Она разглаживает подол юбки и официальным тоном сообщает:
— Звонила принцесса Сорайя[16] и осведомлялась о вашем здоровье, а также настойчиво просила передать, что она очень беспокоится и ночью — каждую ночь — молится о выздоровлении Вашего Величества!
Супруга помедлила и спокойно спросила:
— Интересно, почему же именно ночью? — и рассмеялась ехидно.
Эта новость неожиданна для тебя. Супруга говорит так, будто она не только была рядом с тобой во всех твоих ночных размышлениях, но и знает все, что происходило у тебя внутри… От женщин всего можно ожидать. Они, как охотничьи собаки, улавливают какой-то запах внутри мужчины и умеют найти самые скрытые его переживания…
Ты выпил чаю, и этот чай — словно яд, плохо стало. Все покинули палату, чтобы дать тебе отдохнуть…
…И опять ты остался один, и с тобой лишь окно, и птицы за ним, и железная кровать, и эта больница, коридоры которой покрыты коврами, для тишины. Ты, и холодные пальцы врачей, которые, словно крабы, ползают по твоему животу туда и сюда. Есть ты, и есть множество швов на твоем животе, которые медленно зарубцовываются в больничной тишине. И ничто так не бодрит тебя, как то, что швы чешутся. Это значит, они заживают: доказательство наличия жизни, движения крови в твоем теле…
Ты чешешь живот, издалека наблюдая за своим венценосным отцом. Он стоит перед дворцом Саадабад, возле черного «роллс-ройса», стоит как-то косо и неприкаянно, словно огородное пугало, у которого отобрали огород. Опирается на трость. Видишь его? Твой несчастный отец за несколько дней постарел словно бы на века. Осанки и выправки и следа не осталось. Даже рост будто уменьшился, а куда девался блеск его глаз? Он ругает всех и вся, и утверждает, что все его предали. Все до единого люди, и все самолеты, и ружья, и даже лопаты:
— Это как же понять, во всей стране не нашлось самолета, который бы сбросил бомбу на этих мерзавцев? Не нашлось ружья, которое бы открыло огонь? А народ в городах и селах? Хоть чем-нибудь, хоть лопатой, но можно же было защитить свою землю, свою честь и гордость?
Он достает из серебряного портсигара сигарету и вставляет ее в рот, но не прикуривает. Нет, это не твой отец. Это обыкновенный старик, который, кажется, не понимает, что происходит вокруг, который получил такой удар, что разум у него помутился. Ведет он себя очень странно. То и дело достает карманные часы и начинает встряхивать их рядом с ухом. Или начинает ощупывать чемоданы, притороченные к крыше машины, — словно проверяя, хорошо ли они привязаны. И постоянно спрашивает у окружающих, куда они едут — а те и сами не знают. И ты тоже не имеешь понятия, куда его увезут. Туда, куда решат англичане. В какое-то далекое, спокойное место. Например, на остров посреди Индийского океана. Ссылка, причем безвозвратная; но чем быстрее она начнется, тем лучше.
Английский корабль уже ждет его в Персидском заливе…
Жалость к отцу переполняет тебя. Он отрекся от престола на том условии, что его место займешь ты. Ты слышал, что англичане в свое время помогли твоему отцу занять трон, однако ты не думал, что они же его и свергнут. Горше всего то, что и сам ты смог взойти на престол только с разрешения англичан и американцев, — раньше ты такого не предполагал.
И вот ты обнимаешь отца — этот мешочек из кожи и костей — и целуешь его. Никогда прежде ты не обнимал его так искренне и естественно. Вся его былая резкость с тобой померкла в твоей памяти, и теперь это лишь добрый и простой старик, который словно бы и не играл никакой роли в управлении страной, не обидел даже и муравья, и уж точно — руки его не в крови. Это обычное земное существо, и ты даже слышишь звук надсадной работы его сердца. Телесное тепло этого старика, запах отечественных сигарет, которые он курит, колкий и грубый волос его усов и бороды — все это дорогие воспоминания, которые ты никогда не захочешь утерять.
Вот отец дает последние указания, просит тебя любым способом сохранить корону и трон, во имя которых он столько мучился, и еще:
— Все члены семьи, держитесь вместе, не позвольте пропасть зря усилиям, которые я вложил в страну и в ее армию…
А потом, словно вечерняя тень, он скользнул в машину. По глазам его было видно, что он уже не от мира сего…
…Такое впечатление, будто в стране теперь нет ни шаха, ни государственной власти. Ты не играешь никакой роли в управлении государством и чувствуешь себя не более чем бесплотной тенью падишаха. Словно ты нужен лишь для прикрытия того, что делают оккупанты. А они печатают деньги без обеспечения, конфискуют для своих солдат зерно и скот; некоторых иранцев, обвинив их в сотрудничестве с немцами, бросили в тюрьмы; а порты и железные дороги страны иностранцы используют по своему усмотрению — для доставки военных грузов на советский фронт.
Главы трех побеждающих в войне держав прибывают в Тегеран, чтобы договориться о разделе захваченных ими богатств, а глава иранского государства опять оказывается одураченным. Единственная их милость в том, что они назвали Иран «мостом победы» и объявили, что иноземные войска будут выведены из страны в «установленные сроки».
Ты чувствуешь себя так, словно тебе нанесли личную обиду. Как школьник, ты сидишь, аккуратно одетый в униформу, и ждешь, чтобы хоть кто-нибудь из этих глав государств посетил тебя, но никаких вестей не поступает — ни из советского посольства, ни из американского, ни из английского. Из-за надменности этих победителей, которые дотла разорили твою страну, ты то краснеешь, то бледнеешь. Унижение невыносимое. Неужели с тобой совсем не считаются? Пусть не как настоящего правителя, чьими гостями они являются, но хотя бы как марионеточного падишаха они могли бы тебя уважить?
Из этих трех лидеров один только Сталин принимает тебя, вместе с твоей матерью и сестрой-близнецом; и он предлагает тебе ликвидировать в твоей стране «прогнивший монархический строй» — таким образом, дескать, ты оставишь в истории добрый след. Улыбка — вот и все, чем ты можешь на это ответить. Презрительного отношения к тебе глав мировых держав ты не забудешь никогда и станешь ждать того времени, когда сумеешь дать им сокрушительный ответ.
Несколько месяцев после окончания войны длится ожидание дня, когда иностранные войска покинут территорию страны; однако советские войска и после этого продолжают оккупировать Южный Азербайджан. Ты все так же остаешься падишахом без власти, а состояние дел в Иране по-прежнему неуклонно ухудшается: страна разваливается, народ нищает. Депутаты меджлиса чего только не говорят О твоем венценосном отце, а газеты и журналы полны сообщений о воровстве и поборах членов монаршей семьи, о преступлениях и предательствах, о политических заключенных, об уколах шприцами с воздухом, об исчезнувших людях и о фабриках, плодородных землях, о двух тысячах зажиточных сел, принадлежащих шаху, и об огромных суммах в швейцарских банках…
Ты кладешь руку туда, где кончается грудная клетка, и ощупываешь место, где раньше была селезенка. Что-то заполнило этот провал, но что? Сердце, легкие, желудок? Быть может, сердцу твоему стало просторнее биться, потому и потеплел так твой взгляд: ты стал мягче и к себе, и к окружающему миру. К голубю, который порой сядет снаружи на окно, к уткам, чей полет ты видишь, к цаплям, которые погружают головы в воду и словно бы обмениваются тайнами с рекой Нил или с ее рыбами… Казалось бы, что тебе до птиц или до рыб? Но ведь никогда раньше у тебя не было на них времени…
Люди приходят и уходят. Навестили тебя президент Египта с супругой, побывали здесь и отстраненные, и находящиеся у власти, генералы без звезд и звезды без неба. Твои сестры и братья, шахиня и дети. Каждый на свой манер выражал тебе соболезнование; например, твоя любимая дочь Лейла ведет себя так, словно все происходящее ей снится, а на тебя смотрит, словно ты — воробушек с перебитым крылышком или засушенный сверчок. Вместе с тем — на том же уровне, на каком воспринимает этих существ, — она видит какое-то величие и в тебе: это ясно по детскому выражению ее глаз.
Днем одно, по ночам другое: полеты в мире фантазий. Ты подолгу находишься между сном и явью. Слушаешь таинственную ночную тишину и разнообразные шумы. Тебе внятно вращение Земли вокруг Солнца, трубный звук летящих планет и всасывающий — черных дыр.
Подобно ледяному космическому телу, ты несешься по собственной траектории, и с каждым днем, который кажется тебе годом, становишься меньше и меньше, оставляя за собой в этих ночных кружениях что-то наподобие следа космической пыли — шлейф из печали и гордости. По орбите воспоминаний ты возвращаешься порой далеко назад, и движение твое столь своенравно, что ты иногда и во все соскальзываешь с орбиты. Ты так вживаешься в собственное прошлое, что даже тело твое словно переселяется в те безвременные времена, и ты снова становишься молодым и полным сил. Ни болей, ни слабости. Жаль только, что такое состояние быстро кончается…
Одетый в черное, ты сидишь в зале Мраморного дворца. Ближайшие члены семьи, также в черном, с грустью смотрят на тебя. Твоя матушка Тадж ол-Молук, чья голова прикрыта черной сеткой, сидит молча. Дворецкий твоего венценосного отца прислал телеграмму из Южной Африки с известием о его смерти. Отец заснул и не проснулся. На своем обычном ложе погрузился в сон без пробуждения. Так просто все кончилось. Все, что от него осталось, это серебряный портсигар, трость и карманные часы, которые никто больше не заводит, и потому они тоже застыли…
Фаузия уже давно уехала в Египет повидаться с родными и все не возвращается. Время ты проводишь в основном с семьей и придворными. В холодном безмолвии дворца Саадабад вы играете в нарды, в карты, в шахматы — или ты на спортивной машине разъезжаешь по проспектам Тегерана. На вечерних приемах ты порой, чтобы развлечься, бросишь какой-нибудь даме в подол пластмассового паука или лягушку и наслаждаешься ее визгом.
«Ах, мой венценосный отец! Был бы ты здесь, разве поверил бы глазам своим? Твой сын и наследник так обеднел, что ему даже женщину нечем заинтересовать…»
После того, как ты, благодаря ультиматуму американского президента, отобрал Южный Азербайджан у просоветского марионеточного режима[17], народ начал смотреть на тебя как на молодого шаха-патриота; однако ты еще далек от того, чтобы объездить норовистую кобылицу власти. Дела страны идут более или менее неплохо лишь благодаря кредитам, выдаваемым на бедность американцами; твои премьер-министры меняются часто, однако толку ни от одного из них нет. Твоя сестра-близнец вмешивается в дела даже больше, чем ты, — она наконец нашла способ проявить себя. Ее поведение напоминает тебе о детских годах. Ее женская пленительность настолько смешалась с колдовством власти, а вылазки поражают такой дерзостью джигитовки, что у тебя мелькают нехорошие подозрения: наверное, она решилась-таки отомстить тебе за то, что появилась на свет позже тебя. И ее любовь к твоему младшему брату Али Резе выдает ту же тайну: она считает, что он способен лучше, чем ты, управлять страной. Али Реза упрям и нахален, и очень жаль, что сейчас они оба для тебя полезны, а иначе бы…
Что касается Фаузии, то она возгордилась и не желает возвращаться из Египта в Иран. Каких только писем любящего мужа ты ни писал ей, каких дорогих подарков ни посылал — все тщетно. На письма не отвечает, к телефону не подходит, а велит передать, что в Иран не вернется. Уперлась на своем и требует развода. Ее мотивы тебе непонятны. Но и ты устал от такой ситуации. Наконец, ты командируешь в Египет доверенное лицо с ультиматумом: может быть, он смягчит сердце красавицы с берегов Нила? Но она отвечает теперь официально, что не имеет желания продолжать супружеские отношения. Значит, развод. Тебя никто не считает виноватым. Пленительную красавицу-шахиню народ уже подзабыл, а вот в материнской бесчувственности ее обвиняют, а тебе и твоей дочери, растущей без матери, сочувствуют. Стало быть, придется послать в Египет делегацию — с тем, чтобы забрать назад часть драгоценных подарков и официально оформить развод. И все, что останется тебе от первого брака, — это перечеркнутый брачный договор и строптивая дочь, которая ни разу в жизни тебя не послушается!
…Всем своим существом ты чувствуешь облегчение, однако и жить без супруги — невозможно. Только женские объятия могут помочь тебе возместить недополученное. Забыть те годы, когда ты, как стреноженный козлик, щипал травку под присмотром отца. У тебя все карты на руках! Теперь ты охотник, а вся страна — твое королевское угодье.
И ты садишься в спортивную машину, и ветер юности треплет волосы, и девушки столицы ахают от желания отдаться тебе. Как увлекающийся юноша, ты порой влюбляешься на несколько часов, а родители девушки на седьмом небе от счастья — ведь сам правитель страны ухаживает за их дочерью. Если твоя пассия — школьница, то достаточно телефонного звонка, и ей простят прогул. Соблазн стать шахиней бросает в твои объятия даже самую гордую из красавиц; взглянув в твои печальные глаза, женщины охотно дарят себя тебе. У тебя же столько богатств, что ты можешь раздаривать их до конца жизни. Сделка взаимовыгодна: тебе — непросверленная жемчужина, ей — слиток золота или драгоценный камень. С твоей точки зрения, сокровища, конфискованные отцом в каджарских дворцах, это горсть стекляшек, которые для таких только целей и годятся.
Только теперь ты хоть немного ощутил на вкус, что значит быть падишахом. Хотя бы ради красавиц есть смысл держаться за власть и выполнять планы и предначертания отца. Однако любое дело упирается в деньги, и ты должен каким-то образом наполнить пустую государственную казну. Как получить помощь из-за границы? И из какой страны? Англичанам и русским ты не веришь: обида на то, как они поступили с тобой и с твоим отцом, не проходит. Единственная надежда — американцы, которые после войны высоко подняли голову и вознамерились распространить свое влияние на весь мир.
«Ах, мой венценосный отец! Американцы вышли из войны целехонькими и теперь считают, что у них Господний мандат на то, чтобы спасти остальные нации от бедности и несчастий. Эти рыжие пророки являют чудеса: сухое молоко, порошок ДДТ и бисквиты».
Из дружеских побуждений — чтобы ты мог противостоять влиянию коммунистов — американцы безвозмездно отдают тебе танки и старые самолеты, сохранившиеся у них после Второй мировой войны. Кроме того, они дарят Ирану несколько тысяч военно-полевых туалетов, оставшихся теперь без применения. В такой металлической кабинке солдат может опорожнить мочевой пузырь стоя и не снимая военного снаряжения — даже под обстрелом врага. Однако народ Ирана живет не на поле боя; а кроме того, после отправления естественных надобностей человек, как предписано традицией, должен совершить омовение. Количество подаренных стоячих писсуаров оказалось так велико, что на каждую деревню их приходится по две штуки. Работники «четвертого пункта»[18] устанавливают их на въезде в деревни, чтобы, по крайней мере, чабаны или прохожие люди могли в этих кабинках освобождаться от накопленных жидкостей; и очень скоро там заводится множество мух и прочей живности, из-за чего возмущенные сельчане начинают писать жалобы в центр. Разбор народных жалоб для тебя важное дело. Но, читая одно из писем, ты приходишь в такую ярость, что не можешь сдержать крик:
— Нассать бы я хотел на эти туалеты, столько мороки с ними!
Вообще, жители деревень и провинциальных городков отнюдь не в восторге от этих «деятелей четвертого пункта». Деды и прадеды ведь уживались как-то со вшами, малярийными комарами и прочей вредной живностью. Возникает подозрение: не для того ли прибыли эти голубоглазые блондины, разговаривающие на языке Гога и Магога, чтобы под предлогом борьбы со вшами уничтожить мусульманскую веру?
Из городков и селений доносятся вести, что народ не сотрудничает с американцами. Приходится посылать в помощь иноземцам молодых обученных иранцев — в качестве переводчиков. Американцам, чтобы увлечь народ на путь новой жизни, приходится — как настоящим пророкам — преодолевать горы всяких трудностей.
Взгляд твой не может оторваться от пирамид и от гордых спокойных цапель. Состояние твое настолько улучшилось, что ты уже не боишься рассматривать себя в зеркале. На твое лицо, как будто немного пополневшее, вернулся румянец. Если ничего неожиданного не случится, то сегодня тебя выпишут, и ты переедешь в Купольный дворец. Там ты сможешь листать газеты и слушать новости по радио. Будешь смотреть телевизор и кушать все, что заблагорассудится. Будут и важные дела: самое главное — утвердить завещание, а затем — работать над второй редакцией твоей недавно вышедшей книги под названием «Ответ истории».
Ты как будто немного оправился, однако не обольщайся! Каждый миг ход судьбы может измениться. Малейшие желудочные колики, скачок температуры — и все пойдет насмарку. Ведь ты знаешь, что, когда на первый взгляд все в порядке, на самом деле ничего не в порядке; а всякий раз, когда с тобой не происходит ничего плохого, обнаруживается, что кто-то где-то плохо работает. Такова твоя причудливая судьба!.. Это та же судьба, что некогда соединила тебя с той красивой и гордой женщиной: единственной, с которой ты испытал взаимную любовь и о которой всегда с тех пор хранил память — даже во время скитаний по свету, даже в периоды обострения болезни… Ах, где ты теперь, моя покорливая жена?
Неожиданно в спальню проникает чувство жалости и окрашивает все в ней: свет ночника, постель, лицо спящей Со-райи — твоей второй жены. Осторожно повернувшись, ты всматриваешься в это лицо. В отличие от большинства женщин, у нее красота во время сна не блекнет — наоборот, светится таинственным очарованием, точно мерцающий светлячок.
Ты отворачиваешься, так как знаешь по опыту, что женщины даже во сне чувствуют тяжесть мужского взгляда. Она может проснуться, а ведь с трудом заснула — как каждую ночь в этом дворце Саадабад. Это самые мучительные и зловещие ночи вашей жизни. Совсем недавно вы поженились (торжественная свадебная церемония прошла во дворце Голестан), а теперь, шах и шахиня, вы прокляты тем упрямым, властным Стариком[19] в пижаме, который постепенно отобрал у тебя все, что ты имел: танки и самолеты, управление страной и армией и даже твой народ. Те самые люди, которые после победы в Азербайджане кричали тебе «ура», сейчас поддерживают Старика в пижаме: за то, что он национализировал нефтяную промышленность, за то, что борется с Англией — старой лживой лисицей, а также с коррупцией и тиранией шахской семьи. Коротко говоря, все объединились со всеми, чтобы делать за тебя твою работу; и осталась только эта красивая женщина. Эту метиску — от немецких и бахтиярских родителей — нашла тебе твоя старшая сестра, и ты вскоре крепко полюбил Сорайю. И теперь во всем мире лишь она не покинула тебя — та, что сейчас так тревожно спит рядом с тобой и беспокойно дышит. А тебе не заснуть. Тревога и тоска. В последние месяцы ты соглашался со всеми требованиями престарелого премьера, сделал все, чтобы умиротворить противников! Ты выслал из страны младшего брата и сестру-близнеца — их обвинили в заговоре против национализации нефтяной промышленности; ты отдал Старику командование вооруженными силами, ты согласился на свободные выборы, на роспуск меджлиса, на амнистию политическим заключенным и на что только еще ты ни согласился… Так что теперь тебе нечего отдавать. Но газеты и журналы смакуют — как можно смаковать восточные сласти — обвинения в твой адрес и адрес твоей семьи и сыплют вам на голову проклятия и ругань…
Шахские дворцы стоят пустые, словно зачумленные. Все, кто мог бы поддержать тебя, покинули страну, остались только слуги и придворные; шахских обязанностей у тебя уже практически нет, и ты в основном проводишь время с Сорайей. Ты садовничаешь. Ты слушаешь радио или седлаешь своего гнедого жеребца и, как всегда, пускаешь его в такой бешеный галоп, что Сорайя ужасается. Однако ты не слушаешь ее протестов. Ведь ты любишь скорость — будь то на коне, на автомобиле, на катере или за штурвалом самолета.
Какой настырный ветер нынче ночью! Ты слышишь? Будто молодая женщина плачет по умершему мужу. Сорайя проснулась и, словно выброшенная на берег умирающая рыба, с мучительной торопливостью хватает ртом воздух.
— Хочешь, я покажу тебе кое-что интересное?
Она отрешенно кивает, а ты, словно фокусник, быстро протягиваешь руку и под подушкой нажимаешь в определенном месте — после чего рядом с кроватью, там, где столик, появляется револьвер-кольт золотистого цвета. Повернувшись, ты торжествующе глядишь на Сорайю. А она словно вдруг увидела рядом с постелью ядовитую змею. Побледнела и испуганно смотрит на золотое оружие. Ты осторожно берешь револьвер и показываешь его жене.
— И не подумаешь, что под подушкой есть оружие, да? Это не обычный кольт. У него большая дальнобойность, то есть он издали выводит из строя любое живое существо. И пули отравлены, от любого ранения — мгновенная смерть.
Она с еще большей тоской смотрит на револьвер. Она явно испугана.
— Видом своим он не повредит… Таких кольтов в мире всего десять, два из них куплены мною. Один здесь в тайнике, второй — в щитке спортивной машины…