— Как это может быть — неужели мои анализы не показали ясно, что у меня нет никаких противопоказаний?!
Мать пыталась утешить тебя, но тщетно: страх перед бесплодием или рождением девочки не отступал. Подозрительность впилась в твою душу, и тебе стало казаться, что замок твоих грез разваливается на глазах.
«Может, верны те слухи, что ходят в народе, — будто сам шах бесплоден? Неужто Сорайя, как и я, пала жертвой эгоизма шахской семьи? Откуда мы знаем? Может, она ни в чем не виновата, а вся проблема — в бесплодии Его Величества?»
Дело близилось к тупику, но однажды тебя вдруг затошнило — да так, что все эти домыслы развеялись без следа. И скоро ты уже стала ангелом-спасителем шахской семьи: той женщиной, которая родит толстенького и здорового наследника и освятит будущее династии. Ангелом, которого тем больше уважали, чем сильнее вздувался его живот…
Когда приятная боль пронзила твое чрево, сам падишах усадил тебя в машину и отвез в больницу на юге города — в ту, что была построена для неимущих рожениц, но для тебя там оборудовали специальную палату со всеми удобствами.
И тут началась настоящая боль — ураган боли! Пятое измерение; мир обморока; плач синеватого окровавленного младенца, возвращение на землю, тени и призраки; открыть глаза и увидеть довольную улыбку мужа, и почувствовать поцелуй его горячих губ у себя на лбу, и выйти победительницей в самом трудном из испытаний…
— Поздравляю… Ты родила толстенького, здорового мальчика…
Ты слышала, как с улицы доносятся крики народной радости и звуки танца. Цветы прибывают в больницу не букетами — охапками. Словно, родив сына, ты гарантировала не только продолжение шахской династии, но и лучшее будущее всего народа. Ты гордишься, что стала причиной народного ликования. Обосновавшиеся в больнице иностранные корреспонденты рассылают новость по всему миру, и отовсюду на вас сыплются поздравления.
Мать твоего мужа, видимо, считает, что твои обязанности закончились с рождением сына, на которого ты больше не имеешь прав, а воспитывать его она будет по-своему. С молитвами против сглаза и порчи, с амулетами от простуды, с благословленным кишмишем и с заговоренным набатовым сахаром. А отнюдь не только в соответствии с правилами обычной гигиены.
И вот первое безапелляционное решение Тадж ол-Молук:
— Справим церемонию первой бани[24] в точном соответствии с традициями!
Какие-либо возражения — твои или супруга — в расчет не принимаются; весь шахиншахский двор — лакеи, придворные, шахские банщики и банщицы — срочно берется за работу. Церемония должна пройти как можно более пышно и по всем канонам старины, с использованием всех древних атрибутов. Тут и набедренные повязки, и банные простыни, и сверточек для младенца, украшенный искусной вышивкой. И особая банная рукавица, и серебряный тазик, и мочалка из пальмовых волокон, и белила, и румяна, и сурьма, и питье из гулявника[25] и цикория, и напиток из верблюжьей колючки[26]. А как забыть соленья с маринадами, и суп с лапшой, и гавут[27]? Как не позаботиться об оркестре со скрипками, и бубнами, и барабанами, о певцах и музыкантах?
Тадж ол-Молук восседает в кресле перед дворцовой баней и, словно некая богиня-мать, руководит церемонией. Тебя раздели догола и окуривают рутой и ладаном, а ты моешь мягкое тельце новорожденного так, чтобы сделать его неуязвимым для земных и небесных напастей. По старинным обычаям, ты и свое тело ополаскиваешь таким образом, чтобы, спаси Аллах, не привязались злые духи — ифриты.
Певицы и музыкантши заводят мелодии повеселее, и начинается пляс. А там и атака на дармовое угощение: и еда, и питье вволю, и свалка, и смех. Когда церемония заканчивается, тебе так хорошо, что ты стыдишься своих недавних возражений.
После обряда первой бани Тадж ол-Молук успокоилась насчет потусторонней угрозы младенцу, однако тут же выдвинула идею новой церемонии. И опять твои возражения были отметены. Она стоит на своем:
— Хочу, согласно семейным традициям, чтобы мой любимый внук получил приданое от родственников матери.
Тадж ол-Молук все время хочет веселиться и праздновать, причем под любым предлогом. И вот теперь предлог найден, хотя ты остаешься в недоумении. Ведь у новорожденного и так всё есть, зачем ему еще какое-то приданое от родственников матери? Во дворцах полным-полно дорогих вещей и принадлежностей, в том числе много старинных кроватей, комодов, есть старинные умывальники, а уж постельного белья…
Но у матери твоего мужа — своя задумка, и вот грузовой самолет военно-воздушных сил отправляется в страну мечты с задачей: привезти в Иран закупленный мебельный гарнитур времен Наполеона I. Это и будет приданым со стороны родственников матери. Гарнитур детский, это правда, но он, поскольку относится ко времени Наполеона, считается исторической реликвией, и цена его огромна. К тому же тебя как-то не убеждают громкие слова об исторической достоверности: как можно установить по прошествии веков, кто и почему спал на этой кровати?
Как бы то ни было, но теперь на этой старинной кровати спит твой сын, и растет он очень быстро. И вот уже Его Величество берет сыночка за руку и ведет в свой рабочий кабинет, в Мраморный дворец…
Что же касается дворца Саадабад, то он в эти времена больше похож на развеселый ресторан: пиры и балы-маскарады. Каждый вечер здесь новый прием. И отовсюду слышатся музыка и пение. Из покоев Тадж ол-Молук — более традиционные звуки скрипок, а из того корпуса, который занимает Ашраф, — голоса молодых певцов, джаз и поп-музыка.
Тебе не нравится, что сын растет в такой обстановке. И у тебя достаточно влияния на Его Величество, чтобы убедить его построить для вас новый дворец. А между тем…
Вот уже больше часа прошло, как ты проснулся. Ты сидишь на террасе и смотришь на течение Нила, а мысли твои уносятся далеко. Кроме тебя, на террасе только личный лакей. Шахиня, молчаливая и задумчивая, сидит в зале и смотрит в одну точку. Заметно, что она устала. Может быть, завтра, когда дети придут, ей станет веселее, не так одиноко. И опять, как сейчас, вспомнятся дни молодые…
Тебе вспомнилась поездка — вскоре после вашей женитьбы — в Америку, длившаяся сорок пять дней. Всякий раз воспоминания об этой поездке веселят тебя, ибо как может официальный визит длиться так долго?
«Ах, мой венценосный отец! В те времена Америка еще была Америкой, а я был настоящим правителем. Все несчастья начались, когда к власти там пришла эта команда глупых демократов…»
Премьер, которого ты назначил на эту должность из уважения к американцам, не нравится тебе: слишком уж он дружит с американцами, а на тебя — почти ноль внимания. Этот зазнайка из рода Каджаров поистине считает себя светочем эпохи[28]…
Поскольку ты уже решил, что не допустишь больше, чтобы премьер проводил свою линию, отличную от твоей, ты садишься в самолет и летишь прямиком в Вашингтон; и там заявляешь новому американскому президенту-демократу, который претендует на то, чтобы быть защитником прав человека и помощником развивающихся стран:
— Любое ваше распоряжение вы можете отдать прямо мне, зачем утруждаете этим моего премьера?
Этот визит длиной в сорок пять дней, весьма необычный по дипломатическим меркам, очень понравился и тебе, и молодой шахине. Ты сумел найти общий язык с Кеннеди и понял, как решать с ним свои проблемы.
Окрыленный этой поездкой, ты возвращаешься в страну и, освободив старого премьера от должности, назначаешь нового[29]. В соответствии с тем, как ты держался с Кеннеди, ты должен и дальше представать человеком прогрессивным, если не сказать революционным, ты показываешь коммунистам, что можешь быть даже революционнее их. Ты, конечно, понимаешь, что, выполняя свою программу, наживешь множество врагов, но эту работу любой ценой нужно сделать. Если все пойдет по-прежнему, то разговоры о развитии и обустройстве страны будут восприниматься как насмешка. Воспользуйся ситуацией и американской поддержкой и доведи наконец все до конца. Ты не должен отступать из-за несогласия исламских мулл и интеллигенции. Если тебе удастся выполнить намеченное, они сами умолкнут.
И вот с большим шумом ты обнародуешь шесть главных направлений «Белой революции шаха и народа» и выставляешь их на референдум[30]. Самый главный пункт «белой революции» — это реформа земельных отношений, то есть отмена системы «помещик — крестьянин». Программу эту тебе помогли разработать американские профессора и политики. С их точки зрения, главная причина отсталости Ирана — это помещичье землевладение, а также неразвитость сельского хозяйства. И вот теперь нужно выкупить у помещиков и ханов большую часть земель, водоемов, оросительных каналов, скота и птицы и передать все это крестьянам, причем по цене ниже реальной стоимости. За какие деньги государство все это выкупит? За счет продажи акций заводов и фабрик; но в итоге нужно, чтобы ханы, столетиями владевшие землями, все это отдали, даже кур с петухами, а сами не имели бы иного выбора, кроме как сидеть дома и наслаждаться лошадьми и охотничьими ружьями и воспоминаниями о предках.
Землемеры и кадастровые работники принимаются за дело: размежевывают и делят сельскохозяйственные угодья, чтобы передать их крестьянам. И крестьяне, которые поколение за поколением жили с оглядкой на помещика, отныне должны смотреть на самого большого хозяина — государство, которое и будет им давать удобрения и пестициды, семена и тракторы, которое будет чистить их оросительные каналы, а во время неурожаев предоставлять кредиты.
Программа идет вперед очень хорошо. Система «помещик — крестьянин» разрушена, и постепенно возникает новая классовая структура. Благодаря осуществлению этой программы страна впервые за свою историю стала нуждаться во ввозе пищевых продуктов. А благодаря строительству новых дорог расстояния между городами и селами, вообще все географические пространства, сократились — зато выросли расстояния между людьми. При этом и женщины Ирана, не имея даже права говорить, получили уже право голосовать; и отныне следы их пальцев будут оставаться не только на тканях, коврах или глиняной посуде, но и на избирательных документах. И судьбу свою они отныне будут читать, глядя не на ковроткацкий станок и не в воду колодца, а в зеркало.
Множество крестьян приезжают в столицу со всех концов страны, чтобы из твоих рук получить новые земельные документы. Земли твоего венценосного отца ты тоже отдаешь. В эти золотые осенние дни у тебя при виде твоих подданных возникает странное чувство. Они больше похожи на почву, на пашню, чем на людей. Палящее солнце прожарило и прокалило их лица, а руки их грубы и покрыты трещинами, как старые сырцовые кирпичи; они кажутся тебе неживыми!
Делегаты от крестьянства получают у тебя свернутые в трубочку земельные документы и жесткими губами целуют твои руки, а тебе при этом вспоминаются поездки с отцом по отдаленным районам. И ты словно видишь разъяренное лицо отца, который кричит тебе: «Что же ты делаешь? Ты думаешь, что угодил им? Нет, только врагов себе нажил!»
Но у тебя нет ни крупицы тревоги, оттого что ты отдаешь земли. Эта часть отцова наследства, как кольцо проклятья, давила твою шею, и давно следовало сорвать с себя такой хомут. О том же говорит в микрофон и один из тех, кто вышел тебя благодарить от имени крестьян за монаршую доброту:
— Вы порвали на кусочки документ о нашем рабстве!
Церемония закончена, но народ не рассасывается. И ты выходишь к ним и, улыбаясь, издали машешь рукой. Ты чувствуешь себя так, словно тебя теперь охраняют сельские боги: духи полей, водоемов и плодовых садов. А все-таки лучше держаться от народа подальше, чтобы не повторилось то, что ты пережил лет пятнадцать назад. В тот холодный зимний день ты остался одиноким и беззащитным под градом пуль — надеясь лишь, что траектория пули каким-то чудом изменится.
Это случилось в Тегеранском университете[31], и тогда тебе в самом деле пришлось станцевать танец смерти: уворачиваясь всем телом от выстрелов, ты только благодаря потусторонним силам уцелел — пережил того, кто в тебя стрелял; и он, в последний миг своей жизни, выпученными от ужаса глазами увидел, что ты жив.
«Ах, мой венценосный отец! Кроме стрелявшего и этих безбожных пуль, никто тогда мною не интересовался. Рот у меня пересох от ужаса, а мой драгоценный братец, наоборот, от страха обмочился».
…Сколь прекрасен весенний день! Ты выходишь из машины и направляешься к Мраморному дворцу. Грудь ты, как всегда, выпятил, а голову несешь высоко, как подсолнух — свой цветок. Может, тут причиной высокая царственная судьба твоей семьи, а может, то, что твоя мать, Тадж ол-Молук, гадала с воскурением руты, но только сына ты сегодня не взял с собой, а иначе бы…
Ты еще не дошел до ступеней, как тебя встретили первые выстрелы[32], и ты застыл на месте. Зная по опыту, что в таких ситуациях нельзя оставаться неподвижным, ты бежишь в сторону дворца и — уже в вестибюле, — оглянувшись, встречаешься глазами со стреляющим. Этот юноша в форме солдата гвардии, с крепкими мышцами, бежит к тебе и, не целясь, стреляет в тебя из автомата… И в тот миг, когда ваши взгляды скрещиваются, ты как бы спрашиваешь его: «За что?» А он как бы отвечает: «За то, что ты — тиран и мерзавец, продавший родину американцам!» И он все бежит за тобой и стреляет очередями, и двое охранников у дверей катятся на пол; и у тебя такое чувство, будто сейчас, кроме тебя и стреляющего, во всем дворце нет никого; и в мозгу твоем проносится: зачем же тогда все эти солдаты, и офицеры, и дисциплина, и контроль?..
Как бы то ни было, ты вбегаешь в свой рабочий кабинет и ныряешь под стол. Пуля расщепляет деревянную дверь, другая пуля ударяет в переднюю панель стола. Потом — несколько мгновений тишины. Ты слышишь шаги, и ты ждешь, что дверь вот-вот откроется, солдат войдет и прошьет тебя очередью… Но нет, так нельзя умереть — в таком положении, под столом…
Ты озираешься в поисках лучшего места, для того чтобы быть убитым, и не находишь такого, и тут как-то смутно чувствуешь — а как именно, и сам не понимаешь, — что выйдешь из этого инцидента невредимым. И несмотря на возобновившиеся автоматные очереди за дверями, ты пытаешься сосредоточиться на этом чувстве; и отмечаешь для себя ту мысль, что выстрелы судьбы не всегда бьют мимо цели и что нужно как можно скорее назначить еще одного преемника для того дня, когда, быть может…
Внезапно ты слышишь за дверью странный звук: словно человеческую голову расколола свинцовая пуля. Мгновенный разрыв тысяч капилляров, расщепление черепа, выплескивание крови со скоростью смерти… И ничего больше не слышно… Багровая дымящаяся тишина…
А потом начинается суматоха за дверью: знак того, что опасность миновала; и ты — весь мокрый, обливаясь потом, — вылезаешь из-под стола. Проводишь рукой по волосам и лицу, приводишь себя в порядок. И тут все, кто был во дворце, заполняют твой кабинет и возносят хвалу Всевышнему за то, что твое шахское величество не пострадало. Несколько человек начинают рыдать и выкрикивать проклятия в адрес мертвого, который дерзнул покуситься на жизнь благодетеля и защитника страны. Словно бы, и правда, с тобой случилось чудо — а иначе как бы ты мог остаться невредимым под градом пуль?
Труп изменника-солдата лежит в нескольких шагах от двери кабинета, и ковер в зале с большой жадностью напитал себя кровью этого солдата, всосал ее, и образовалось большое пятно, по форме напоминающее карту Ирана. И что еще? Ничего! Глаза, остановившиеся на кабинетной двери… Волосы, на которых еще видны следы пластмассовой дешевой расчески… Зубы сжаты от сильной боли, а может быть — от гнева, от злости… Запачканный кровью блокнотик с записями чисел дежурств и увольнений… А самое главное — автомат, еще горячий, который был выдан солдату, чтобы защищать тебя, но вместо этого он безжалостно в тебя стрелял, и вот…
…К телефону зовут без перерыва! Все хотят убедиться, что ты не пострадал. Дрожащий голос шахини потрясает тебя сильнее всего. Ты вызываешь руководителей службы безопасности и, как всегда, обуздываешь свое волнение, отдавая четкий приказ:
— Действующие лица этого зловещего инцидента должны быть установлены немедленно!
Сильнее страха в тебе неуверенность — и такое ощущение, как будто тебя предали самые близкие люди. Кто же стоит за кулисами теракта и каких целей они добиваются? Все это необходимо расследовать; на всех уровнях: начиная от рядовых и сержантов и кончая офицерами. Может быть, это иностранные государства?.. Мировые державы?.. Или это дело рук коммунистов? Да, скорее всего, покушение подготовили коммунисты…