца зарезали хулиганы еще до того, как я появился на свет.
— Слушай, Каин, — сказал он. — Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что ты тоже…
— Нет, — честно ответил я. — Про тебя приходило. У вас у всех щека одинаково дергается… дергалась… а у меня…
Он рассмеялся.
— У тебя она тоже дергается, Каин. Точно так же. Просто ты сам за собой не замечаешь.
Мы помолчали. Я спросил его, кто был наш отец.
— Донор? — поправил меня он. — А черт его знает. Какая разница? Я даже не пробовал его отыскать. Пусть живет. В том, какими мы стали, его вины нет.
Корабль дал гудок и сдвинулся с места. Я посмотрел на Чичкоффа.
— Ага, — кивнул он. — Они уходят. Мы остаемся вдвоем, братец. Как когда-то: Каин и Каин.
— Каин и Авель.
Он снова рассмеялся.
— Ерунда. Авель тоже был Каином. Просто его брат оказался шустрее.