В понедельник дети с радостью согласились ночевать у бабушки, мама тоже не возразила, скрыв довольство, а Лена освободилась уже к обеду и до вечера полировала глотку пивом, вызывая зависть у хмурого, не пьющего перед дежурством мужа. В семь вечера, будто подсмотрев, когда Серега хлопнет дверью, позвонила Надежда Александровна.
— Я закончила работать, Елена Сергеевна, Вы позвонить просили…
— Дуй домой, переодевайся во что-нибудь мене пафосное, чем твой костюм, бери полторашку… нет, двушку пива, светлого «Толстяка», роллы и сразу ко мне. Жду. Это приказ, — добавила, разобравшись с интуитивным управлением. Добавила так, на всякий случай. Главное — приказной тон обращения и четкое желание. Но и слово «приказ» лишним не будет.
Чиновница заявилась часа через два. Сама водрузила на узкой кузне баллон пива, коробку с роллами и пакет с соком и фруктами. Другой пакет виновато протянула в сторону Лены.
— Куда положить, Елена Сергеевна, это мой рабочий костюм на завтра.
— Ух, ты! Предусмотрительная. В детскую положи… как тебя называть, не подскажешь? — уже пьяненькая, иронично спросила Лена.
— Н-надя? — неуверенно, со страхом предложила Надежда Александровна.
— Ха-ха! Так и знала, что постесняешься! Буду звать тебя. как придется. Не возражаешь? — Чиновница согласно кивнула. А куда бы она делась? Это было первое издевательство, Лена только входила во вкус. — Что ж ты такая толстая? — спросила чисто риторически. — Ладно, хозяйничай, а я пошла в зал. Там на журнальный столик все накрывай. Красиво. Посуда вся здесь, в гарнитуре. Найдешь.
В полутораметровом телике на стене сменялись музыкальные клипы, столик был заставлен красивыми яствами в праздничных тарелках, скромная чиновница стоя наливала пиво в чистейшие бокала, а Лена в домашнем халате развалилась в кресле. Второе находилось на противоположном конце стола.
— Садись, разрешаю, — позволила она, кивая на мягкое дерматиновое кресло с деревянными подлокотниками, точную копию своего трона. — Давай чокнемся, — предложила, протягивая бокал. Звякнуло стекло, немножко отпила. Съела роллу. — Закусывай, не стесняйся… м-да, ну и расплываешься ты. — Посетовала с искренним сочувствием. — Тюлень позавидует.
Легкие свободные брюки светлого оттенка все равно натянулись на ляжках и широченной корме, касаясь подлокотников широкого домашнего кресла, где нормальному человеку можно было спокойно выспаться, свернувшись калачиком. Фартук живота лежал плотным тестом, доходя до середины бедер, прикрытый темной блузой, одетой навыпуск; грудь, несмотря на поддержку бюстгалтера, свисала арбузами чуть ли не до пупа; подбородок был тройным, щеки наплывали на глаза. Черные крашенные волосы, прическа — каре. Только кожа, пожалуй, являлась единственным светлым пятном в ее образе — без морщин, чистая, приятно загорелая, без намеков на прыщики и редкие усики, которые у брюнеток в ее возрасте намечаются частенько. Причем было видно, что она с ними не боролась. Просто не росли сами.
— Ну, тетя, расскажи о себе, — именно попросила Лена рабыню, ощущая в себе нарастание странного ликующего настроя и желая его притормозить. Времени впереди было много.
— А чего рассказывать-то? — переспросила «тетя».
— О жизни своей пропой, дура. Я послушаю, как ты до такого безобразного тела дошла. Да и характер у тебя подленький, как у гадюки. Говори, — уже приказала.
Из Надежды Александровны полилось помимо воли. Как она ни пыталась остановить словоизвержение — не получалось.
Рано вышла замуж за преподавателя института на десяток лет старше, родила двух дочерей, есть внуки, о благосостоянии которых переживает больше всего, из-за которых и вписалась в аферу с квартирами неблагополучных мамаш; карьеру изначально начала в администрации другого района, а месяц назад перевили сюда, чтобы «спрятать», когда стали вскрываться ее делишки. Десять лет назад у мужа перестал вставать окончательно и стресс она стала заедать, тогда и поползла усиленно вширь и еще больше окунулась в работу.
Долго рассказывала. Дочки с мужьями и детьми живут в коттеджах, а она с мужем ютится в скромной четырехкомнатной халупе многоквартирного дома. Денег в баксах накопила в пределах ста тысяч. Объездила всю Европу и половину Азии, посещала Америку с Карибами. Много еще бы наговорила, ели бы Лене не надоело.
— Хватит, рокфеллерша, мозги устали. Тебя послушать — бедная, нестрастная в личной жизни женщина. Сука ты подколодная, — сказала без злости. Не было ее. И кураж, начинавший было нарастать, куда-то испарился. Заговорила, падла, совсем. — Стакан обнови, — приказала, протягивая пустой бокал. — И сама глотай, не стесняйся.
Попив и поев в компании замолкшей рабыни, мимо ушей пропуская выступление очередного рэп исполнителя, вдруг догадалась, как повысить задор.
— Ну-ка, обзови меня.
— Что? — Поперхнулась Надежда Александровна.
— Обзывай меня, шлюха! Выдай всю грязь, что обо мне думаешь, ну!
Шлюха, шалава, сука подзаборная, алкашка, бомжиха, детей недостойная, падаль и падла — самые мягкие выражения, не считая откровенных матов, услышала в свой адрес и расцвела. Злость забурлила, закипела, кураж задорным напором накачал оскорбленную гордость. Она, ни разу не лесбиянка, даже сексуально возбудилась, чего точно от себя не ожидала.
— Заткнись, грязь! Ты моей перхоти не стоишь, падаль! На колени! — в сердцах выкрикнула Лена и уже спокойней, увидев, как неловко инспекторша бухнулась на колени, выбив из ковролина, показалось, всю недельную пыль, проговорила тише, но не менее зло. — Значит, такого ты обо мне мнения, да? А сама-то ты кто, скажи?
— Я?.. Я грязь у Ваших ног, — быстро нашлась рабыня. В ее выпученных от страха глазах плескался ужас. — Ел…
— Молчать! Я для тебя исключительно Госпожа! Повторить!
— Госпожа! — с готовностью, без задержки высказалась рабыня.
— Раздевайся, пыль. Хочу твой жир без одежды оценить. — В душе Елены горело желание унизить богатую чиновницу по полной.
Надежда Александровна со скрипом поднялась и скинула с себя всю одежду, включая затерянные в складках трусы размером с парашют. Снова опустилась на колени.
— На четвереньках ко мне. К ногам, сука!
Рабыня подползла, обогнув столик вдоль дивана, едва не задевая отвислым животом пол, и поднялась на колени у самых ступней хозяйки. Груди шарами на привязи свисали до втянутого на глубину стакана пупка, кожа на боках цвела разводами от растяжек, складка жира фартуком накрывала лобок.
— Ну ты скифская баба в натуре! — с некоторым восхищением воскликнула Лена. — Ну-ка, жировка, подними живот, покажи-ка мне свою мудень, — назвала, конечно же, по-простому незатейливо, всем понятно как.
— Пипец! Ты еще и не бреешься?! Мондавошек разводишь, что ли… встань и раздвинь ноги… да-а, не доковыряться. Как ты тогда сидя кончить умудрилась?
— Показать, Госпожа? — не раздумывая спросила рабыня. В ее взоре мысль больше не проглядывались, читалось одно лишь ошеломление и все. Даже страх куда-то делся.
— Давай, устрой шоу.
Чиновница села на пол и широко раскинула ноги. Чуть ли не до шпагата.
— Ты спортсменкой что ли была? — поинтересовалась Лена.
— Да, Госпожа, спортивная гимнастика в детстве, — говоря, Надежда Александровна лезла правой рукой под фартук жира, а на левую, откинувшись назад, опиралась.
Чтобы все разглядеть, Лене пришлось бы слезть с удобного кресла, лечь на пол и положить голову на ковролин. Делать это было лень.
— Все, хватит, я поняла. Я поняла еще, что ты полрулона туалетной бумаги когда поссышь изводишь, хах! А по большому, я вообще молчу. Так?
— Не совсем пол рулона….
— Это был риторический вопрос, уродина жирнявая! Налей мне пива и на четвереньки передо мной становись, я ноги на тебя закину. Затекли что-то.
Несколько минут Лена потягивала пиво и заставляла рабыню подавать ей со столика закуску, что она ухитрялась исполнять из положения «на четвереньках», не скидывая ноги хозяйки со спины, действуя лишь одной левой рукой. Вскоре Лене эта скукотень надоела. Несколько раз трезвонили и ее и рабыни телефоны, «надо их выключить», — думалось тогда, но не пошевеливалась.
— А что ты мужу наплела, падаль? — безразлично поинтересовалась она, ощущая заметное опьянение, которое еще не дошло до той стадии, когда кажется, что ты трезв. Да и по-маленькому в туалет манить начало. Скоро забегаешь, с пива-то.
— На даче у подруги ночую. У неё крестины внука были. Муж ее не знает.
— Поверил?
— Наверное. Я несколько раз к ней сбегала, когда он по пьяни буянил.
— У-у. Дай-ка виноградинку. Ссать охота, а идти лень… о! — Лену озарило. — Отвези-ка меня, коняшка.
Доехала на спине Нади до туалета, сделала дела, дверь не прикрывая, вышла и распорядилась.
— Давай-ка, лошадка, покажи, как ты подтираешься. — Ей было на самом деле любопытно, такой наплыв жира она сроду не видела.
Бока рабыни свисали с унитаза, ляжки закрывали все. Послышалось недолгое журчание, и рука Надежды Александровны по локоть перегнулась через пузо, оторвав от рулона совсем не половину мотка, разумеется.
— Ох, блин, не хочу я быть толстой, — вслух посетовала Лена. — Подъезжай ко мне и погнали дальше.
Облегчившись, сидя на широкой спине враскорячку, Лена обратила внимание, что иногда некий ритм приятно щекочет ей клитор. Тепло, мягко и своеобразное покачивание…
— Стоп! Давай на месте покачайся вперед-назад, — приказала и прикрыла глаза, сосредотачиваясь. — Так, так… побыстрее… вот, вот… еще… нет, медленнее… вот так держать.
Мягко, необычно нежно и медленно нарастало возбуждение без колдовского влияния левой руки. Лена поймала нужный ритм. Приятно, что ни говори. Невольно вспомнились слухи о наездницах. Какая-то из старых подруг пересказывала историю своей знакомой, которая буквально кончала на скачках. Теперь в это верилось. Живой теплый вибратор, блин. Хотя, если честно, она и мертвым пластиковым ни разу не пользовалась.
Рабыня устала качаться, тяжело дышала, но ритм держала. Лена блаженствовала и тихо, чисто для куража поругиваясь, прислушиваясь к захватывающему ощущению.
— Сучка… бл… (нецензурное слово) шлюха еб…я (снова написать нельзя) … держи ритм, паскуда жирная… — и так далее.
Но скоро, минут через двадцать — точно не засекала, возбуждение застопорилось, и смена ритма больше не помогала. Наездницам, оказывается, не так просто кончить. Как и велосипедисткам… наверное. Лена, по крайней мере, ни разу при езде на двухколесном транспортном средстве даже намека на сексуальность не испытывала.
— Валяй к кровати, — скомандовала и для скорости хлопнула ладонью по заду. Как настоящий всадник. Ягодица колыхнулось как тесто. Зрелище ее развеселило, и она стала шлепать Надежду постоянно, пока та подбиралась к дивану.
Лена легла, сама стянула домашние трусы-шорты и широко раздвинула ноги, наплевав на категорическое неприятие лесбиянства и на свою нелюбовь к куннилингусу как к виду секса. На запах и вкус собственной промежности плевать стало. Рабыню стесняться что ли? Лишь бы поднять возбуждение и наконец-то кончить. Мимоходом промелькнула мысль, о том, что наказание сексом сильная штука. Испытывала, конечно, и не раз испытывала тягость недотраха, но жестокость наказания невозможностью разрядиться оценила на собственной шкуре еще тогда, когда неслась в туалет после попытки подкурить сигарету. А теперь захотелось естественности. Специально ни себя, ни рабыню не стимулировала.
— Лижи давай… нет, так щекотно, — дернулась Лена и от досады стукнула рабыню ладонью по голове. — Сильнее прижми язык, сука! Да не так, б-ь! В щелочку и по губкам осторожней вверх, к клитору… плотнее…да чувствуй меня, будто себя лижешь, прошмандовка! — В голове как вспыхнуло — верный приказ. Она может передавать ощущения рабыне. — О-ох, — сладостно потянула Лена. — Сама тоже возбуждайся, шлюха… — велела сквозь стоны и закачалась на волнах блаженства.
Летала вверх-вниз, постепенно приближаясь к пику и он не сплоховал. Ноги зажали судорогой голову лизуньи и полученный оргазм Лену порадовал. Не такой мощный, как колдовством наведенный, но сладкий по естественному… как приход от натурального морфия отличается от убойной синтетики. Наркоманы поймут.
— Хорошо-о… — хрипло протянула Лена, — боже ж ты мой… — напряжение полностью спало, складки меж бровей разгладились и лицо растянулось в блаженной улыбке. С минуту тихо кайфовала, забыв отпустить голову рабыни. Ляжки легли на ее плечи, и та боялась шевельнуться, чтобы не нарушить нирвану хозяйки. Саму Надежду Александровну терзало дикое возбуждение, напоминая то, первое, после неудачной (или удачной?) проверки сигнала соседей… лишь бы разрядка было похожей — все простит…
В эту ночь Лена еще не раз заставляла себя лизать, а в конце приказала осторожно трахать пальцами. Остановилась на трех, добилась очередного оргазма и уснула голой, зарывшись в одеяло. Лифчик и халат давно валялись на полу. Вняв осторожным просьбам рабыни, разрешила кончить и ей.
— Спи на полу, — приказала, зевая, — укройся, чем найдешь.
Надежда Александровна не сомкнула глаз до утра. Она чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Если существует такая сладчайшая награда, то почему бы не потерпеть унижения, к которым за несколько часов успела притерпеться. Ничего страшного в подобном рабстве нет… кроме ущемления наносной гордости. Но на это плевать она хотела.
Оба будильника зазвенели почти одновременно. Умывались, одевались, красились как старые подруги. Разве что Лена была старшей, а Надежда младшей. Лена на машине даже соизволила подбросить ее до работы, все равно по пути было. Чувствовала она себя сутра мерзко. Лесбиянкой с роду не была и становиться не собиралась. Стало противно от воспоминания о ночных забавах, но рассада проклюнулась.
— Так, шлюшка, слушай, — остановившись перед администрацией района, заговорила Лена. — Я тебе вышлю реквизиты, чтобы все оплатила, ясно? Потом квитанции за квартиру дам… черт, сейчас забыла. Все, гуляй пока, я позвоню.
— Я все сделаю, Госпожа, не сомневайтесь!
— А я знаю, что сделаешь, — ухмыльнулась Лена, — можешь зазря не лебезить. Да! Вот еще что. Худей и здоровей — это приказ. Жри меньше, спортом займись и все такое. Мне красивая рабыня нужна, а не такое чучело как ты. До встречи.
Когда Надежда вышла, дала по газам.
«Словно от чумы избавилась…», — с обидой подумала чиновница, глядя на быстро убегающий автомобиль. «Как же мне похудеть?», — Надежду Александровну охватило чувство тоскливой досады, в котором смешались собственные чаяния и приказ Госпожи.,
В середине дня перед обедом раздался звонок. Руки сами открыли связь и прижали телефон к уху. Рядом находились еще три бабы — бездельницы.
— Алло.
— Совсем забыла, шлюза, сделай депиляцию. Не нравится мне твоя мохнатка.
— Да, — и далее прошептала, — слушаюсь, Госпожа.
— Ты не одна, что ли?
— Да, — и снова тихо, — Госпожа.
— Ладно, разрешаю, когда мы не одни звать меня по имени — отчеству. — С этими словами бросила трубку.
Надежда Александровна положила на стол телефон в самых довольных чувствах. Одна часть души морщилась от презрения, а другая ликовала словно та Гюльчатай, которую господин назвал любимой женой.