Первым делом, я внутренне себя успокоил, сознательным усилием. А то уж очень неконструктивная реакция из меня пыталась вырваться: “выморозить попуасиев насмерть, а потом разберёмся”.
Моя душевно-травмированная персона сама провтыкала, да так, что на пути к мобилю, ежели бы желали, меня могли прибить не только попуасии, но и пардус какой. Так что, мне, дураку, как повезло в целом, так и доказало критерием истины, что аборигены меня смертью убивать прямо сейчас не стремятся.
Ну и, соответственно, превентивно убивать их смертью будет не просто нелюбезно, а, скорее, глупо.
Вторым делом, я призадумался над изрыгнутыми чародеем словесами. И, в принципе, невзирая на непривычное произношение, выходило понятно. Правда с невнятными деталями и тонкостями.
“Исцелись” — очевидно, пожелание здравствовать, не в том склонении и спряжении, но в целом понятно.
“Большой” — в общем-то тоже ясно: для чуть более, чем полутораметровых аборигенов, мои метр девяносто с копейками не просто “большой”, а скорее “огромный”.
“Шаман” — не менее очевидно, чародей. Семантика слова-первоисточника скорее религиозная, но в Замороженном Мире религия и колдунство выходят “братья навеки”.
И, наконец, “душегуб”. В антском подобный термин нёс однозначно негативный оттенок, да и в прочих языках, мной изученных, тоже. Однако благожелательная лыба на папуасьей физиономии, во время произнесения, не изменилась ни на брезгливую, ни на ехидную. То есть, очевидно, просто констатация факта, а слово негатива не несёт.
Третьим же делом, стал я приглядываться к папуасиям. Не в плане “Враги. Мочить-мочить!”, а с исследовательским интересом. И, в целом, выходили они нормальные типы. Мелковаты, конечно, тощеваты (кто бы говорил, ехидно встрял внутренний голос), но, очевидно, это следствие их “дикарствования”. Я бы даже сказал, что они более симпатичные внешне, нежели прочие встреченные мной стегасцы. Хотя, прикинув и подумав, понял что дело, как ни забавно, в размерах: грубые, рубленые черты лица были и у троицы, но, за счёт миниатюрности, не столь бросались в глаза, ну и казались изящнее и органичнее.
А так — менее загорелые, чем обитатели городков, с волосами потемнее, не столь выгоревшими, что объясняется обитанием в джунглевом полумраке. Буркалы разноцветные, от светло-карих одного копейщика, к зелени второго, ну и почти синих чародея. Нормальные типы, в общем. Татуировки есть, кстати, но довольно симпатичные и далеко не по всему телу. И костяная серьга у чародея, из зуба какой-то местной пакости. Копейщики серьги были лишены.
И вот блин, не могли подождать хотя бы до завтра, чтоб я свою тонкую душевную организацию в порядок привёл! Впрочем, ладно, успокоился я, состроил на физиономии умеренно-благожелательное выражение, и изрёк:
— Исцелись, шаман, — чем, судя по довольному лицу, не “наломал дров”. — И вы, исцелитесь, воины.
— Не “воины”, — слегка нахмурился чародей. — Мужи эти — зверобои.
— Дом мой не в одном дне пути, а слова, с расстоянием, меняют смысл, — ответствовал я.
— Меняют, — понимающе покивал чародей. — Что ты хочешь, за свой щедрый дар? — перешёл он к делу.
И началась у нас беседа. Вообще, оказалось, что местные аборигены “болезненно честны”. Не вообще — “враг” или "недоброжелатель" (а было у них аж восемь понятий для людей, ну и два однозначно негативных) мог быть: ограблен, отравлен, убит без каких бы то ни было колебаний. Но, я был уже “знакомым человеком”, да ещё и “соседом”.
То есть, дар мой приняли и местным он “зашёл”. Но, на контакт они не шли, причин почему — я не понимал. А сейчас понял, что воспринимали нас как “незнакомцев”, без агрессии, но и без приязни.
Соответственно, дары были эквивалентом “с неба упало, не без помощи вон того типа, так что спасибки ему мысленно”.
А вот после “смерти племени” и “душегубства врагов”, я не вернулся в “большую деревню”, ну и не уехал на мобиле по своим делам, а, похоронив племя, явно вознамерился поселиться в джунглях. Став из условно-нейтрального незнакомца — соседом. Подарившим ценный и приятный дар, который соседу, по внутреннему папуасьему кодексу, надо вернуть, о чём меня шаман племени и спрашивал, в плане “чего мне желается”.
И куча мыслей бродит в башке, неструктурированных и вообще, а надо разобраться что делать. Так что, вздохнул я, да и выдал: мол, думать мне надо, раньше завтра не скажу. Шаман на это понимающе покивал, да и срулил в туман лесопосадок с копейщиками.
А я, выгрузив из мобиля брезентовый коврик, расселся на нём да и предался медитациям и размышлениям.
Итак, если опустить момент со смертью спутников (сердце, на последнем, болезненно сжалось даже “у меня во тьме”, ну и слезы в глазах появились), выходит такой расклад:
На Ниле идёт война. Насколько сильная — непонятно, пресса воюющей страны закономерно полна лжи и пропаганды. Свойственно это человекам, никуда не денешься.
Так вот, готтийцы, со своим “вторым на Стегасе” флотом, в войну влезли. И до Анта я, банально, не доберусь. Ну, или это будет крайне сложно, с не самой высокой вероятностью успеха — морда лица моя типично “антская”, так что мдя.
Это тезис раз. Далее, вот говорит шаман папуасий, “сосед”. А почему бы и не “да”? До Анта не доберусь, кроме того, место цели экспедиции известно, а проф, светлая ему память, примерно “куда копать” указал. Книги по археологии есть, голова у меня не самая сообразительная, но и не самая глупая, в наличие имеется.
Так почему бы мне, не без помощи тех же папуасиев, не откопать гробницу? Возможно, там ничего не будет. А, возможно, будет что-то небезынтересное.
Ну и, соответственно, тренироваться, заниматься, сёрфить местный эфир и проводить анализ Архивом.
Если подумать, выходит, что довольно разумный выход-то. Уж на ближайшее время — точно. С голоду не помру, запасов у меня телега, точнее мобиль. Дело — небезынтересное, климат… ну не очень, признал я недостатки климата. Надо бы с барахлом в мобиле подумать, а то пока что ничего, но, уже через несколько дней, всё гнить и ржаветь начнёт нахрен.
Самому-то мобилю пофиг, нержавейка, а вот оружие, барахло — проржавеет и сгниёт, если что-то не придумать. И книги археологические пропадут, что не есть хорошо. Но это всё вопросы возможного будущего. Которое я, всё-таки, наверное, проведу на раскопках. И интересно, ну и в некотором смысле почту память спутников — пусть и глупо, но было такое иррациональное ощущение.
А из сиюминутных моментов, которые могут всё мной надуманное похерить — готтийцы, пидарсы импортные. Группа гниющих гадов — военные, ну и чёрта с два они на своём каркасно-брезентовом мобиле пёрли от океана. Соответственно, некое судно, катер речной какой, стоит в городке со сложным названием. Иначе, чёрта с два бы нас эти гады нашли.
А значит, завтра с утра эти пидарасы корабельные забеспокоятся, куда делись их гадкие посланцы. И, высоковероятно, либо пришлют группу “посолиднее”, либо вообще приплывут своей речной калошей, проверять. И будет это в ближайшие два дня, позже — уже маловероятно.
Соответственно, приплывают-приезжают готтийские сволочи, ну и видят сожжённый лагерь с костяками. И послатых, соответственно, нет.
В то, что найдут “путь мобиля” — банально не верю. Это саванна и джунгли: уже сейчас “путь отхода” без псины какой не обнаружишь. А завтра следов не останется даже для “обонятельного биомодуля”.
Значит, для готтийцев выходит такая картина: направилась команда “потрясти гадких антцев”, на тему сокровищ несметных. Антцы мёртвые, а группы нет. В то, что какому-то психу придёт в голову мобиль ныкать в джунглях… Нет, бред, не подумают.
И о смерти группы ищущие знать не будут, соответственно, наиболее логичный вывод: послатые антцев перебили, но у тех сокровища были совсем несметные. Столь несметные, что четвёрка сокровищи прихватила, да и дезертировала, уехав в неизвестном направлении.
Наиболее логичный вывод, следовательно, если пидарасы готтийские кого искать и будут, так это своих дезертиров, по городкам окрестным. А никак не меня с мобилем, в джунглях сныканных.
А значит: ждём явки готтийцев. То, что я себе надумал — высоковероятно, а не гарантированно. Заберусь, прикинул я, наверное, на дерево какое, подальше полусотни метров “уверенной чародейской сенсорки”. Присмотрю за явившимися гадами. А дальше, по результатам, будем решать.
На этом я мысли мудрые свои прервал, слегка перекусил всухомятку, обложился колючей проволокой и верёвками противозмейскими, ну уснул, потому что переживания и события уходящего дня просто требовали утрясти себя во сне.
Проснулся я на рассвете, не от парда какого или змеюки, а от задумчивого, но довольно громкого бормотания:
— Хорошая ограда, однако, — бормотал шаман, посасывая явно травмированный колючкой палец. — Острая. Шаман-душегуб, — отметил он моё просыпание. — Ты решил, чем племя отплатит тебе?
— Пока нет, шаман, — ответствовал я. — Скоро явятся соплеменники врагов, — пояснил я на недовольную физиономию шамана. — Вот когда уйдут ни с чем — скажу. А так — помру сегодня или завтра, какой тут дар?
— Мудро говоришь, — понимающе покивал шаман. — Враги… зверобои племени могут тебе помочь, — произнеся это он морщился, как от зубной боли, видимо страдал, но предлагал, молодец такой.
— Не нужно, — помотал я башкой, на что дядька буквально “расцвёл”. — Я не хочу убивать врагов. Убийцы моего племени — мертвы, я — один. Пусть думают, что я умер.
— Хорошо, большой шаман, я понял твои слова. Зверобои присмотрят за врагами, но не будут их добывать. А когда обманутые простофили, — на этом он по-девчоночьи хихикнул. — Опозоренные уйдут, приду к тебе говорить.
— Угусь, — покивал я.
Ну и вторично, на моей памяти, ускакал шаман в туман джунглевой лесополосы. Временами хихикая: очевидно, учитывая скрытность существования и прочие моменты, “налюбить вражину” считалось не только “крутым”, но и предельно забавным у местных.
А я, сварив (не без труда, да и зарёкся до решения “готтийского вопроса” разводить костёр из местных “гнилушек” — дымил, как сволочь, да и горел хреново) пожрать, выудил из своего скраба бинокль, трофей с пидарасов, да и окинул взором окружающий меня пейзаж. Прихватил пару верёвок, присмотрел какую-то баобабину, вроде подходящую, и задумался.
Чувство животных, на баобабине, выявило пропасть всяческой пакости животного толка. То есть, вот полезу я, а меня за ценный элемент организма животина какая, типа белки клыкастой укусит. Если вообще не змеюка.
В общем, начал я взбираться по древесине, нафиг раскидывая всю живность над собой. Эфирным воздействием, подальше, от греха.
Живность исправно раскидывалась, но я разочек, на полпути, чуть не навернулся с лесины.
Дело в том, что наткнулся я на весьма толстую и большую змеюку. Подозреваю, не ядовитую, скорее душительную, уж больно велика. Ну да не суть. Почуял ее, примерился, ну и метнул телекинетическим воздействием подальше.
Вот только выражение морды змеюки, с вытаращенными глазами, до смеха напоминала одну виверну из Земного Края, попавшую под гнёт чернобыльских быдл. Несколько, конечно, отличалось, но в целом: “Граждане! Да что ж это творится-то?! Сижу, никого не трогаю — а меня в пропасть! И ни укусить, ни придушить… Безобразие!”
Именно с такой мордой змеюка летела в пропасть, а я ржал, натурально боясь навернуться. Впрочем, собрался и уже в более позитивном настроении стал взбираться дальше.
Очевидно, мудрая психика решила, что мне нужна встряска, ну и “истерика смехом” вполне мне помогла, если не избавив, то притушив остроту сожаления.
И, в итоге, забрался я на баобабину, с помощью верёвок, развилки дерева, ну и флористической матери, сотворил себе сносное гнездо-сидушку и принялся наблюдать. Листва баобабины меня надёжно скрывала, место лагеря прекрасно просматривалось. Птицы, ранее расшуганные, возвращались на дерево, противными криками выражая возмущение.
Благодать, в общем. Я даже закурил, не без сожаления отметив, что через месяц-другой мне будет и нечего. Если всё пойдёт по запланированному, конечно.
Посидел, минут двадцать, ну и логично заскучал, начав от нечего делать возится в эфирном плане. И, в один из десятиминутных “приходов в себя”, во время которых я осматривался, обнаружил в бинокль бодро шуршащий по Жёлтой катер. Немаленький и явно военный.
Так, подумал я, напряженно вглядываясь в плывущих биноклем. Катер подплыл к колену, сбросил некие сходни, ну и выпустил из своих недр пяток готтийцев в военной форме и какого-то, явного местного, типа.
Место лагеря с реки просматривалось, прогоревший остов мобиля был заметен, так что почесали готтийские пидарасы и непонятно какой местный к лагерю. Походили, в машину позаглядывали, обгорелые ящики попинали.
Я же боролся с сильным желанием отбросить бинокль, да и перестрелять гадов из Росси. Но, не без труда, поборол естественный порыв.
Тем временем, местный тип понарезал круги вокруг лагеря, и держал ответ перед явным готтийским офицером. Судя по просматриваемой моде готтийца и жестам собеседников, диалог происходил в таком ключе:
— Куда подевались мои верные пидерасы?
— Не могу знать! А они вообще тут были, вашество?
— Издеваешься, смерд?! Антцы дохлые, а они такие сволочи, что без доброй готтийской пидарасины не помирают! Так что были! Говори, куда делись. А то отрежем ногу, по самую голову!
— Не могу знать, вашество! — пожимал плечами и разводил лапами местный. — Если и были, уехали куда. Тут их точно нет. И следов нет.
— Дебил… — отчётливо читалось на офицерьей морде.
После этой, мысленно мной озвученной пантомимы, офицер сплюнул на землю, развернулся, ну и умаршировал к катеру, со своими ещё живыми пидарасами.
Местный же постоял, попырился готтийцам вслед, сплюнул на землю, показал им в спину жест, ну и скорбно потелепался пешком, вниз по течению Жёлтой. Даже жалко его немного стало: тридцать километров, может за день не успеть, а ночевать в саване без лагерных приспособлений — дело не слишком способствующее продолжительной жизни.
Готтийская калоша простояла у берега с час. Я, признаться, следил за ними с немалым напряжением: если начнут “прочёсывать”, то надо будет их воевать. Какая-то часть меня этому, скорее, радовалась, вот только…
Ну, предположим, я не убьюсь и перебью готтийских пидарасов целиком. Это возможно, хотя и сдохнуть при этом я имею все шансы.
И вот, пропадает не “четыре пидараса за сокровищами”, а полноценный боевой катер. Это если я его вообще затопить смогу, что не факт.
В общем, готтийцы начнут разбираться, уже не одним, а двумя катерами и так далее. А я, значится, буду, весь из себя неуловимый и неуязвимый, их воевать до смерти.
Воображение представило многометровую, перекрывающую Жёлтую, гору. Состоящую из готтских корыт, непременно украшенную тысячами выбеленных черепов, ну и лениво-усталый голос с вершины, несомненно мой: “Опять готтийцы? Как же вы меня достали!”
Впрочем, готтийцы столь печальной судьбы своей нации не пожелали. По истечению часа корыто сходни прибрало, ну и уплыло вдаль.
То есть, очевидно, теория “сбежавших с сокровищем” пидарасов принята. А мне надо заниматься своими делами и “не светиться”, рассуждал я, спускаясь с древесины. Ладно, шаман грозился быть, так что разберёмся.
Спустился, перебрал барахло, печально отметил его влажность, да и углубился в книги по археологии, пока они вообще у меня есть. Впрочем, после обеда всухомятку, парадоксальным образом стимулирующего ум, я нашёл замечательный способ книги “хоронить”.
А именно, секунду вглядывался в разворот, отдавал команду Архиву, переворачивал страницу, вглядывался в разворот следующий.
И имел я к вечеру полную библиотеку всей наличной литературы, рекомендаций, наставлений и прочего. Естественно, не в памяти себя, но архивная читка гораздо быстрее обычной, а знания, даже если всё к чёрту сгниёт, не пропадут.
Ну и заснул, гораздо спокойнее, чем вчера, отгородившись проволокой и антизмейскими верёвками.
Пробудил, на рассвете, меня всё тот же шаман, шевелящий колючую проволоку палочкой и тем самым производящий будительные звуки.
Что меня порадовало — начал просыпаться я раньше, то есть тело и разум, приходя в норму, на присутствие посторонних начало реагировать до побудки.
— Смешно вышло с врагами, — оповестил меня шаман. — Уплыли, совсем глупые, — захихикал он, ну и хихикал, размахивая руками и хлопая себя по ляхам, минуту, пока я поднимался-собирался. — Так чего ты хочешь, большой шаман? — перестав хихикать, требовательно уставился он на меня.
— Дом мне нужен, — ответил я. — А это не дом, телега, повозка, — пояснил я на жест в сторону мобиля, на что шаман понятливо кивнул. — В деревне вашей…
— Нет! — аж отпрыгнул, выпучив очи, шаман.
— Не понял, — констатировал я, жестом пригласил собеседника присесть и завёл беседу.
Заняла она, наверное, с полдня: что-то я не понимал, какие-то мои вопросы не понимал собеседник. В чём я точно убедился, так это в том, что аборигены не только патологически честны, к “не врагам”, но и не менее патологически правдивы. И, не могу сказать, что мне это не понравилось, да и сам я решил папуасам в ответ не врать и не кидать. Потому что честно.
А, по делу, выходила довольно любопытная картина. Племя собеседника числом насчитывает от полутора до двух сотен папуасов. Точнее я выяснять не стал, уж очень художественно страдал и морщился собеседник.
Далее, очевидно, некогда, когда деревенька была “на берегу большой воды” (ныне, как я понял, она в глубине джунглей, в километре или двух от реки), был некий неприятный прецедент, связанный с попами и детьми аборигенов. К последним, кстати, у папуасов был закономерный пиетет, но это вопрос два.
А вот с попами вышло нехорошо. Кстати, возможно, попы и не гады, со своей точки зрения — хотели “дитёнков из дикости” вырвать. Но местным на хотелки попов монопенисуально, у них своя жизнь.
Которые попы порушили, увезя половину детей (остальные убежали), изувечив (очевидно, полагая мёртвым) шамана. Перебив часть пытающихся остановить беспредельщиков взрослых.
И тут встаёт вопрос отношения аборигенов к детям. Итак, племена живут в большинства своём вдоль реки, редко насчитывают более полутысячи рыл, торгуют с городками и менять образ жизни не желают. Им и так комфортно.
При этом, инбридинг, невзирая на “перекрёстное опыление”, в виде “уходящего за женой”, а, по итогам “остающегося с женой” парня — норма.
Причём, в рамках генетики замороженного мира, вроде и ничего страшного. Мифология, например, знала и Эдипа и Электру, точнее их аналоги. Вот только мифы были “не такими”.
Эдип, прибив папашу и женившись на мамаше, был до хрена счастлив. И узнав о родстве парочка не рассталась. И даже, “при седых волосах”, обзавелись детёнком “прекрасным как рассвет”.
То есть, основная мысль, что желание потрахаться, приправленное “истенной любовью”, всё преодолеет. Вторичная, ну и немаловажная мысля, это: “хотите дитёнка в обозримом будущем, а не “чудом” при седых мудях — подбирайте партнёра не среди близких родичей”.
С аналогом Электры выходило “похуже”: после годов потрахушек ейный батя завёл “настоящую” жону, от которой был дитёнок, а Электре пришлось довольствоваться ролью служанки-наложницы и помирать бездетной. Но в целом — тоже не самый негативный миф.
То есть, в рамках имеющихся “улучшений”, инцест в Стегасе был делом не только семейным, но и не осуждаемым. Разве что, в большинстве своём, идиотами такие пары считали, поскольку потомство у них — редкость великая.
Так вот, в ограниченной популяции местных папуасов вообще, ну и в конкретном племени в частности, с зачатием были серьёзные проблемы. А со смертностью — проблем не было никаких. И поповий набег чуть племя нахер не угробил. Но справились, хотя численности “руки рук рука” допоповья племя не достигло до сих пор.
Но последствия, как понятно, были. Первое, племя сныкалось в джунглях, рыбача аккуратно и стараясь на глаза никому не попадаться. Контакт с внешним миром и даже торговлю имели, но “специально обученными душегубами без страха смерти”, то есть, как я понял, специальными воинами, обученными как убивать, так и готовыми умереть, если что.
Второе, на попов у местных появилась не просто аллергия, но табу, ярко выраженное. А я, по местной классификации… ну непонятный. Чистого попа они бы попытались убить или спрятаться. Местных городских “послушников-мастеровых” — просто обходили, не приближались и не разговаривали, понимая полезность, но испытывая неприязнь.
А я, в глазах шамана, “на полшишчки поповский”, но не более. То есть, общаться можно, на соседа тяну, но к деревне меня не подпустят.
“За детей страшно”, честно признал шаман.
Ну, в определённом смысле, понять местных можно. Хотя, может даже и к лучшему — деревня папуасья выходит примерно километров на пять подальше от развалин, чем моё текущее месторасположение.
То есть, какую-то хижину, вне окрестностей деревни, папуасы готовы “с радостью” мне сбацать, в качестве “ответного дара”.
Ну, пусть бацают, довольно заключил я, по обдумыванию и прикидкам.
И позвал шамана с собой, мол, место покажу, где жить желаю. Шаман кивнул и попёрся за мной с телохранителями своими. А я смотрел на них и завидовал: босые, но об местную гадкую траву не режутся. Вот совершенно непроизвольно, на рефлексе ставят ходилки так, чтоб не шуметь и на пакость не наткнуться. А я в тяжёлых ботинках прею, которые такими темпами сгниют нахрен, поскольку чёрта с два их высушишь.
В итоге, припёрлись мы к развалинам, я на папуасов внимательно смотрел — ну мало ли, свячёное место, или табу. Но нет, осмотрел развалины шаман равнодушным взглядом, да и уставился на меня как на идиота.
— Ты, большой шаман, когда на дерево лез, головой не стукался? — заботливо полюбопытствовал папуас. — Точно ТУТ, — обвёл он весьма заросшую кустами и колдобистую, из-за развалин, поляну рукой, — жить хочешь?
— Неподалеку, хотелось бы, — озвучил я. — И хорошо бы, чтобы вода для питья рядом была, — размечтался я.
Уверенность в моей “стукнутости” физиономию аборигена покинула, он нахмурился, пошушукался с телохранителями да и попёрся куда-то, поманив меня за собой.
И, кстати, судя по всему, вверх, отметил я, следуя за папуасами. А через десяток минут привёл меня шаман на совершенно роскошное место. Я не понял, был ли это здоровенный холм, или этакое основание плато — деревья, почти как власти, “всё скрывали”.
Но, привёл меня шаман к скале из плотного песчаника, метров в пятнадцать высотой, с которой падал небольшой водопадик. Падал в чашу с водой, метров, наверное, шести диаметром, ну и вытекал, скрываясь в джунглях и, очевидно, вливаясь в Жёлтую.
В чём была прелесть места, помимо пресной воды: песчаное ложе озерца и ручья. Отсутствие зелени в радиусе метров двадцати: мои спутники, да и я щурились от яркого вечернего солнца.
Ну и, как следствие, в этом месте, конечно, влажно от водоёма. Но не парящая и истекающая капелью звиздецома джунглей.
— Хорошее место, — довольно покивал шаман на мою довольную рожу. — Племя бы здесь жило, но нам большая вода нужна, бабы отсюда не дойдут. И… — сам себя заткнул он, в очередной раз подтвердив “табуриованность” спиногрызов в моём присутствии. — Хочешь — построим дом.
— Хочу, — не стал ломаться я. — Мне бы ещё вещи сюда перенести, — закинул я удочку.
— А-а-а… — с вполне понятным выражением протянул шаман.
— Нож? — уточнил я, на что собеседник помотал головой.
— Много нож. Не надо, — выдал он. — Вкусное-сладкое есть? — с надеждой уставился он на меня.
— Такого как было — нет, — прикинул я количество шоколада. — Но другое есть.
— Перенесём, — решительно кивнул шаман. — И дом построим. Но темно скоро, — тонко намекнул он на толстые обстоятельства.
— Тогда завтра, — заключил я.
Ну и расстались мы, а я попёрся в обратный путь. Кстати, чувство направления, как отметил я, было изумительным — я помнил, где развалины, ну и где мобиль, невзирая на нарезаемые кругаля в джунглях.
С утра я проснулся сам, ну и увидел выбравшихся из зарослей папуасов, в количестве человек двадцати, под предводительством шамана.
После пожелания исцелится, я начал сортировать и разбирать добро. Мобиль, как понятно, останется тут, но он из нержавейки, брезент пропитан каким-то вариантом резины. Шины не дутые, цельные, так что если что и сломается, так только набивка сидений, что и похрен, логично заключил я.
В общем, все кроме шамана, нагрузились, да и потопали к месту моего жилья. Передавая оружие я… ну несколько задумался, хотя попуасии приняли стволы с благоговением, ну и желание присвоить их не выказали. На мой вопрос по дороге, шаман с гордостью ответил, что у племени есть “аж две гром-палки”. Впрочем, несколько нахмурившись, признал, что одна “совсем плохая”.
А через полчаса начала пути, нам встретилась (а мне впервые) семейка пардусов: пантерообразных кошачьих, в четыре особи, с полутораметровым (без учёта хвоста) телом. Ну и три самки по метру, причём присматривались к нам с гастрономическим интересом, с нижних ветвей двух деревьев. Носильщики замерли, а я переполошился — они ж добро моё покидают! Нет, причину понять я могу, но это категорически не можно!
Ну и пока не совершилось диверсии, вызвал серию эфирных вспышек поярче, в направлении кошатин. Кошатинам вспышки явно не понравились, так что, с противным, рычащим мявом семейка кошачьих скрылась в джунглях.
— Сильный шаман, — одобрительно покивал папуасий.
Да и продолжили мы путь, ещё через полчаса оказавшись у водопадика. Расстелил я на песочке брезент, раскинул барахло, субсидировал шамана килограммом карамели. Причём, попробовав конфетину, папуас вернул две трети!
При этом, как понятно, вопрос “расхищения” даже не стоял.
И вот, собралась двадцатка, пока я занимался сортировкой, да и учесала. За домом моим, как сообщил оставшийся в одиночестве шаман, блаженно развалившийся на песочке и с интересом наблюдающий за мной.
А я, начав с чистки своего многочисленного арсенала, логично призадумался — а не слишком ли я благодушен и доверчив? А не таят ли папусии коварные, нож мне в спину, сообразно своему папуасьему коварству?
Ну и выходило, что точно нет. Возможности прибить меня у них было за последние сутки достаточно. Реально, не один и не два раза.
“Богатства” мои немеренные… Ну да, богатства, для местных вообще сокровища, вот только папуасы выходят честные, без кавычек. Есть у них собственная “оценочная шкала”, в рамках её и действуют.
То есть, если и есть какое-то “немыслимо хитрое коварство, с усыплением бдительности”, то оно столь хитрое, коварное и папуасье, что я от него не уберегусь, потому что не пойму нихрена.
На всякий случай полюбопытствал я у шамана, не примет ли в дар, безвозмездно, то есть даром, он лично либо племя карабин.
Дядька аж с песочка подпрыгнул, очи на меня выпучил, башкой завращал. Потеребил я его вопросами хитрыми, в разной конфигурации.
Ну и выходит никак. Любой “подарок” — с “отдарком”, просто “впечатанный” в папуасов культурный код. То есть, племени тот же карабин был бы очень нелишним. Но племя не готово отдать столько, во сколько он оценён. А бесплатно брать не будет вообще.
— А если я вашу гром-палку починю? — уже всерьёз задумался я.
— Как шаманы из большой деревни? — уточнил собеседник, на что я кивнул. — Хорошо будет. А что хочешь?
— Рыбы, фруктов, — прикинул я. — Много не надо, я один всё же.
— Долго приносить будем, — закатив глаза выдал шаман.
— Долго не надо, думаю сочтёмся. У меня дело будет, как дом поставите, — озвучил я.
— Говорить будем, — протянул дядька.
— Будем, — констатировал я.
Через некоторое время вернулась двадцатка, причём с десятком женщин, все тяжело груженные. И, очевидно, в качестве охраны, три копейщика с аж стальными наконечниками, ну и два мушкетёра. С натуральными, прости историческая достоверность, мушкетами. Дульнозарядными, похоже, с кремнёвым, мать его, замком.
В общем, вид этого антиквариата, полутысячелетнего тому назад срока “разлива”, ввёл меня в печаль. А шаман, подозвав одного из мушкетёров, благоговейно передал пятикилограмовую, гранёную дуру мне.
Папуасы вокруг скопились, с интересом взирая на меня, но шаман на них нарявкал, и народ разбежался по делам. За мной же остались следить только “воины” и шаман.
Ну а я скорбно разглядывал и вращал в лапах это “порождение старины глубокой”. Ну ладно, раздолбанный, как бы не многовековым, употреблением гранёный ствол — пуля, как выяснил я, постучав и извлекши заряд, лилась, так что пофиг, хотя звиздец, конечно.
А основная проблема сего карамультука была в раздолбанном запальном отверстии, через которое порох на полке, конечно, основной заряд поджигал, вот только половина действия этого основного заряда в запальную дыру и вырывалось. Присмотревшись к мушкетёру, я заметил на его лапах и даже физиономии шрамы, явно от ожогов. В общем, звиздец выходит, а не оружие.
При этом, порох был бездымным, довольно высокого качества. Очевидно, обмениваемый племенем “у городских”.
В общем, бардак и так жить нельзя, веско постановил я. Так, ну с гильзами я местным помогу, а что в них пихать будут — что литую пулю, что дробь, да хоть камни — непринципиально.
Инициатором у нас будет кремень, от этого без капсуля мы никуда не денемся, начал прикидывать я, припоминая мне известное и просматривая доступные “оружейные схемы” эфирных шаблонов. А вот капсуль, в текущих реалиях, выходит лишнее усложнение. Инициатор сделать — местные не потянут. А раз так, значит: кремень будет у нас воспламенять затравку, затыкая собой запальное отверстие. Со временем кремень, конечно, разрушится, но, судя по топорам папуасов — вот с чем-чем, а с кремнем проблем не будет.
Далее, дульнозарядное оружие — бред и фигня, а значит, будет у нас переломное ружжо. Этакий нездоровый гибрид переломного ружья и мушкета, хмыкнул я, прикинул, да и решил от гильзы отказаться: раз капсюля нет, то гильза — лишние сложности. Значит, патрон помещается в ствол с казны, сыплется порох, замок защёлкивается, а излишек пороха выдавливается в брандструбку. Кременевый ударник по ней херачит, воспламеняя порох затравки, а потом и весь заряд.
Ну, в принципе, на порядок технологичнее текущего угрёбища выходит, прикинул я. Не фонтан, конечно, но в реалиях племени — вполне ничего. С дробью правда пусть сами думают: мне возится с ней неохота, честно признал я.
Ну и начал, в рамках надуманного, осуществлять эфирное воздействие на карамультук. Схемы “классические”, отпечатанные в эфире, требовали нагрева и прочего подобного. Но, были схемы и без нагрева, для изготовления инструментов и некоторых видов холодного оружия. А я, как понятно, эфирно прописанным техпроцессом не ограничен. И, за шесть часов, надуманное надругательство учинил. Кстати, пару кило лишнего металла у меня сохранилось — думаю возьму как “плату”. А то, судя по удивлённым рожам, мне чего-нибудь ненужное всучить могут, а сталь тут знатная, явно не одну сотню лет пережившая.
— Подойди, — тыкнул я перстом в мушкетёра. — Смотри.
Ну и, прихватив порох, сделал подходящую пулю, показал, как и чего, протянув ружье мушкетёру.
— Попробуй, — предложил я сведшему глаза в кучку папуасу.
Шаман вопросительно зыркнувшему на него мушкетёру кивнул, ну и выпалил ружьеносец в дерево. Что приятно, отметил я, формируя из части оставшегося металла пулелейку, выхлопа из брандструбки почти нет, а значит — всё работает. От расколотого кремня, если что, стрелка обережёт широкий боёк. В общем — сносно.
— Железо возьму как плату за работу, — выдал я пучащему очи шаману. — Это моя цена и она честная, — отрезал я.
А пока судорожно вживающийся в новые реалии шаман размышлял, я давал инструкции мушкетёру. В отличие от шамана, от него слов кроме “мая понимай” и “моя не понимай” я не слышал, но, судя по действиям, слова мои мудрые он воспринял.
А сам факт масштабного “инженерного воздействия”, причём не по лекалу, искренне порадовал меня. Да, не “великий механизм”, да и прямо скажем, моя поделка была химерой. Но, в рамках имеющихся реалий, выходило вполне вменяемое техническое решение, погладил я мысленно себя по умной голове. Ну и эфирное воздействие вполне корректно и грамотно осуществлено, умеренно погордился я.
А перестав заниматься ерундой, обратил я внимание на копошащихся “строителей”, поскольку все шесть часов я был весьма сосредоточен на сотворении “карамультук версии 2.0”.
И, на данном этапе, выходила довольно любопытная картина: на двадцати, заглубленных и забитых в песок толстых бамбуковых основах, был уже вполне удобоваримый, дощатый пол, покрытый циновками. Размеры были примерно пять на пять метров, более чем достаточно для одного. В центре, на каменюках, располагался каменный очаг. Ну и каркас стен, частично прикрытых лёгкими досками, подпирал скатную крышу из пальмовых листьев и травы.
Хижина, конечно, та ещё, но всё равно неплохо. А окон и дверей нет, видимо, внахлёст прикрываются циновками.
В общем-то, за последующие четыре часа папуасии хижину окончательно построили, сделали мне ручкой и удалились.
На моё “будет разговор” шаман покивал, ну и пригрозил присылать на рассвете “зверобоя”, который передаст мою просьбу о встрече, когда я “буду готов”. И довольно многословно поблагодарил за карамультук-переломку. Спорить о “цене, запрошенной мастером” не стал, но явно был благодарен, что и неплохо.
А у меня вышла вполне сносная хижина, даже с горшками, травяным ложем и гамаком, отметил я, складируя свои пожитки. Весьма неплохо, вообще-то.
А отсрочка разговора о “раскопках” была связана вот с чем: понятно, что в местной оценочной шкале, мой “инженерный перформанс” весьма ценен, невзирая на “обозначенную” плату. И, если бы я просил копать сразу, велика вероятность, что согласились бы и очень дёшево. Причём, во вред деревне.
А уже “в процессе работы”, не имея возможности в рамках “культурного кода” взять сгоряча данное слово взад, папуасии стали бы винить в “неустроении” меня. Ну свойство такое у человеков, даже весьма симпатичных. И привести это, теоретически, могло даже к объявлению меня “врагом”. Вряд ли, но недоброжелательность точно бы появилась, факт. А она мне с попуасиями нахрен не сдалась, я тут, похоже, надолго. Ну и, соответственно, вопрос “копать” и сколько это будет “стоить” лучше решать одев сапоги на свежую голову.
И вот “сапоги”, были второй причиной “отложенного разговора”. Ласты мои в местной жаре и тяжёлых ботинках потели нестерпимо, ну и не смешно это не разу. При этом, попытка пройти босым или в сандалетах, закономерно привела к царапинам — ну нет у меня “рефлекса джунглевого хождения”, как у папуасов.
И вот, решил я решить вопрос кардинально: место моей локализации определено, это окрестности водоёма и развалины. А значит, я просто местную гадкую колючую траву нафиг изведу эфирным воздействием! И даже, наверное, аналог мостовой проложу, благо, бамбучин в округе хватает.
И до темноты изводил траву в округе, умылся из озерка, порадовавшись весьма тёплой водой, ну и лёг спать, прикрыв хижину колючкой.
Проснулся на рассвете, помахал рукой в смысле “не сейчас” припершемуся и исчезнувшему папуасию и… распугал, наверное, всю живность в километре окрест.
Дело вот в чём — умываясь водой из озерка, я отметил приятную, возможно даже чрезмерно тёплую температуру. Ну и решил, значится, поплавать немного, разогнался и сиганул в озерцо. Ну и с жуткими визгами выскочил из него: под верхним слоем тёплой воды, сантиметров в двадцать-тридцать, была водичка градусов десяти.
Разбор полётов показал, что водопадик — это явный родник, выход холодных грунтовых вод. Верхняя часть прудика прогревается, ручей из него вытекает тёплый, но само озерцо — мдя. Это хорошо, что сердце молодое и здоровое, а то и помереть нахрен мог от “утреннего купания”.
Вот и ещё одна задача для работы, хмыкнул я и начал пробиваться к развалинам, ломая и кроша бамбучины и прокладывая “мощёную дорогу”.
Живности мне не встречалось, тишину джунглей нарушали лишь хлопки раскалываемого бамбука и треск валимых деревьев (делал я всё это, как понятно, эфиром).
Очевидно, местная фауна, различной хищности, связываться со столь громким психом не пожелала, ну и, соответственно, передислоцировалась подальше от греха.
И к начинающимся сумеркам я как проложил дорогу, так и расчистил площади от гадкой травы. И к хижине возвращался босой, по “бамбуковой брусчатке”, что не может не радовать.
И, уже в наступающей темноте, вырыл “вниз по течению” ручья купальню, небольшую, но ополоснуться-помыться милое дело, да и “холодное озеро” выйдет за источник чистой воды. И, кстати, можно охлаждать и некоторые продукты хранить, в горшках каких, прикидывал я, засыпая.
С утреца явившийся папуасий был извещён моим “тащи шамана!”, кивнул и утопал. А я не без удовольствия принял тёплую ванну, перед явкой поставщика дешёвой копательной силы.
Шаман припёрся, присел напротив меня на циновку, ну и вопросительно на меня уставился.
— Мне нужно выкопать, на той поляне с камнями, — начал я. — Яму, шагов в двадцать глубиной. И в полтора моих роста шириной. Укрепить стены, чтоб не разваливались, и… канал, до самой глубины, чтоб отводил воду, — прикинул я.
— Время нынче сухое, — задумчиво протянул шаман, намекая на недавно начавшийся “сухой сезон”.
— Всё равно нужно, — выдал я.
— К духам попасть хочешь, — выдал шаман, очевидно какие-то местные религиозные заморочки. — Много работы, большой шаман, — констатировал он.
— Много, — не стал спорить я. — Но я помогу, в меру сил. И мне это надо. Могу отдать карабин, — указал я на висящий на стене хижины ствол.
— Гром-палка слишком много, — безапелляционно ответил шаман. — И так ты сделал новую гром палку и не берёшь новый дар, предки огорчиться могут, — нахмурился он, покачав головой. — Но много надо копать, да, — поджал он губы, прикрыв глаза. — Всех мужчин племени нельзя — голодно будет, — выдал вердикт он. — Но сделаем, если ты поможешь в двух вещах. Вещи от тебя я брать не буду, — помотал он головой, — предки разгневаются и племя умрёт. А вот трудами ты нам поможешь, — начал лыбится нашедший выход шаман.
— Какими трудами? — невосторженно полюбопытствовал ленивый я.
Ну реально, запряжёт круглое таскать и квадратное катать, папуасий хитрый, обеспокоился я.
Впрочем, оказалось что всё не так страшно.
Итак, “специально обученные папуасы” торгуют с городком, ближе к концу сухого сезона. Кстати, про меня шаман побожился “молчать” за всё племя, что с их честностью меня в целом удовлетворило.
Торгуют значит, выменивая ножи металлические, карамультуки доисторические, порох, ткань, верёвки. Скажем так, полезные технические приблудины в папуасьем быту.
И вот чем они, собственно “торгуют”: помимо какой-то растительной пакости, которой занимаются “женщины племени”, основным меновым товаром являются плоды охоты. Шкуры, рога, зубы различных речных и саванных хищников.
Собственно, в джунглях дикари, как я понял, жили, потому что в саванне их бы нахрен скушали — пусть и относительно редкая, но здоровая и агрессивная фауна саваны выходило опаснее джунглевой. Тут пардусы, с которыми папуасы вообще старались не связываться, да змеи, заметные и довольно чётка локализованные микроклиматом.
А в саване и львы, и всеядные(!) слоны, и кошачьи стайного типа, вроде гиен. Это не говоря о стадах рогатых скотов, которые тоже прибьют, в смысле забодаю, ну и будут врать, что так и было.
В реке ещё и крокодилы всяческие, но это вопрос отдельный.
В общем, жить в саване папуасии отказывались, потому что хотели жить. Но, при этом, основой меновой торговли были плоды охоты, как раз в середине и ближе к концу сухого сезона, когда стада всяких рогоносцев перебирались к побережью Жёлтой, ну и хищная фауна вслед за ними.
Охота, невзирая на пару крамультуков, была небезопасная, поджимающий губы шаман печально сообщил, что редко год бывает без смерти “зверобоя”, а то и двух и даже трёх, совсем печально дополнил он.
Но охотится нужно, на продажу, да и самим папуасиям, в плане пожрать и поделок. И вот, хотел за “копку” шаман привлечь меня к охоте, снизив вероятность “умирания зверобоев”. Вполне логично и справедливо, заключил мысленно я. А, с учётом моего арсенала, мне это будет скорее развлечение, а папуасам, по сути, жизнь.
— Естественно помогу, в смысле побьём зверя, — выдал я довольно улыбнувшемуся шаману.
— И ещё, большой шаман, одно дело справишь, — вдруг выдал собеседник.
— И какое? — припомнив попуасье коварство и прочее приподнял бровь я.
— Вот этим поработать надо, — нагнувшись к хренеющему мне выдал папуас.
И тычет, паразит такой, клешнёй своей извращенческой, мне, извиняюсь, в писюн!