Твоя селезенка вскоре уменьшается до обычного размера. Врач-француз прилетает в Иран и, обследовав тебя и взяв образцы крови, возвращается в свою страну: обыкновенная работа, которую делают многие врачи. Но не он; ведь в твоем окружении больше ни у кого не достало мужества носить эту тяжкую тайну.
В то же время ты с полной самоотдачей бьешься над выполнением различных планов и программ. Ситуация весьма непростая. Твое спокойствие то уменьшается, то нарастает, подобно числу белых и красных кровяных телец, и печали твои, как и твою селезенку, не так-то легко уменьшить. Однако главная твоя трудность состоит не в нехватке красных и белых телец, а в отсутствии времени. Ты чувствуешь, что для выполнения твоих больших проектов времени тебе не хватает. Ты бы хотел как можно скорее подвести страну к порогу великой цивилизации, однако судьба этому не благоволит. Почему? Что за судьба тебе выпала? Почему в такую чувствительную и судьбоносную эпоху тебе на долю досталась эта болезнь? В тот самый период твоего правления, когда ты хотел бы пожать плоды посеянного, ты видишь перед собой серп смерти. Возможна ли большая несправедливость?
— …Остолоп пишет, что цена нефти должна остановиться на этом уровне. Он думает, я его собака, да? Но времена уже не те, чтобы мы с закрытыми глазами выполняли ваши приказы!
В телефонной трубке ты слышишь хриплое, больное дыхание Домашнего Слуги — и мрачнеешь. У него новое обострение болезни, приковавшее его к постели. Общаетесь вы в основном по телефону или — обмениваясь деловыми записками.
— Повинуюсь… Повинуюсь приказанию Вашего Величества… Все, чего пожелает Ваше Величество…
— Мы сами дадим ответ американскому президенту. А ты разбуди-ка прямо сейчас английского посла и в точности передай ему мои слова… Они выразили нам протест за то, что я в интервью «Би-би-си» назвал английский народ ленивым… Так вот, скажи ему: теперь стало ясно, что между нами нет дружбы и что вы лишь преследуете свои интересы. А мне это безразлично. Через десять лет мы станем сильнее вас, но мы будем помнить, как вы с нами обращались… Вы думаете, вы одни умные; вообще, кто вы такие?
Выслушав от министра двора «будет исполнено», ты кладешь трубку. Ты уверен: этому типу, английскому послу, он передаст твои слова точно. Ни у кого это не получается лучше, чем у него.
— Негодяи должны понять, что времена изменились, что они уже не шишки на ровном месте…
…Такое твое отношение к иностранцам не новость: ты теперь демонстрируешь его каждый день. С тех пор как цена нефти увеличилась в несколько раз, тебе удержу не стало. Ты бы и сам раньше не поверил, что сможешь так угрожающе вести себя с ними и так пренебрежительно о них говорить. За все время твоего правления ты не чувствовал такого могущества, как сейчас. Важнейшая для тебя победа произошла в течение десяти дней: с первого по десятое января 1970 года. За эти десять славных, исторических дней ты смог укоротить руки нефтяным гигантам, которые прежде хозяйничали в стране, и полностью взять под свой контроль нефтяные богатства. До той поры хозяевами были нефтяные корпорации, особенно в установлении цен на нефть и объема продаж; тебе же приходилось довольствоваться лишь частью этих Аллахом посланных богатств. Но теперь страница перевернута…
«Ах, мой венценосный отец! Моя судьба определилась в эти самые десять дней, а потом еще раз — в те же первые десять дней января, но уже 1979 года… Видишь, какая игра судьбы?!»
…Цены на нефть опять ползут вверх, а вместе с ними растет и твой престиж. В такой ситуации очень даже запросто можно назвать англичан ленивыми и изнеженными. Запросто можно поздно ночью поднять с постели британского посла, по вопросу совершенно неважному. Сейчас, когда у них незавидное экономическое положение, они должны полностью компенсировать все те унижения, которые в свое время вытерпели от них твой отец и ты. Разве они не позволяли себе невыносимое хамство, когда ты в начале своего правления ездил в Лондон? Разве не поделили — вместе с русскими — твою страну на три части[43] и не увезли твоего отца из Ирана, словно прокаженного?
Здоровье Домашнего Слуги улучшилось, и теперь он каждое утро лицезреет тебя, чтобы ты скрепил подписью подготовленные им письма. Официальные юбилейные депеши, пожелания выздоровления больному принцу или поздравление наследнику в связи с рождением у него дочери — и более важные деловые послания… Твоя память по-прежнему работает с поразительной четкостью, сохраняя точнейшие и мельчайшие детали, — ни одна малость от тебя не укроется. Невозможно, чтобы ты забыл о данном кому-то поручении. В этом смысле ты — в своего отца; с той разницей, что, в отличие от него, ты не можешь одернуть воров, лгунов и мошенников. Хуже того: в международной сфере ты допустил такие промахи, что сам перекрыл себе все дороги. Теперь и министр иностранных дел бессилен в переговорах с главами многих стран, и министр нефти ничего не может поделать в нефтяных делах…
Страна быстро движется вперед; за короткое время столицу так перестроили, что бедняги заключенные, выйдя из тюрьмы, крутят головой и не верят своим глазам. Столичный город день ото дня становится все больше и все оживленнее. Он полон машин, кинотеатров, кабаре и казино, дансингов и высотных зданий и неоновых реклам, подмигивающих в ночной темноте. Однако по мере роста столицы растут и жестяные трущобы-самострои по ее окраинам. Деревенские в надежде разбогатеть валом валят в Тегеран: авось здесь хватит войлока и на их шапки. Отели наполнены бизнесменами и банкирами, представителями предприятий, и фирм, и оружейных заводов, и туристами, и деятелями искусства, певцами и актерами…
Повозившись с официальной историей страны, ты добавляешь к ней тысячу с небольшим лет и повелеваешь, чтобы народ отныне вел летоисчисление не по мусульманскому и не по солнечному календарю, но по шахиншахской эре[44]. Эре, начало которой положил воссевший на трон Кир Ахеменид. И ты чувствуешь, что имеешь на это право. День ото дня ты становишься все сильнее и видишь все дальше. Ты уже кажешься себе не воздушным змеем, но воздушным шаром; и такая силовая волна вздымает тебя, что тебе хочется осуществлять самые амбициозные проекты и иметь самую многочисленную армию на Ближнем Востоке, самые большие больницы и портовые терминалы, самые крупные нефтехимические, сталеплавильные и медеплавильные комбинаты, крупнейшую авиакомпанию и даже самую большую в мире богадельню: приют для свергнутых монархов всех стран.
Где бы в мире ни свергли монарха, ты чувствуешь себя так, словно это из-под тебя выбили опору, словно это ты попал в ловушку, причем беспокоит тебя не близость как таковая со свергнутым правителем, но территориальная близость с его страной или отдаленность от нее. Когда свергли короля Афганистана и он вынужден был, как нищий, околачиваться в Риме, ты купил для него роскошный особняк и оплатил все его затраты, включая расходы на сигареты; это не считая 10 тысяч долларов ежемесячного содержания, которые ты ему положил. И ты устроил так, что его сына взяли на работу в одну из фирм, не забыли и о его дочери. Ведь ты считаешь себя покровителем и царем всех царей мира, а заодно и их детей. Поэтому неудивительно, что день ото дня растет число борющихся с тобой иранских студентов и рабочих, и бедняков, и прочих противников режима…
«Ах, мой венценосный отец! Чем зажиточнее живет народ, тем чаще он выражает недовольство. Разве я плохо поступил, заявив, что всякий, кто недоволен, может получить паспорт и оставить страну? Если бы я был плохим правителем, разве я разрешил бы своим противникам уехать?»
Ты треплешь по голове своего черного пса, чтобы он успокоился. Вроде бы ничто не мешает проследовать из дворцового сада во дворец и далее — в столовую залу, чтобы, как обычно, поужинать в семейном кругу. Но шахиня надулась и сидит — не подступишься. Она не может простить вчерашнего происшествия, а всего-то и было, что пес твой немного пошалил за ужином, но вот почему, мол, он заглядывает в тарелки?
Вчера шахиня вдруг встала и, сильно нервничая, отогнала пса от стола; и это при всех!
— Что вы изволите делать?
— Хотя все подхалимничают перед вашей собакой, мне это совершенно не нравится.
Ответ ее ужалил тебя, но ты промолчал. Ты не хотел унижать жену перед всеми и потому в который раз проявил выдержку и самообладание. Как говорит Домашний Слуга, «стопроцентно шахский поступок!»
Черный пес продолжал крутиться возле стола и в какой-то момент сунул морду в блюдо с тортом. Твоя дочь взяла кусок торта и дала ему, чтобы отвлечь его от стола. И пес словно бы понял ситуацию: он зыркнул на шахиню и с лаем побежал прочь, в дворцовый сад. У кромки пруда пили воду синие скворцы, и вот черный пес переполошил их и загнал в воду…
…Это было вчера; но сегодня вроде бы все спокойно. Семейный ужин проходит без всяких происшествий, как вдруг из сада является в вестибюль офицер охраны и просит разрешения обратиться к тебе. Ты делаешь ему знак подойти. Наверняка у него важное дело, раз он решился тебя побеспокоить.
— Вынужден доложить Вашему Величеству, что прибыл старик-крестьянин с подарочным барашком; он проследовал к воротам дворцовой резиденции, но не хочет отдавать барашка, настаивая на необходимости лично принести его в дар. Несмотря на возражения дежурного офицера, старик упрямо твердит, что, пока не увидит Ваше Величество, не оставит подарок.
Ты смотришь на шахиню. Без слов понятно, что она не возражает. Она даже любит такие ситуации. Как и твоя дочь.
— Возражений нет. Но должны быть соблюдены все меры безопасности.
Твоя старшая дочь взволнована предстоящим появлением барашка. Она очень любит животных и держит при дворе корову и нескольких овечек. У нее даже есть конфузливая молодая лисичка, которая показывается из своего укрытия только ради еды. При дворе содержится и лев, подаренный тебе одним из африканских правителей, и к этому зверю твоя дочь тоже проявляет большой интерес.
Вот появляется и сам старик-крестьянин с бараном, в окружении нескольких гвардейцев охраны и в сопровождении адъютанта, который сверху до пояса, весь в золоте, а на голове у него — столь же сверкающая фуражка. Шахиня, увидев адъютанта при баране, еле сдержала смех.
Старик издали начинает низко кланяться, а затем произносит свою речь; белый же барашек, словно его учили поведению на аудиенциях, опустил голову и так держит ее, пока старик говорит:
— Докладываю Вашему Шахскому Величеству, что, по завершении «Белой революции шаха и народа» благодаря государственной строительной программе, мы, крестьяне всей страны, избавились от прежней бедной и несчастной жизни; благодаря монаршему благоволению и заботе мы пользуемся сельскохозяйственными землями и обширными угодьями. Если вдали от глаз любимого монарха нас одолевают болезни, то работники Корпуса здравоохранения излечивают нас, а работники Корпуса просвещения преподают нашим детям грамоту, дабы они выросли полезными и достойными членами общества. С выражением искренней благодарности за гениальное монаршее руководство от всех крестьян страны этот скромный дар — этот барашек — нижайше приносится ко стопам Вашего Величества!
Офицер подталкивает к тебе барашка — и дышит так тяжело, и пот так обильно льет с него, точно он гектары пашни вспахал. Твоя дочь пальчиками ласково расчесывает шерсть барашка, и чувствуется: она уже влюбилась в него. А животное стоит все так же гордо и с изумлением смотрит в твои овечьи глаза.
Долгая улыбка начинается от уголков твоих смущенных губ и тянется к растерянным вискам. Вот уже много лет ты не видел столь близко твоих подданных-крестьян. Не помнишь ты и того, когда тебе в последний раз кто-то вот так, нос к носу, приводил барана. Вроде бы заурядный эпизод, но ведь он очень значим. Нет, нельзя упускать этот исторический шанс. Нужно, чтобы вся страна узнала, как старик-крестьянин добирался до твоего дворца (а потом — до самого шаха), чтобы выразить тебе глубокую благодарность за обустройство сел. Значение этого простого, на первый взгляд, случая перевесит сотни статей и речей. Нужно как можно скорее доставить сюда фотографов и корреспондентов, чтобы они засняли этот исторический эпизод и написали о нем. Следует и старика-крестьянина отблагодарить.
И вот не выходя из-за стола, накрытого к ужину, ты приходишь в такое хорошее настроение, что начинаешь произносить речь. И присутствующие тепло одобряют то, что ты говоришь о старике и его белом барашке. Как всегда, ты не можешь не упомянуть и о том, что события в стране не получают должного освещения в прессе.
— Построено такое количество фабрик, плотин, университетов, нефтеочистительных заводов, дорог, школ и спортивных залов, выполняется такая большая программа жилищного строительства, а в это время неблагодарные люди поднимают шум из-за того, что цена сахара-рафинада подскочила на несколько риалов. За десять лет доход среднего иранца увеличился в десять раз, но народ, вместо того чтобы слушать нас, смотрит в рот юнцам-коммунистам, этим глупцам, или неграмотным муллам, которые до сих пор не могут решить: «биржевой индекс» — это одежда или обувь?
…На другой день, после полудня, ты видишь на первых полосах газет счастливого старика-крестьянина с его белым бараном, и настроение у тебя становится таким праздничным, как будто это первая в твоей жизни газетная публикация о тебе. Старик смотрит в камеры этаким победителем, а вот глаза барашка получились на удивление грустными, да и весь вид его какой-то уклончивый, словно он скрывает важную тайну. Тайна эта выяснилась примерно тогда же, когда ты увидел публикации в газетах. Еще накануне гвардейский офицер охраны усмотрел в явлении старика что-то подозрительное и, задавая наводящие вопросы, узнал, что вся эта затея с барашком была инсценирована с целью разыграть и осмеять тебя. «Крестьянин» потом сознался, что он — старый театральный актер и что его нанял один из приближенных премьер-министра, чтобы он сыграл этот спектакль. Информация была доложена шахине, но от нее последовало указание: ни в коем случае не сообщать ничего тебе. Стало быть, получилось, что все это был театр; пьеса, которую следовало бы назвать: «Деревенский старик, невинная овца и огорченный падишах».
«Ах, мой венценосный отец! Все старались меня обмануть. Когда я узнал правду об этом происшествии, мне подумалось, что лучше быть бараном, чем падишахом: страданий меньше!»
Слышится блеянье барашка. Неужели начались галлюцинации? Чьи-то руки держат твою руку. Едва способный дышать, обессиленный, ты смотришь на этого человека и не сразу его узнаешь. Это твой американский друг. Но язык не слушается, и ты словно забыл английский. Наконец, ты благодаришь его за проявленную заботу. Если бы не он, неизвестно, какие беды свалились бы на твою голову во время недавних скитаний.
Премьер-министр сидит напротив тебя и отчаянно пытается проглотить кусок жареного цыпленка. Домашний Слуга — чертики прыгают в его глазах — смотрит на тебя, улыбаясь. Этого премьера[45] он никогда особенно не любил. Тот еще давным-давно высказывал пессимистические соображения по поводу задуманных тобою программ и предостерегал от их выполнения — но ты тогда с его мнением не посчитался. Сейчас ты понимаешь, что кое в чем он был прав.
Посмотри на него! Этот человек — твой премьер. Он может не хуже имитаторов говорить твоим голосом, он читает твои мысли. Он произносит именно те слова, которые ты хотел бы услышать. Это невероятно, но он и сны видит те же, что ты! Он не похож ни на кого, кроме тебя, хотя в то же время имеет свой индивидуально-узнаваемый стиль: орхидея в петлице, трубка во рту и трость в руке. Разъезжает он исключительно на машине «пейкан» отечественного производства и, судя по всему, не испытывает никакой любви к загранице. Известно также, что он предпочитает женщинам книги; в этом смысле он явное исключение из всех, кто тебя окружает. Ходят упорные слухи о его гомосексуальных наклонностях, и именно поэтому ты заставил его жениться, но семейная жизнь у него не задалась. Лысый, плотный, бочкообразный, он смотрит на тебя вечно насмешливыми глазами; подсмеивается же он надо всем на свете, в том числе и над собой. Может, именно поэтому он уже одиннадцать лет — премьер, и ты ни малейшей опасности с его стороны не чувствуешь, и он ни разу не сказал тебе «Нет». Да, это поистине уникальная личность…
Если вдуматься, то во всем твоем окружении премьер — самый либеральный и оппозиционно настроенный человек. Потому-то и у шахини с ним хорошие отношения. Удивительно, как он ухитряется одновременно быть шутом при монаршем дворе и запросто обедать с оппозиционными писателями, благожелательно слушать их критику режима, беседовать о новейших романах… А еще чуть позже, вечером, оказаться на приеме, где и ты присутствуешь, и там исполнить танец «Баба карам»[46], тебе и всем на посмешище. Даже и тросточка его — это игра; ты спросил его однажды: «Господин премьер-министр, эта тросточка… Вам что, трудно ходить?» И он ответил: «Осмелюсь доложить, так диктует мне разум: в этой стране лучше ходить с тростью».
«Ах, мой венценосный отец! Помню, как советский посол спросил его с саркастической интонацией: ‘Зачем Америка послала своего шпиона номер один послом в Иран?’ А он ответил тонко, но так, что собеседника в краску вогнал: ‘Ясно, зачем: они наши друзья и не отправят к нам посла десятой категории!’»
И вот ты смотришь на его лысую голову и мрачно вздыхаешь. Одиннадцать лет! Как быстро они пролетели! Срок его премьерства пришелся на поистине лучшие годы твоего правления, на время расцвета и подъема, но и невероятного расточительства, когда цена на нефть увеличилась в несколько раз, весь индустриальный мир был охвачен инфляцией, и вы отдавали Западу большую часть этих как бы с неба упавших на вас богатств — в виде инвестиций и оплаты закупок.
В плохо оборудованных иранских портах бросали якоря океанские суда. До полной разгрузки им приходилось стоять месяцами, а за вынужденный простой государство платило невероятные суммы штрафов. Для вывоза грузов из портов требовалось такое количество фур, которого в Иране не было. А когда грузовики наконец закупили, не нашлось опытных водителей, несколько тысяч шоферов пришлось завезти из Пакистана, но еще до их прибытия на иранских дорогах разбилось много грузовиков, и очень много грузов попортилось, сгнило в портах.
Испорченные продукты приходилось сбрасывать в море. Да и штрафы за простой судов шли такие, что дешевле было выкинуть товары в море же и отпустить суда, чем дожидаться разгрузки. И это все — только частичка трудностей, с которыми столкнулась страна…
Ты закуриваешь сигарету и неторопливо затягиваешься. Теперь, когда дела зашли столь далеко, горевать бессмысленно. И разбирать, кто конкретно в чем виноват, — тоже. Но ты не желаешь так просто простить все премьеру.
— …Мы слышали, что вы сбросили в море довольно большое количество импортного риса?
Со своей трубкой и орхидеей в петлице премьер похож сейчас на черепаху, почти втянувшую голову под панцирь, и все-таки умение обратить все в шутку не оставляет его.
— Не беспокойтесь, Ваше Величество. Немного риса пришлось выбросить, зато акулы Персидского залива будут теперь кушать рыбный плов!
Ты невольно рассмеялся. И шахиня громко рассмеялась, и другие тоже. Домашний Слуга — единственный, кто лишь криво ухмыльнулся. И ты уже точно знаешь, что он скажет тебе завтра на ежедневной аудиенции. Так и происходит завтра: