- Она меня, верно, ненавидит?
- За что?
- Ваш дядя Адриан... что между ними было? Только не говорите мне "ничего".
- Дядя на нее молится, - тихо сказала Динни, - вот почему они просто друзья.
- Просто друзья?
- Просто друзья.
- Много вы знаете!
- Я знаю наверняка.
Ферз вздохнул.
- Вы хорошая. Что бы вы сделали на моем месте?
Динни снова почувствовала всю тяжесть своей ответственности.
- То, чего хочет Диана.
- А чего она хочет?
- Не знаю. Наверно, она и сама еще не знает.
Ферз задумчиво прошелся к окну и обратно.
- Я должен что-нибудь сделать для таких несчастных, как я.
Динни огорченно вздохнула.
- Мне ведь повезло. Таких, как я, врачи чаще всего признают ненормальными и упрятывают в сумасшедший дом. А будь я беден, нам бы эта клиника была не по карману. Там тоже не сладко, но куда лучше, чем обычно бывает в таких местах. Я расспрашивал своего служителя. Он знавал два-три таких заведения.
Ферз умолк, а Динни вспомнила слова дяди: "...Он наверняка затеет что-нибудь еще. А как только это случится, он сразу же свихнется опять".
Внезапно Ферз заговорил снова:
- Если бы у вас была хоть какая-нибудь работа, взялись бы вы ухаживать за помешанными? Никогда! Ни вы, ни кто другой, у кого есть нервы и душевная деликатность. Святые на это, вероятно, способны, но святых ведь не так уж много. Нет! Чтобы ходить за нами, нужно не знать жалости, быть железным человеком, иметь дубленую шкуру. Люди чувствительные для нас хуже толстокожих, - они не владеют собой, и это отражается на нас. Заколдованный круг. Господи! Сколько я ломал себе над этим голову! А потом - деньги. Если у больного есть деньги, не посылайте его в такие места. Никогда, ни за что! Устройте ему лучше тюрьму в собственном доме, где хотите, как хотите. Если бы я не знал, что могу уйти оттуда в любое время, если бы я не цеплялся за эту мысль даже в самые тяжелые минуты, - меня бы не было здесь сейчас... я был бы в смирительной рубашке. Господи! В смирительной рубашке! Деньги! Но у многих ли есть деньги? Может быть, у пятерых из ста. А остальных девяносто пять несчастных запирают в сумасшедший дом, запирают насильно. Все равно, как бы ни были хороши эти дома, как бы там хорошо ни лечили, - там все равно заживо хоронят. Иначе и быть не может. Люди на воле считают нас покойниками... всем на нас наплевать. Мы не существуем больше, сколько бы ни болтали о научных методах лечения. Мы непристойны... мы уже не люди... старые представления о безумии держатся крепко; мы - позор для семьи, жалкие неудачники. Вот нас и убирают с глаз долой, закапывают в землю. Делают это гуманно - двадцатый век! Гуманно! Попробуйте-ка сделать это гуманно. Вам не удастся! Тогда хоть подлакируйте сверху... подлакируйте, и все. Ничего другого не остается, уж поверьте мне. Поверьте моему служителю, он-то все знает.
Динни молча слушала. Ферз вдруг расхохотался.
- Но мы не покойники, вот в чем беда, - мы не покойники. Если бы только мы были покойниками! Все эти несчастные скоты - они еще не умерли; они способны страдать, как и всякий другой... больше, чем другой. Мне ли этого не знать? А как помочь?
Он схватился за голову.
- Неужели нельзя помочь? - тихо спросила Динни.
Он уставился на нее широко раскрытыми глазами.
- A мы только подлакируем погуще... вот и все, что мы можем; все, что мы когда-нибудь сможем.
"Тогда зачем себя изводить?" - чуть не сказала Динни, но сдержалась.
- Может быть, вы придумаете, чем помочь, - произнесла она вслух, - но это требует спокойствия и терпения.
Ферз рассмеялся.
- Я, наверно, наскучил вам до смерти. И он отвернулся к окну.
Динни неслышно выскользнула из комнаты.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В этом пристанище людей, понимающих толк в жизни, - в ресторане Пьемонт, - понимающие толк в жизни пребывали в разных стадиях насыщения; они наклонялись друг к другу, словно еда сближала их души. Они сидели за столиками попарно, вчетвером, а кое-где и впятером; там и сям попадался отшельник е сигарой в зубах, погруженный в меланхолию или созерцание; а между столиками сновали тощие и проворные официанты, - привычка мучительно напрягать память искажала их лица. В ближнем углу лорд Саксенден и Джин уже расправились с омаром, осушили полбутылки рейнвейна, поболтали о том, о сем, наконец Джин медленно подняла глаза от пустой клешни и спросила:
- Итак, лорд Саксенден?
Под этим взглядом, сверкнувшим из-под густых ресниц, он еще больше выпучил голубые глаза.
- Как омар? - спросил он.
- Изумительный.
- Я всегда сюда прихожу, когда хочу вкусно поесть. Официант, куропатка готова?
- Да, милорд.
- Давайте поскорей. Попробуйте-ка рейнвейна, мисс Тасборо; вы ничего не пьете.
Джин подняла зеленоватый бокал.
- Со вчерашнего дня я стала миссис Хьюберт Черрел. Об этом напечатано в газетах.
Лорд Саксенден слегка надул щеки, погрузившись в раздумье: "Интересно, выиграю я от этого что-нибудь или нет? Приятнее ли будет эта юная особа замужней?"
- Вы не теряете времени, - произнес он вслух, изучая ее лицо, словно пытался найти на нем следы ее изменившегося положения. - Если бы я знал, я бы не посмел пригласить вас обедать одну.
- Спасибо, - сказала Джин, - он сейчас за мной зайдет.
И сквозь приспущенные ресницы она посмотрела, как он задумчиво осушает бокал.
- Есть новости?
- Я видел Уолтера.