- На два года старше вас.
- И все-таки на десять лет моложе.
- Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?
- В страсть - нет. Лишь бы ее утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на "Титанике", конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!
- Разрешите мне накинуть на вас пальто.
- Знаете, Тони, я от этой пьесы не в восторге. Она переворачивает душу, а я вовсе не хочу, чтобы мою душу переворачивали.
- В первый раз она мне, конечно, больше понравилась.
- Спасибо!
- Все дело в том, что я рядом с вами и все-таки далеко. Лучше всего в пьесе те сцены, где изображается война.
- А мне, глядя на все это, расхотелось жить.
- В этом-то и заключается ирония.
- Герой точно сам над собой смеется. Даже мороз по коже подирает. Слишком похоже на всех нас.
- Лучше бы мы пошли в кино, там я мог бы хоть держать вашу руку.
- Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а ему хочется превратить ее в мадонну прошлого.
- Видимо, так оно и есть.
- У него приятное лицо. Интересно, понравится ли ему военный эпизод? "Ура! Флаг взвился!" {Припев английской матросской песни.}.
Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках непросохшую влагу слез.
- Но она никогда бы не поступила так, - сказала она охрипшим голосом, не стала бы махать флагом и кричать "ура", никогда! Может быть, смешалась бы с толпой, но так - никогда!
- Ну, это сценический эффект. А жаль! Прекрасный акт, действительно очень хорошо сделано.
- А эти несчастные накрашенные девицы, которые становятся все несчастнее и все сильнее красятся, и потом эта "Типперери" {"Типперери" песенка английских солдат.}, которую они насвистывают! Война, должно быть, все-таки ужасная штука!
- Человек впадает как бы в экстаз.
- И долго он находится в таком состоянии?
- В известном смысле - все время. Вам это кажется отвратительным?
- Я никогда не берусь судить о том, что люди должны были бы чувствовать. Но, по рассказам брата, все примерно так и было.
- Это нельзя назвать жаждой "ринуться в бой", - продолжал Дорнфорд, - я ведь совсем не вояка по природе. Но говорить, что война - самое потрясающее из человеческих переживаний, уже стало штампом.
- Вы и теперь считаете это самым потрясающим?
- До сих пор считал". Но... я должен вам сказать, пока мы вдвоем... я люблю вас, Динни. Я ничего не знаю о вас, а вы - обо мне. Но это не важно. Я сразу полюбил вас, и мое чувство становится все глубже. Я не жду от вас ответа, я только хотел бы, чтобы вы иногда вспоминали о моей любви...
Клер пожала плечами.
- Неужели люди в самом деле вели себя так во время перемирия, Тони? Неужели люди...
- Что?
- Так себя вели?
- Я не знаю.
- Где же вы были?
- В Веллингтоне, только что поступил в школу. Отца убили на фронте.
- Мой тоже мог быть убит, и брат. Но все равно! Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.
- Моя, наверное, тоже.
- Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом - пьеса слишком волнует. Давайте выйдем, я хочу покурить. Впрочем, нет, лучше не надо. Всегда рискуешь встретить знакомых.
- Черт!
- Видите, я пришла сюда с вами, и это уже много. А ведь я дала торжественное обещание целый год не подавать никакого повода... Не унывайте же! Мы будем видеться очень часто...
- "Величие, достоинство и мир", - пробормотала Динни, вставая, - и самое великое - это "достоинство".
- Оно всего труднее достигается.
- А эта женщина, которая пела в ночном клубе, и небо, все в рекламах... Огромное вам спасибо, мистер Дорнфорд! Я не скоро забуду эту пьесу.
- И то, что я сказал вам?
- Вы очень добры ко мне, мистер Дорнфорд, но алоэ цветет только раз в столетие.
- Я могу ждать. Для меня это был чудесный вечер.
- А где те двое?
- Мы их найдем в вестибюле.
- Как вы думаете, у Англии когда-нибудь были величие, достоинство и мир?
- Нет.