Халлорсен улыбнулся.
- И на том спасибо.
- Боюсь, что мои представления были очень примитивны. Я ведь американцев никогда и не знала.
- В том-то и беда; мы друг друга совсем не знаем. Мы просто по мелочам действуем друг другу на нервы; на том дело и кончается. Но вы мне навсегда запомнитесь, как улыбка на лице вашей страны.
- Как мило, - сказала Динни, - хотелось бы, чтобы это была правда.
- Если вы подарите мне вашу фотографию, я буду хранить ее всю жизнь.
- Конечно, подарю. Не знаю, есть ли у меня приличная, но пришлю вам лучшее, что найду.
- Спасибо. Если позволите, я здесь сойду; мне трудно владеть собой. Машина вас доставит куда нужно.
Он постучал по стеклу и сказал несколько слов шоферу.
- Прощайте! - сказал он, снова взял ее руку, посмотрел на нее долгим взглядом, сильно ее сжал и протиснул в дверцу свои могучие плечи.
- Прощайте! - шепнула Динни, откинувшись на сиденье и чувствуя, как у нее сдавило горло.
Через пять минут машина остановилась у дома Дианы, и Динни вошла туда в самом подавленном настроении.
Когда она проходила мимо комнаты Дианы, которой сегодня еще не видела, та приоткрыла дверь.
- Зайдите на минутку, Динни.
Она говорила шепотом, и у Динни мороз пробежал по коже. Они сели рядом на большую кровать, и Диана торопливо прошептала:
- Он пришел ко мне вчера вечером и остался. Я не посмела ему отказать. В нем какая-то перемена; у меня предчувствие, что это начинается снова. Он все больше теряет над собой власть, во всем. Мне кажется, надо поскорее убрать детей. Хилери их возьмет?
- Не сомневаюсь; не то их возьмет мама.
- Может быть, это будет еще лучше.
- А вы не думаете, что вам и самой лучше уехать?
Диана вздохнула и покачала головой.
- Это только ускорит дело. Вы не могли бы увезти детей?
- Конечно. Но вы в самом деле думаете, что он...
- Да. Я уверена, что он все больше взвинчивает себя. Я слишком хорошо знаю симптомы. Вы заметили, что он и пить стал больше по вечерам? Одно к одному.
- Хоть бы он пересилил свой страх и стал выходить из дому!
- Боюсь, что это уже не поможет. Дома мы по крайней мере знаем, что с ним; мы сразу заметим, если произойдет самое худшее. Я так боюсь, как бы чего-нибудь не случилось при посторонних; тогда у нас руки будут связаны.
Динни стиснула руку Дианы.
- Когда мне увезти детей?
- Чем скорее, тем лучше. Ему нельзя об этом говорить. Вам придется уехать тайком. Если ваша мама сумеет взять к себе и мадмуазель, она поедет отдельно.
- Я, конечно, сразу же вернусь.
- Динни, я не решаюсь вас об этом просить. Я не одна, тут прислуга. Не могу же я сваливать на вас мои неприятности.
- Вернусь, не спорьте. Я возьму машину у Флер. Он не рассердится, что дети уехали?
- Только если поймет, что их отослали из-за него. Я скажу, что их давно уже пригласили.
- Диана, - спросила вдруг Динни, - вы его еще любите?
- Люблю? Нет!
- Значит, это только жалость? Диана покачала головой.
- Сама не знаю; тут и прошлое, и сознание, что, если я его брошу, я помогу судьбе его добить. Страшная мысль!
- Понимаю. Мне жаль и вас обоих и дядю Адриана.
Диана провела ладонями по лицу, словно стирая с него всякие признаки волнения.
- Не знаю, что у нас впереди, но зачем мучиться заранее? Что касается вас, дорогая, ради бога, не давайте мне отравлять вам жизнь.
- Ничего. Мне сейчас полезно отвлечься. Знаете поговорку: старой деве нужна встряска, а потом венец и ласка.
- А когда же у вас будет венец и ласка, Динни?
- Я только что отказалась от безбрежных просторов прерий и чувствую себя негодяйкой.
- Вы - на распутье между безбрежными просторами прерий и морской пучиной, да?
- Боюсь, что так и останусь на распутье. Любовь порядочного человека и тому подобное, видно, ничуть меня не трогает.
- Подождите! С таким цветом волос в монастырь не берут.
- Я покрашусь в свой настоящий цвет: льдины ведь зеленоватые.
- Говорю вам, - подождите!
- Подожду, - сказала Динни.
Через два дня Флер сама привела машину к дверям дома на Окли-стрит. Детей и багаж погрузили без всякой помехи, и они тронулись в путь.