- Ты в самом деле так думаешь?
- Нет, Динни, - покачал головой Хилери. - По-моему, он задумал это с самого начала, а это место ближе всего к его родному дому. И хотя так говорить не следует, слава богу, что все кончилось и он обрел покой.
- Да! Да... Что же теперь будет с Дианой и дядей Адрианом?
Хилери набил трубку и остановился, чтобы ее раскурить.
-- Видишь ли, дорогая, я дал Адриану один совет. Не знаю, послушается ли он, но, если придется к слову, ты могла бы меня поддержать. Он ждал столько лет. Пусть подождет еще годик.
- Вот это ты прекрасно придумал!
- Да ну! - удивился Хилери. - Правда! Диана просто не в состоянии думать сейчас даже о нем. Ее надо оставить одну с детьми.
- Интересно, - сказал Хилери, - нельзя ли подсунуть ему какую-нибудь экспедицию за черепами, которая на год унесет его из Англии.
- Халлорсен! - закричала Динни, хлопая в ладоши. - Халлорсен опять уезжает. А дядю Адриана он любит.
- Отлично! А возьмет он его?
- Возьмет, если я попрошу, - коротко ответила Динки.
Хилери снова бросил на нее лукавый взгляд.
- Ну и опасная же ты женщина! Надеюсь, попечители музея дадут Адриану отпуск. Я заставлю старого Шропшира и Лоренса этим заняться. Пойдем назад. Я должен поспеть на поезд. Жаль, конечно, - здесь такой чудный воздух, но по мне соскучились мои Луга.
Динни взяла его под руку.
- Ты прелесть, дядя Хилери. Хилери удивленно раскрыл глаза.
- С чего это вдруг?
- Будто ты не понимаешь: у тебя есть настоящие устои, и в то же время ты какой-то ужасно сегодняшний, терпимый, свободомыслящий!
- Гм! - произнес Хилери, выпуская облако дыма.
- Я уверена, ты допускаешь даже аборт.
- Видишь ли, - сказал Хилери, - мы, священники, находимся тут в комическом положении. В свое время считалось непатриотичным высказываться за ограничение рождаемости. Но в наши дни, когда авиация и ядовитые газы сделали пушечное мясо ненужным, а безработица растет, - боюсь, что теперь антипатриотично не высказываться за ограничение рождаемости. Что касается наших христианских принципов, то, будучи патриотами, отступили же мы во время войны от христианского принципа "Не убий"; таким образом, будучи патриотами, мы логически не можем придерживаться и христианского принципа "Плодитесь и размножайтесь!" По крайней мере в условиях городских трущоб аборт - благое дело.
- И ты не веришь даже в ад?
- Нет, верю; мои прихожане проводят в нем всю жизнь.
- И ты считаешь, что в воскресенье можно играть в футбол? - Хилери кивнул. - И принимать солнечные ванны без купального костюма?
- Да, если бы у нас было солнце.
- И ты не против того, чтобы женщины носили пижамы и курили?
- Только не вонючий табак, ни в коем случае!
- По-моему, это не демократично.
- Ничего не поделаешь, Динни. Понюхай! - И он пустил в нее клуб дыма.
Динни понюхала.
- Это турецкий табак, и пахнет чудесно, но женщины не курят трубку. Наверно, у каждого из нас есть свой пунктик, у тебя - долой махорку. Во всем прочем ты человек совершенно нового склада. Когда я сидела в суде и разглядывала это сборище, мне казалось, что у одного тебя по-настоящему современное лицо.
- Милая, ничего удивительного: Чичестер - одна из твердынь нашей церкви.
- Знаешь, по-моему, в жизни вообще не так много новшеств.
- Ты не живешь в Лондоне. Хотя в каком-то смысле ты права. Да, мы стали обо всем говорить откровеннее, но это еще не новый уклад. Вся разница между моей молодостью и сегодняшним днем - только в форме выражения. У нас были свои сомнения, свое любопытство, свои желания, только мы их не высказывали. А они теперь высказывают. Я вижу много студентов, - они приходят к нам поработать в Лугах. Знаешь, с самой колыбели их учат говорить все, что им взбредет в голову, и они не стесняются. Мы так не умели, хотя и нам приходили в голову те же самые мысли. Вот и вся разница. Это да еще, пожалуй, автомобили.
- Значит, я человек старомодный. Никак не научусь выражать свои чувства вслух.
- Тут виновато твое чувство юмора. Оно тебя сдерживает, ты боишься показаться смешной. Сейчас мало у кого из молодежи есть настоящее чувство юмора; они бывают остроумны, но это совсем другое дело. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты вели бы себя так, как они себя ведут, если бы умели сами посмеяться над собой? А ведь тут-то и проявляется настоящее чувство юмора.
- Надо об этом подумать.
- Думай, только не теряй чувства юмора, Динни. Оно все равно что аромат у розы. Ты едешь назад, в Кондафорд?
- Да, наверно; Хьюберта вызовут в суд не раньше, чем придет почтовый пароход; а до этого еще десять дней.
- Что ж, передай привет Кондафорду; вряд ли мне еще суждены такие хорошие деньки, как тогда, когда мы жили там детьми.
- Я как раз об этом думала, дядя, когда ждала своей очереди, последняя из негритят.
- Тебе еще рановато об этом думать. Подожди, скоро влюбишься.
- Я уже, дядя.
- Что, влюблена?
- Нет, жду.
- Ужасное состояние - влюбленность, - сказал Хилери. - Но я никогда не жалел, что пережил его.
Динни посмотрела на него искоса, и у нее блеснули зубы.
- А что, если тебе снова встать на эту стезю, дядечка?
- Ну нет, - сказал Хилери, выбивая трубку об угол почтового ящика, моя песенка спета. Профессия не позволяет. К тому же я все никак не вылечусь от первого приступа.
- Я понимаю, - сказала Динни с сочувствием, - тетя Мэй такая душка.